Читать интересную книгу Отныне и вовек - Джеймс Джонс

Лорен пристально посмотрела на него холодными и очень ясными глазами.

— Хорошо. Я знаю, где это. Пойдем.

— Подожди. Ты на меня еще злишься?

— Нет. Не злюсь.

— А по-моему, злишься. Я тебя потому и спрашиваю. Если злишься, давай лучше все отменим.

Она снова посмотрела на него, так же пристально, потом улыбнулась:

— Забавный ты. Я не злюсь. Сначала злилась, а теперь нет.

— Я не хотел тебя злить. Мне важно знать, что ты не обиделась.

Говорить такие слова трудно: невольно чувствуешь себя дураком и боишься, что тебе не поверят. Ведь очень многие, наверно, произносят эти слова с легкостью, не вкладывая в них никакого смысла.

— Льстец, — кокетливо сказала Лорен. Он не подозревал, что она может, кокетничать, и был поражен.

Она взяла его за руку и весело, кокетливо повела за собой из гостиной в прихожую, а оттуда во второй коридор над внешней лестницей, куда выходили двери целой шеренги крохотных спален. Смущенный ее неожиданной веселостью, он прошел за ней по вытертой ковровой дорожке сквозь узкий сумрак под одинокой голой лампочкой, свисавшей с потолка посредине коридора, к третьей от конца двери.

— Этими комнатами мы редко пользуемся, — сказала она. — Только в дни получки, когда большой наплыв. А так придерживаем их для… солидных гостей. Для тех, которые на всю ночь. Принимаем здесь избранных. Ночью тут никто не ходит, тихо, спокойно. Окна все на улицу, иногда автобусы слышно. В той половине намного хуже. Там среди ночи может пьяный вломиться, а здесь такого не бывает.

— Я что, тоже избранный? — хрипло спросил он.

Она остановилась у двери, посмотрела на него через плечо и рассмеялась.

— Раз ты здесь, — она кокетливо улыбнулась, — значит, избранный.

— Здесь-то я здесь. Только это ничего не значит. Это же все Анджело и Мейлон. И бутылка. Они просто хотели, чтоб мне тоже выпить осталось. — Он мысленно отметил, что кокетство ей идет, она становится очень женственной. — Билли и Сандра повели сюда не меня, а их.

— А тебе это так важно? — поддразнила Лорен.

— Да, важно, — запальчиво сказал он. — Важно. Потому что нас к вам много ходит. И мы для вас лица в толпе, не больше. А вас тоже так много, что вы для нас даже не лица, а только тела. Тебе приятно чувствовать себя телом, с которым переспали и сразу забыли? Когда мы отсюда уходим, нам хочется, чтобы вы нас хотя бы запоминали. Может, мы все кажемся одинаковыми, но мы — разные. А если тебя не могут отличить от остальных, если тебя даже не могут запомнить, это убивает в тебе человека. Душа в тебе умирает. Замужние бабы ничем не лучше проституток, тем же способом деньги зарабатывают, тоже страсть изображают. И хоть дерьмово получается, все равно сходит, потому что суть-то одна. Но если тебя через пять минут забыли, то это грязь и скотство. Мы не ждем, что нас полюбят, но хотя бы запомнили! Если тебя запомнили, это уже…

Сквозь мутный сумрак он увидел, что она смотрит на него с удивлением, и тотчас закрыл рот, наглухо замуровал брешь, обуздав поток, который хлынул так неожиданно для него самого. Ярко, крупным планом лицо мальчика, языком затыкающего пробоину в плотине, подумалось ему, затем экран постепенно темнеет. Ганс Бринкер, «Серебряные коньки»[28]. Герой останавливает лавину, грозящую затопить земной шар!!!

В тишине Лорен смущенно засмеялась.

— Если тебе это так важно, — она улыбнулась, — считай, что ты один из моих избранных.

Пруит отрицательно покачал головой.

— Это не ответ, — упрямо сказал он и снова закрыл брешь языком, заткнул узкую щель, перегородил запрудой настойчиво пробивающийся ручеек, заслонил щитом торчащий краешек ахиллесовой пяты.

— А какой ответ тебе нужен?

— Не знаю, — нетерпеливо сказал он. — Бог с ним. Это наша комната?

— Да. — Она положила ему на плечо свою такую тонкую, такую женскую руку и лукаво улыбнулась.

Тонкая женская рука лежала на его плече, слишком нежная для заключенной в ней мощи, и ему захотелось схватить в охапку это хрупкое тело, задушить его поцелуями, вдохнуть в него жизнь, ту жизнь, которую он знает, и заставить ее эту жизнь почувствовать. Но негласное табу запрещает целовать проституток. Они не любят, когда их целуют. Поцелуй для них нечто очень интимное, как для большинства женщин — постель. Она не почувствует того, что он хочет, в ее глазах он только нарушит давно укоренившийся закон, и она рассердится на него за эту вольность.

Она повернула выключатель, и комната резко выпрыгнула из темноты, обнажив себя перед светом лампочки: кровать с тонким матрасом, в углу умывальник. Он молча смотрел на умывальник, освященный древней традицией, как памятники павшим воинам, всегда и всюду одинаковые — неизменная пушка посреди газона перед городским судом, и не важно, в память о какой войне она поставлена: о гражданской, или о первой мировой, или о той, которая сейчас на подходе, или о любой из будущего века, еще далекой, ты все равно всегда знаешь, почему здесь, на газоне перед городским судом, стоит памятник. «Пусть эта пушка расскажет об их подвигах». На миг ему показалось, что он вернулся из странствий в отчий дом.

— Извини, но деньги вперед, — смущенно сказала она.

— А, да, конечно. Я и забыл. — Он достал из кошелька пятнадцать долларов, которые ему дал Старк, и протянул ей. Сегодня даже не своими расплачиваешься, подумал он.

Удивляясь собственному смущению и стараясь его скрыть, Лорен вынула из высокого комода два дешевых пикейных одеяла и бросила на кровать.

— Вот. Бельем у нас ведает Минерва, и горничные стелят только в комнатах для одноразовых. Но нам же с тобой надо чем-то укрыться, — сказала она весело, однако наигранная веселость была плохим фильтром и пропустила сквозь себя и ее смущение, и угрюмость, застывшую на каменном, неспособном сейчас улыбнуться лице Пруита. Высеченное из камня лицо… У кого-то есть рассказ, который так называется.

— Ну хорошо, — сказала она.

— Да, да, — отозвался он. — Я сейчас.

— Я тебя не тороплю. Я просто подумала, ты меня не слушаешь.

Ей было странно видеть, что раздевается он без всякого стеснения — когда до этого доходит, стесняются даже самые последние скоты. А он не стеснялся. И он не скот. Казалось, он попросту не сознает, что делает. Внезапно в ней шевельнулось желание.

Это как вода, думал он, как стиснутая плотиной вода, когда она рождает напор мощи, готовой безудержно хлынуть в первую попавшуюся лазейку, в любое крохотное отверстие, излиться ревущим потоком со всей той давно сдерживаемой, медленно нарастающей силой, что сокрушает планеты, луны, звезды и солнца, а потом постепенно стихает и наконец превращается в худосочный ручеек, которому не сдвинуть с места и гальку, и ты глупо недоумеваешь, как этот жалкий ручеек сумел породить такую силу, может, все это тебе привиделось, и ты лишь вообразил, что твои веки сплющили небесную твердь в одно-единственное Солнце, в одну-единственную неумирающую Первопричину. Да, подумал он, вот на что это похоже.

Они лежали рядом, не касаясь друг друга, каждый под своим одеялом, окно было широко распахнуто в ночь, и они слышали вдалеке чьи-то тяжелые шаги — должно быть, полицейский, — потом продребезжал торопящийся в парк трамвай, потом угрожающе зашипел тормозами автобус. Они молчали, он знал, что ей одинаково безразлично, разговаривают они или молчат, и ему не хотелось разговаривать, не хотелось думать ни о чем, кроме того, что произошло минуту назад. Сквозь просвет под опущенными жалюзи он смотрел через улицу на крыши напротив и вяло пытался угадать, в какой комнате Анджело, в средней или в крайней, и у кого бутылка, у него или у Старка, и еще думал, что, наверно, надо встать, надеть штаны и попробовать отыскать бутылку, потому что жуть как охота выпить.

Через какое-то время — ему казалось, он лежит так совсем недолго, но при этом было ощущение, что прошло несколько часов, — раздался тихий стук, и, не дожидаясь ответа, в дверь просунулась голая рука, сжимающая мертвой хваткой горлышко длинной коричневой бутылки, а следом возникла голова Анджело, и Пруит с некоторым удивлением заметил, что Лорен рывком натянула одеяло на грудь и плотно закрыла плечи.

— Я слышу, у вас затишье после боя. — Анджело ухмыльнулся. — Ну, думаю, устроили себе перерыв.

— Отдыхаем, — сказал Пруит.

— Принес тебе выпить. А то моя длинноногая все бы одна выдула. Сандра, конечно, хорошая девушка. Просто замечательная. Но пьет как лошадь. Войти-то к вам можно?

— Давай входи, — сказал Пруит. — Я давно мечтаю выпить.

— А вы в приличном виде? Мне краснеть не придется?

— Кончай балаган, гони бутылку.

Анджело был босиком и без рубашки, грудь как у цыпленка, плечи худые, узкие. Дешевые брюки, купленные у кого-то из ребят в роте, были ему непомерно велики, и он поневоле придерживал их у пояса свободной рукой, чтобы они не свалились с тощих бедер. Он сел на край кровати и с улыбкой доморощенного заговорщика протянул Пруиту бутылку.