Могли ли эти запоздалые меры навести хотя бы временные мостки через роковую пропасть, которая разделила офицеров и рядовых в незабываемые дни конца февраля – начала марта 1917 г.?
Эта пропасть осталась. С каждым новым толчком она становилась все шире, пока окончательно не разделила армию и страну, заставив их начать гражданскую войну.
Высшее офицерство требовало, чтобы все оставалось по-прежнему, чтобы армия забыла про события в тылу и вернулась к своей прежней цели: войне до победного конца. Оно примирилось со свержением Николая II только из-за своих профессиональных военных интересов; старый режим явно вел и армию, и страну к гибели. Оно приняло бы и революцию, если бы та обеспечила лучшие условия для ведения военных действий и увеличила шансы на победу.
Николай II отрекся; в правительство пришли новые люди. Что дальше? Пусть они покажут себя.
Мышление настоящего офицера в корне противоположно «гражданскому». Для него вся страна – это лишь «тыл» армии, придаток, который обслуживает ее нужды. А как же быть с Великой революцией? Что ж, если она того заслужит, найдется место и для нее: на подножке вагона с провиантом и боеприпасами, идущего в сторону фронта.
Поэтому армейское командование считало, что после смены фасада власти «инцидент исчерпан».
Но был ли он исчерпан для страны? Для трудящихся масс? Для них все было наоборот: революцию совершали не для того, чтобы она служила войне; наоборот, война должна была служить революции. Но это могло произойти только в одном случае: если бы революция не ограничилась сменой фасада.
До революции взывать к массам было бесполезно. Никакого патриотизма у них не осталось. Бедность и рабство, перешедшие всякие пределы, убили в них любовь к отечеству. В этой стране просто нечего было защищать. Даже жупел вражеского завоевания никого не пугал. Терять нечего. Хуже все равно не будет.
Теперь задача революции заключалась в том, чтобы вдохнуть новое содержание в голую форму объявленной свободы и внутри этой формы создать ценности, которые народ стал бы защищать, не жалея собственной крови.
Глава 17
Контрреволюция и генерал Корнилов
Драма Корнилова – одна из самых захватывающих страниц в истории революции. Страсти, поднявшиеся вокруг этого движения, еще не улеглись. Некоторые расценивают его как безумную попытку, уничтожившую внутреннее равновесие страны и ставшую прелюдией к большевизму. Другие считают, что при удачном завершении это было бы единственное средство предупредить большевистскую катастрофу. Для одних мятеж был политической авантюрой упрямого и честолюбивого человека, для других – безнадежным, трагическим, жертвенным взрывом «героизма отчаяния». Одни думают, что это был хладнокровный заговор со «злым умыслом». Другие называют его «величайшей провокацией» врагов и недоброжелателей генерала, стремившихся возвыситься за его счет и выполнить программу генерала ценой его гибели. Одни считают его симптомом созревавшей в тиши контрреволюции; другие видят в нем самоотверженную борьбу, лишенную политических или социальных нюансов, за создание на фронте условий, которые сделали бы возможной если не победу, то хотя бы избавление России от уничтожения (в том числе и от уничтожения революцией).
Историку русской революции приходится иметь дело как с «легендой о Корнилове», так и с «загадкой Корнилова».
Склонный к авантюрам, нетерпеливый и недисциплинированный, плебей по происхождению, Корнилов многим казался бессребреником, человеком большого усердия, скромных привычек и огромного личного мужества. Другие называли его резким, несдержанным, болезненно чувствительным и самоуверенным. По словам представителя левого крыла, революционного генерала Верховского, Корнилов «производил сильное впечатление... У Корнилова львиное сердце, в его жилах течет горячая кровь бойца... но когда он начинает говорить о политике, чувствуешь, что это не его стихия»1.
Корнилов начал свою карьеру как разведчик-одиночка и закончил ее горькой, блестящей и все же безуспешной партизанской войной против многочисленных, но плохо организованных большевистских банд на Северном Кавказе. Корнилов чувствовал, что может совершить нечто необыкновенное, и был совершенно прав. Он ошибся только в одном – в масштабе и характере этого подвига.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В 1915 г. Корнилов грубо нарушил приказ и попал в плен. Осенью 1916 г. он бежал. Слухи и их позднейшее раздувание превратили этот побег в легенду. Действительность была более прозаической. Как позже выяснил австрийский военно-полевой суд, чех Франц Мрнак за 20 000 крон золотом, которые Корнилов пообещал заплатить ему, когда окажется в России, достал ему форму австрийского солдата, забрал из военного госпиталя и довез до границы. Мрнак был задержан, но Корнилов бежал и впоследствии слишком многое рассказал российским репортерам. Мрнак был осужден на двадцать пять лет военной тюрьмы. Чеху дорого обошлась словоохотливость человека, которому он помог.
После Февральской революции председатель Временного комитета Думы Родзянко попросил царскую ставку «для восстановления полного порядка и спасения столицы от анархии» назначить «боевого генерала, доблестного героя, известного всей России, генерал-лейтенанта Корнилова» командующим Петроградским военным округом. Генерал Алексеев «почтительнейше доложил» об этом царю по телеграфу и попросил «согласия его величества государя императора» на это назначение с целью «успокоить столицу и навести порядок в частях», которые уже нарушили существующий «порядок». Николай II написал на телеграмме: «Исполнить».
Прибыв в Петроград, Корнилов первым делом посетил Совет. Разговор был любопытный. Конечно, Совет не имел ни малейшего понятия, что обсуждает совместную задачу с генералом, назначенным «по августейшему повелению» защитить «порядок». Такие вещи тщательно скрывались.
Во время пребывания в австрийском плену Корнилов часто выражал желание «вздернуть всех этих Милюковых», а сейчас был вынужден помогать этим «висельникам» против еще худших – лидеров Совета. Вся Россия полевела, и Корнилов полевел до уровня Милюкова и Гучкова. Когда в апреле буйные демонстрации рабочих и крестьян требовали отставки Милюкова, Корнилов быстро выкатил пушки и повел кавалерию к Мариинскому дворцу. Чтобы предотвратить гражданскую войну, Совет был вынужден действовать как революционное правительство и запретить все демонстрации и выход частей на улицу. Даже части, подчинившиеся Корнилову, спрашивали у Совета, что означают приказы генерала и следует ли их выполнять.
Едва ли в то время Корнилов собирался стать диктатором. Но он был глубоко оскорблен тем, что Совет одним росчерком пера восстановил порядок там, где он сам оказался бессилен. Его петроградская миссия полностью провалилась. «Несомненной слабостью Корнилова была его неспособность организовать административную сторону дела», – пишет Станкевич2. Кроме того, стоило Корнилову потерять прямой контакт с солдатами, как его авторитет среди них тут же упал. Его суровость и «временами грубое обращение» с подчиненными были естественны на фронте, но в тылу выглядели совсем по-другому. «Если на фронте ему часто удавалось управлять частями с помощью личного мужества и живописных выражений, то теперь настали времена, когда части отказывались выходить из казарм приветствовать своего командующего, свистели ему и даже срывали георгиевский флаг с его машины». Корнилов очутился в чересчур сложной ситуации; «он не мог ни повлиять на правительство, ни требовать уважения со стороны Совета». Чувствуя, что Совет узурпировал его власть, Корнилов решил подать в отставку. Деникин добавляет, что у него была для этого еще одна причина: «Командующий Петроградским военным округом подчинялся не ставке, а военному министру... Гучков ушел в отставку, а подчиняться Керенскому, заместителю председателя Совета, Корнилов не желал». Но хуже всего было то, что Корнилов покинул столицу с твердым убеждением, что «безжалостная чистка Петрограда неизбежна»3.