Читать интересную книгу Воспоминания - Ю. Бахрушин

На зиму главный дом запирался и функционировал лишь один из флигелей, куда мы, молодежь, иногда делали выезды во время святок или масленой. В таких случаях беззаботное молодое веселье, лишенное стеснительного надзора старших, царило уже в нашем обществе безраздельно и всевластно.

И вот, поди ж ты, несмотря на полную свободу, которая нам всем предоставлялась в Ивановском, несмотря на подлинное веселье, которое там обычно царило, пребывание в нем оставляло во мне всегда какое-то неудовлетворенное чувство. Чего-то не хватало. Прихожу к заключению, что масштабы этой усадьбы уничтожали личность. Семейной жизни там не было и не могло быть. Отсутствие этого тепла домашнего очага и чувствовалось на каждом шагу.

Совершенно обратные воспоминания вызывали у меня посещения другой родственной усадьбы — Новоселок Мценского уезда, где жила семья моей старшей тетки со стороны матери, княгини Варвары Енгалычевой.

Как я уже имел случай упоминать, брак тетки Варвары с князем Иваном Александровичем Енгалыче-вым в свое время вызвал много неприятных часов в обеих семьях. И старый князь Александр Ельпидифо-рович и мой дед равно считали подобный союз mes alliance для обеих сторон. Старики были решительно против брака, один из них боялся, что его заподозрят в женитьбе сына на деньгах, а другой — что покупает дочери титул. Все же настойчивость молодости победила, и родители сдались. Судьба определенно была на стороне молодых и решила зло посмеяться над стариками. Не прошло и двух-трех лет, как моя тетка стала любимицей старого князя, а ее муж начал пользоваться исключительной приязнью не только деда, но и всех его домашних. Немалую роль в установлении подобных отношений сыграли Новоселки.

Енгалычевы не принадлежали к вельможному русскому дворянству. Татары по происхождению, они никогда не стремились к почестям и власти, а тихонько жили в своем родовом гнезде, в усадьбе Студенец Тамбовской губернии. Там они плодились и размножались, исподволь богатели, не спеша отстраивались, посвящая свои досуги наукам и искусствам. В особенности преуспел в этом прадед моего дяди, князь Порфентий Енгалычев. Масон-иллюминат, член Новиковского кружка, литератор, друг Боровиковского и Кипренского, он прославился в России как автор знаменитого в свое время «Лечебника», пережившего его более чем на столетие и до сего времени не потерявшего ценности. Родственный гомеопатии, этот лечебник изобилует рецептами лекарств, приготовляемых на настоях всевозможных целительных трав. Секреты составления этих снадобий он почерпнул после тщательного изучения и проверки народной медицины. После своей смерти кроме научных трудов князь Порфентий оставил своим наследникам благоустроенную усадьбу, главный дом которой имел полное право стать в один ряд с самыми известными образцами русского усадебного зодчества. Мало того, что он был отделан со всем изяществом и хорошим вкусом второй половины XVIII века, но еще и наполнен множеством произведений русского искусства и отличной библиотекой. Его внук, отец моего дяди, отслужив полагающееся для всякого уважающего себя дворянина время на военной службе, вышел в отставку и жил в своем Студенце. Военную службу князь Александр Ельпидифорович отбывал не в гвардии, а в далекой Сибири, состоя адъютантом известного графа Муравьева-Амурского. Это дало ему возможность перезнакомиться с целым рядом живших на поселении декабристов и понабраться у них уму-разуму.

Студенец было имение майоратное 1* и должно было достаться старшему сыну старика, князю Николаю, делавшему себе хорошую карьеру в Петербурге службой в лейб-уланском полку. Заботясь о судьбе своего младшего сына, в 1880 году князь Александр Ельпиди-форович купил для него родовое имение Шеншиных Новоселки в Орловской губернии. В этой усадьбе в 1820 году родился Афанасий Афанасьевич Фет, и там протекали его лучшие молодые годы в обществе соседей-помещиков И. С. Тургенева и графов Толстых из Ясной Поляны. Не раз блестящий поэт упоминал Новоселки и в своих письмах и в своих воспоминаниях, заканчивая свои высказывания об усадьбе фразой «Худо ли, хорошо ли, запродажа наших родных Новоселок состоялась князю А. Е. Енгалычеву». Младший сын князя, мой дядя, женился раньше старшего брата и сразу после брака обосновался в Новоселках. Старик продолжал жить в Студенце. Вскоре женился и его старший сын. Князь Николай вступил в равный брак — его молодая жена не только принадлежала к родовитому дворянству, но была обладательницей и изрядного капитала. Старик был доволен — старший сын не подвел, но чем больше он знакомился со своей новой старшей невесткой, тем более увеличивалась между ними пропасть. Они разговаривали на разных языках. Ее голова была занята двором, придворными интересами, великосветским этикетом, служебной карьерой мужа, а старика тянуло к солидной, но простой усадебной жизни, к лучшим интеллектуальным традициям передового дворянства. Все чаще навещал он свою младшую невестку в Новоселках, которая своей заботливой внимательностью безо всякой назойливости все более приходилась ему по сердцу. Да и младший сын, чуждый стремлений блистать в большом свете и довольствовавшийся тихой семейной жизнью помещика средней руки, был ближе к его идеалам. Одним прекрасным днем старый князь сделал революцию. К великому конфузу своего старшего сына и его тонной жены, он объявил, что уезжает из Студенца и навсегда переселяется в Новоселки. Спорить со стариком было бесполезно и пришлось лишь молча согласиться.

Мне не приходилось встречаться с князем Александром Ельпидифоровичем, но, по рассказам старших, это был обаятельный старик, преисполненный лучших старомодных традиций. В любую минуту, невзирая на свой преклонный возраст, он мог сочинить остроумные стишки в альбом, сделать моментальный карандашный набросок, занять скучающего гостя занимательной беседой, в семейном кругу интересно поговорить о старине. Тетке не всегда было легко с свекром. У него были свои взгляды, свои навыки, свои требования, которые он заставлял выполнять. Так, например, по его желанию тетка в деревне должна была выходить из дома летом не иначе, как в шляпке и с зонтиком от солнца. За черту усадьбы она имела право только «выезжать», но отнюдь не отправляться пешком. Отступление от этих правил, по мнению старика, было неприлично. Тетка беспрекословно выполняла его причуды и исподволь переводила его в свою веру. К концу жизни ему даже стало нравиться, что тетка ходит по хозяйству в поле и не боится загореть на солнце. Только в отношении шляпки он оставался непреклонным до последних дней своих.

Брак моей тетки не был бездетным — она одарила меня тремя двоюродными братьями и одной сестрой. Со вторым из ее детей Кириллом, который был на год моложе меня, я и водил дружбу.

Поездки в Новоселки уже имели для меня ту прелесть, что отправлялся я туда один, как большой, а надо было ехать до Мценска целую ночь с лишним. На станции меня встречал либо дядя, либо Кирилл. Мы ехали по старинному уютному Мценску к парому на Зуше. Обычно меня везли, делая крюк, чтобы проехать мимо любимого дома моего отца. Это был старинный барский особняк с колоннами, расположенный в глубине двора, обнесенного затейливой решеткой с большими воротами. По прихоти строителя на этих воротах покоились два огромных льва-монстра. Они были сделаны, видимо, домашним крепостным мастером из гнутого листового железа. Грива животных, исполненная из проволоки, торчала на них дыбарем. Они были выкрашены под бронзу в ярко-зеленый цвет. Где-то об этих львах упомянул даже И. С. Тургенев в одном из своих произведений.

По ту сторону парома начиналась уже деревня. До Новоселок было верст восемь. Быстро мелькали мимо орловские косогоры, густые, низкорослые, незнакомые нам, северянам, рощицы, поля пшеницы и ячменя и кособокие деревеньки. Наконец с левого боку открывалась широкая долина реки Зуши с ее поемными лугами, а справа дорога поднималась вверх, в гору, с низкорослыми зарослями орешни и калины, в усадьбу. Вот уже сквозь деревья вырисовывается флигелек, где жил сперва старик Шеншин, отец Фета, а затем старик Енгалычев. Виднеется сбоку другой домишко, где некогда родился поэт, а вот и главный дом, и мы в Новоселках. Здесь и помину нет величия Ивановского.

Главный дом, так же как и все флигеля, одноэтажный и деревянный. В нем едва насчитываешь восемь — десять комнат. Строения поседели от времени, обросли вплотную сиренью, акациями и жасмином, зацвели на крышах изумрудным мхом. Кругом усадьбы, смягчая зной и яркость солнечного света своими покровительственными тенями, шелестели вековые липы и лиственницы. Внутри дом был простой и удобный, стены в нем даже не везде были оклеены обоями, словом, он был «отменно прочен и покоен, во вкусе доброй старины». Старина наполняла все покои. Со стен глядели портреты предков, в своем большинстве кисти Боровиковского и Кипренского, изображения каких-то любимых крепостных, карандашные наброски и рисунки, украшенные вензелем «О. К.» 2* . В комнатах красовалась мебель карельской березы, еще служившая Фету, покоившая на своих подушках Тургенева и молодого Льва Толстого. Эта обжитая здесь годами мебель чередовалась с благоприобретенной, тоже старинной, из красного дерева, ольхи и ореха. К столу подавалась незатейливая, простая посуда, но приобретенная еще в царствование Николая Павловича. И вся эта старина в Новоселках была не мертво-музейной, а живой и деятельной, верой и правдой служившей своим хозяевам. Единственным исключением был кабинет дяди, превращенный им в подлинный своеобразный музей. Чего-чего там не было. Дядя работал в губернской комиссии по землеустройству. В связи с этим ему приходилось предпринимать длительные поездки по губернии. Из этих путешествий он неизменно возвращался с трофеями. То он выуживал у какого-то попа царские двери XV века, превращенные священнослужителем за ветхостью в постельные щиты — «удобно очень: гладкие и щелей нет — клоп не заводится», — как объяснял он дяде; то он приобретал у крестьянки какой-то невероятный железный безмен с датой начала XVIII века, то извлекал откуда-то редкостную вазу, красавицу люстру или медное паникадило. Все это он сосредотачивал в своем кабинете, который, несмотря на загромождавший его антикварный инвентарь, каким-то чудом не превращался в пыльный склад, а оставался живой жилой комнатой.