Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Тем самым это накладывает на вас определенное обязательство. А у кого преимущества — с того соответственно и спросится. Обязанность жены прилепиться к мужу своему, рожать детей, растить их и кормить. Не советую спешить с заключением о роли мужчины, вы можете рассуждать сейчас только умозрительно, и вообще это несколько сложно для четырнадцатилетнего подростка. Итак, подумайте о том, как бы в один прекрасный день покинуть среду, где каждый, с кем вы сталкиваетесь, ставит себе одну-единственную цель — разбогатеть возможно скорее, и притом самым недостойным образом.
Вениамин еще не слыхал ни одного слова от племянника, но казалось, это его даже устраивало.
— Не важно, какой путь вы изберете, это важно для вас одного. Можете стать слесарем, можете продавать на улицах газеты, в чем, к слову сказать, я лично не вижу ничего неудобного, — вопрос не в этом, важно другое: то, что вас может сбить с пути в самом начале и затруднить Дело. Ибо весьма примечательно, что в этой проклятой стране для ученика лицея куда легче стать председателем суда, нежели подметальщиком улиц.
По словам вашего учителя, вы имеете склонность к филологии. Что ж, прекрасная наука. Многие евреи проявляют к ней склонность. Говорят, вы увлекаетесь скрипкой. Вы собрали приличную коллекцию минералов; воображаю, как над вами издевались. Несомненно, у вас есть и другие склонности. О них я не спрашиваю. Единственная положительная цель нашего разговора, — а когда пускаешься в разглагольствования, необходимо иметь положительную цель, — это уведомить вас, что, если на вашем пути встретятся трудности, смело рассчитывайте на меня. Если даже в один прекрасный день вам придет мысль отправиться поучиться в Америку, где, кстати сказать, по многим вопросам опередили ваших милых европейцев, о чем они и не подозревают, я берусь быть посредником между вами и вашими родными. Говорю же я все это потому, что у вас в доме говорят, что на фабрике найдется дела и для троих Зимлеров, и со своей точки зрения они правы. Поэтому-то они и хотят сохранить вас при себе. Но с этим не следует считаться, — слышите, Луи, не следует.
Луи нахмурился, властный тон дяди пришелся ему не по душе, но Вениамин мягко коснулся его плеча:
— Я навел нужные справки. Приглядывался. С внешней стороны все безупречно. Но здание подточено червями. Оно дало течь. Ваши отец и дядя так и умрут, не догадавшись об этом, поверьте мне. И не успеют наследники взяться за руль, как корабль пойдет ко дну со всем своим добром, разве что экипаж примет героическое решение и освободится от своих командиров, что маловероятно. Вас же это совсем не касается, более того — вы уже взяли па себя достаточно серьезные обязательства в другом месте… о чем я имел честь вам докладывать.
Луи с трудом перевел дыхание. Когда он наконец решительно поднял голову, возможно даже захотел заговорить, Вениамин остановил его движением руки:
— Прошу прощения, я еще не кончил: я забыл сказать, что, когда я говорил «можете рассчитывать на меня», — так это означает: во всем, за исключением денег. Это обстоятельство, по-моему, должно вас только приободрить. Никто из здешних гроша от меня не увидит. Когда, дружок, я понял, что фирма Штернов начинает понемногу процветать, я сразу же удрал. Но когда я понял, что там я не просто наживаюсь, а становлюсь очень богатым человеком, я сказал себе: «А ну стой, мальчик, подумай о том, что ты делаешь». Вот тогда-то я и принял американское гражданство. Папа, конечно, ни в чем не нуждается, и я об этом позаботился. Но все остальное не должно попасть в руки частных лиц. Деньги жгут, и руки становятся негодными для работы. К тому же, по вашим проклятым французским законам, — иного средства не было. Все, что останется после меня, разделено на две равные части. Первая часть пойдет некоему институту философии, экспериментальной и прочей; кстати сказать, при наличии всех ваших метафизиков и краснобаев подобного учреждения здесь нет. Есть в Америке. Если тебе когда-нибудь захочется посмотреть — приезжай, времени зря не потеряешь. Другая половина предназначена Пастеру, для его парижского института, — ибо во всем мире нет равного учреждения. И согласись, что эти институты намного превосходят отдельного человека.
Тут заговорил Луи, и голос его прозвучал хрипло, отрывисто:
— Я думаю… я полагаю, что ничего неудобного в вашем разговоре с нашими школьными мудрецами не было. Что касается Лоры, то, надеюсь, вы ошибаетесь… я сам посмотрю. То, что вы сказали относительно меня лично, все это очень интересно. Но мне хотелось бы сначала узнать, что именно дало вам повод вынести такое суждение о фабрике и о нашей семье.
— Ага. Вот он где, животрепещущий вопрос, как говаривал папаша Клотц в Шлештадтском коллеже. Вы француз, вы буржуа, — и вы еврей. Всем прочим людям приходится решать уравнение второй степени, а нам — третьей. Давайте же рассмотрим его вместе. Француз и буржуа — получается. Француз и еврей — в этой комбинации задача решается легче, на мой взгляд, чем во всех прочих. А вот еврей и буржуа…
Вы меня спросили: что именно дало мне повод вынести о вашей фабрике и вашей семье подобное суждение, которое, в сущности, вас не особенно удивило. Я видел, уже давно видел, что род Зимлеров угасает, — я не касаюсь тех, что дали вам жизнь и теперь с полнейшим простодушием стараются отобрать ее обратно, я говорю о Зимлерах из Эльзаса, то есть о людях из народа и одновременно об аристократах. Понятно? Сила, возможности, нравы, честность у них народные, а мысль, культура, воспитание — аристократические. Вы не знали вашего дедушку. Впрочем, все равно, было уже поздно. Надо было видеть его там.
Когда я уехал из Франции, я был не особенно высокого мнения о дяде Ипполите; я думал: вот человек, для которого существуют только факты, причем факты из его собственной жизни. Но со временем, когда я нагляделся на людей такого типа, я понял: факты для него лишь видимость. И действительно, его стихией были не просто факты, он превращал их сначала в идеи и лишь после этого начинал действовать, прямолинейно, как настоящий идеалист. Он изготовлял сукно, — но как истый знаток Кабалы[50], а не как ткач. А это, милый мой Луи, большая разница и признак большой силы. Он совершил нечто куда более трудное, чем без хлопот осуществить известный идеал: университет, британская энциклопедия, комфорт; своего идеала он достиг не как те, что движутся к цели, лакомясь апельсинами, раскинувшись на сиденье в теплом купе пульмановского вагона, переваливающего через Скалистые горы. Но лишь только Ипполит умер — вы продали шпагу, дабы позолотить ножны.
Луи принадлежал к числу тех собеседников, которые не считают нужным заявлять вслух, что теперь-то они наконец поняли, о чем идет речь. Он решил, что его собственные соображения куда менее интересны, чем слова Вениамина, и поэтому молча продолжал идти вперед; Вениамина, по-видимому, это привело в восторг:
— Я вовсе не намерен делать вас глупее, чем вы есть на самом деле. Вы меня прекрасно поняли. Однако разрешите добавить две-три мысли для собственного моего удовольствия. Здесь у вас старая и прекрасная страна, где люди кое-как перебиваются остатками былого величия. Эти люди, — вы меня понимаете, — сыновья приказчиков или крестьян, которые вообразили себя силой, уходящей корнями в глубь прошлого, на том лишь основании, что приобрели гектар барского парка или крыло графского замка, и заставляют за мизерную плату работать своих батраков. Трудность была не в том, чтобы их обскакать, а в том, чтобы, обскакав, остаться самим собой и не стать просто богачом, подобно всем выскочкам мира. Тот, кто был на земле первым рабочим и первым аристократом, тому недозволительно скатываться вниз. У здешних буржуа есть нечто, чего не имеете вы, — привычка жить среди людей своей цивилизации (старой и прекрасной цивилизации!), своя религия, обычаи, язык; и поэтому рядом с ними вы будете лжебуржуа, полубуржуа, достойные смеха, — и они вправе над вами издеваться, а вы не можете не стыдиться.
Вениамин расхохотался:
— Сейчас я по этому поводу вспомнил свою вчерашнюю шутку, которую я учинил в конторе и гордиться которой особенно нечего, милый дружок; в том случае, если все, что я здесь наговорил, вас смутит и вы хотя бы чуточку умалите ваше уважение к отцу и матери, — позабудьте мои слова. Однако надеюсь, что это не так. Чти отца и мать свою. Чти имя Зимлеров. Но сейчас речь идет не о том, чтобы чтить, а о том, чтобы спасать.
Конечно, вы понимаете, что напечатано на ваших фирменных бланках. Две формулы, две силы: сначала Зимлер, — прекрасно; а затем — и компания. Вначале же Зимлер, один, как господь бог, а потом Зимлер разросся и, почувствовав, как господь бог, свое одиночество, сотворил компанию, как бог сотворил мир. Тогда в свою очередь разрослась и компания. И произошло с Зимлерами то, что происходит с любым основателем торгового дела, — дело съедает человека. Компания съедает Зимлеров. И если вы не будете глядеть в оба, ничего больше от Зимлеров не останется. Понятно? Ничего!
- Атлант расправил плечи. Книга 3 - Айн Рэнд - Классическая проза
- Дороги свободы. I.Возраст зрелости - Жан-Поль Сартр - Классическая проза
- Собрание сочинений. Т. 22. Истина - Эмиль Золя - Классическая проза
- Онича - Жан-Мари Гюстав Леклезио - Классическая проза
- Парни в гетрах - Пелам Вудхаус - Классическая проза