не может быть всей историей. Философ Чарльз Тейлор убедительно доказывает, что около 1700 г. произошел переход от этики бытия к этике действия.⁹ Добродетель повседневного "действия", которая "придает нашей собственной продуктивной жизни порядок и достоинство", - это вопрос мужества, умеренности, справедливости и, прежде всего, благоразумия.⁰ Добродетель священного "бытия" - это вопрос веры, надежды и трансцендентной любви: Quo vadis? Куда ты идешь? В чем смысл? Тейлор утверждает, что Просвещение, будь то французское или шотландское, приняло "процессуальную концепцию права", достигшую своего наивысшего выражения у Канта (и чего-то вроде своего низшего у Бентама). Смит был частью процессуального выражения, приведшего к либеральному плану "живи и дай жить". Социолог Дуглас Порпора, используя Тейлора, сетует на мир, который мы потеряли. С 1700 г., пишет он, мы сохраняемся,
повсеместная утрата эмоционально трогательного контакта с благом, которое является конечным, контакта, который когда-то обеспечивался сакральным. . . . Как следствие, вся наша жизнь лишена какой-либо всеобъемлющей нравственной цели. . . . Это не означает, что все мы безнравственны. Но это означает, что наше чувство морали стало в значительной степени процедурным.¹¹
Позже он резюмирует, что Тейлор описывает современную "эпоху, в которой повседневная жизнь ценится не на каком-то высшем уровне трансцендентальной цели" - то есть не на уровне идентичности, обеспечиваемой теологическими добродетелями. Ошибка Адама Смита была ошибкой (но и славой) Просвещения, пытавшегося освободить нас от трансцендентности, насмехаясь над ней или, в лучшем случае, молчаливо отбрасывая ее в пользу процедурных максим, таких как беспристрастный зритель, категорический императив или наибольшая полезность.
Но надежда, вера и трансцендентная любовь проникают в Смита, как и в Канта и других либералов, опасающихся термина "Бог", хотя и незаметно, через черный ход. Беспристрастный зритель, кантовский или даже бентамовский эквивалент - это не просто поведенческие наблюдения за тем, как люди развиваются в этическом плане. Это рекомендации. Сама идея "рекомендации" зависит от веры, надежды и трансцендентной любви - например, от верной идентичности городского жителя Эдинбурга, политически надеющегося на лучшее общество и сладостно любящего воображаемый результат. Как отмечает Флейшакер, "когда мы задаемся вопросом о "природе" человека, мы ищем то, чего человек хочет "на самом деле", под поверхностными атрибутами. . . . Человеческая природа всегда включает в себя то, к чему люди стремятся, по Смиту; она никогда не сводится [как в экономистской версии утилитаризма] к желаниям, которые они просто случайно имеют"¹².
И как, спрашивается, можно было достичь в коммерческом обществе этой верной и любящей надежды, этого стремления к полной человечности, которое ни один человек не может долго отрицать? Ответ: путем признания даже в коммерческом обществе семи добродетелей - или четырех с половиной, как у Смита, с надеждой, верой и трансцендентной любовью, стучащейся в заднюю дверь.
Глава 22. И он сформулировал буржуазную сделку
Смит и остальные более оптимистичные экономисты 1700-1848 гг. были заняты разработкой теории невинных вкладов в благосостояние мира, проистекающих из гения прирожденного торговца. Они объясняли, как сотрудничество и конкуренция людей, невинно получающих деньги, приводит к разделению труда и богатству наций, по крайней мере, в той скромной степени, в которой Шотландия могла бы подражать современному образцу буржуазной добродетели - Голландии. Смит ни в коем случае не был потрясен тем, что в таких местах, как Голландия, Шотландия, Англия или Пенсильвания, люди получают деньги. За четверть века до того, как Наполеон насмехался над "нацией лавочников", Смит заявлял, что "основание великой империи с единственной целью - воспитать народ покупателей - может показаться на первый взгляд проектом, подходящим только для нации лавочников. Однако этот проект совершенно не подходит для нации лавочников, но чрезвычайно подходит для нации, правительство которой находится под влиянием лавочников"¹. Он отмечал, что "Англия, хотя в нынешние времена она порождает людей с большими профессиональными способностями в самых разных областях, прекрасных юристов, прекрасных часовщиков и часовщиц [и, таким образом, орудия промышленной революции] и т.д. и т.п., похоже, не порождает ни государственных деятелей, ни генералов"². (Хотя в 1776 г., в эпоху лорда Норта и джентльмена Джонни Бургойна, это замечание было бы вполне справедливо, но несколько десятилетий спустя, когда среди государственных деятелей, адмиралов и генералов были Питт, Нельсон и Веллингтон, оно выглядело бы странно). Напротив: "Есть больше природных задатков и более сильный гений, - писал он, - необходимые для того, чтобы стать хорошим юристом или врачом, - а уж купцом из Глазго - точно, - чем для того, чтобы стать великим монархом"³.
Однако Смит стремится избежать этики того, что может вынести рынок, - наихудшего буржуазного поведения. Он учитывает тот парадокс, что совесть - его беспристрастный зритель - имеет социальное происхождение и в то же время может противостоять худшим проявлениям общества. "Когда мы впервые приходим в мир, - пишет он, имея в виду мир социальный, - мы привыкаем думать о том, какое поведение будет приятно каждому человеку, с которым мы общаемся, нашим родителям, нашим хозяевам, нашим товарищам"⁴ Это план подростка. Зрелый же человек отказывается от "невозможного и абсурдного проекта сделать себя универсально приятным"⁵ "Слабые, тщеславные и легкомысленные люди, действительно, могут быть убиты самым необоснованным порицанием или обрадованы самыми нелепыми аплодисментами. Такие люди не привыкли советоваться с внутренним судьей".⁶ Человек независимого ума, / Он смотрит и смеется над тем.
Схожим образом св. Фома говорил о способности "синтерезиса" (греч. - "пристальное наблюдение"; схоласты почему-то писали его через "д" - "синдерезис"), совести, третьей вещи, которая находится вне воспитания или природы, вне воспитания или первородного греха (сегодня мы называем первородный грех "генами" и поздравляем себя с отсутствием чисто средневековой теологии). Синтез, или конфуцианский росток характера, или зародыш беспристрастного зрителя, разрешает с помощью свободы воли парадокс природы/воспитания. Невежественная женщина может по своей доброй воле стать более добродетельной, чем многие гордые врачи. В некоторых теологиях, подчеркивающих свободу воли, добродетельный язычник может попасть в рай. Это похоже на то, как в современных теориях устроен мозг. Мозг закладывается биологией, но затем частично становится самовосстанавливающимся, самонаправляющимся, самообучающимся. Так, люди, родившиеся слепыми, тренируют свою зрительную кору для использования в других целях. Смит и св. Фома придерживаются солнечной точки зрения, что мы можем склонить свою волю к добродетели и можем самовосстанавливаться - это контрастирует с пессимистической линией св. Августина, Мартина Лютера, Джона Кальвина, Джонатана Эдвардса и Стивена Пинкера, формулирующих ставки на то, что мы, вероятно, безнадежные грешники, лишенные милости в руках разгневанного Бога. "Благодать, - утверждает Аквинский, - не отменяет природу, но совершенствует ее"⁷ Можно