Изучая карту, Павел обратил внимание на перекресток двух дорог – рокада и шоссе на Берлин сходились тут почти под прямым углом. Никаких данных о наличии немецких войск на перекрестке не было, но перед глазами Дементьева на фоне карты вдруг возникли, как на экране кино, танки и машины, которые – он знал это совершенно точно! – гигантской пробкой забили весь перекресток. «А вдруг там гражданские?» – подумал комдив, борясь с соблазном шарахнуть по такой заманчивой цели всем дивизионом, и услышал знакомый призрачный голос: «Там нет женщин и детей, воин, – там только солдаты, слуги Зверя: много солдат. Убей их!» И капитан Дементьев отдал приказ готовиться к залпу.
А полутора часами позже дивизион «РС», следуя за наступающими частями, прошел через этот перекресток, и Павел увидел последствия своего удара.
Перед ним была страшная картина сплошного разрушения. Наитие не обмануло, и голос ведуна сказал правду: удар дивизиона пришелся по скоплению немецких войск. Лес и дома небольшой деревушки горели пышными огненными гирляндами, скопившиеся на перекрестке несколько сот машин, орудий, минометов, повозок, броневиков были разбиты, разбросаны взрывами по всей дороге и по ее обочинам и горели черными кострами. Дымилась и плакала развороченная взрывами земля, выжженную траву покрывали длинные черные полотнища вырванной земли. На шоссе и в поле лежали в самых невероятных позах обгоревшие, обезображенные трупы, много трупов. Многие из бойцов дивизиона впервые увидели, что творят реактивные мины, и молчали, пораженные увиденным, – им, много раз стрелявшим по врагу, редко приходилось видеть пораженную цель вблизи и воочию, да еще вскоре после стрельбы. На перекрестке в пробке из встречных колонн застряли сотни машин и тысячи солдат и офицеров, и реактивные мины накрыли их внезапно: немцы, не ожидая огневого налета, не успели ни укрыться, ни даже рассредоточиться. «Залп дивизиона «катюш», – подумал Дементьев, – это Страшный Суд, кара небесная, от которой на открытом месте никому нет спасения».
А когда двадцать второго апреля 4-я дивизия взяла Ораниенбург и освободила лагерь смерти Заксенхаузен, Павел и другие офицеры дивизиона, побывав в этом лагере, увидев его узников и узнав, что тут с ними делали, лишний раз убедились в том, что вправе вершить земной суд над нелюдью, способной на такое.
* * *
Близилась победа, но война продолжала собирать свою кровавую дань – немецкий осколок настиг Василия Полеводина. Его ранение, к счастью, оказалось не смертельным, но Вася, прощаясь с Дементьевым, чуть не плакал, сожалея, что так и не дошел до Берлина. А Павел жалел, что потерял боевого товарища, а также о том, что не взял у Полеводина адрес. На фронте не принято было обмениваться адресами – плохая примета. Если дашь кому-то свой адрес, значит, скоро тебя убьют, и твой друг сообщит об этом твоим родным.
Двигаясь к Эльбе, заночевали в очередном взятом поселке. Кеневич и артиллеристы разместились в большом каменном здании: генерал со своим штабом занял одно крыло дома, а в другом крыле расположились управленцы-эрэсники Дементьева и штаб артиллерийского полка 4-й дивизии. Полком этим командовал полковник Расков – муж знаменитой летчицы Марины Расковой, Героя Советского Союза. Дивизион «катюш» шел бок о бок с полком Раскова две недели, Павел успел подружиться с полковником-артиллеристом, оказавшимся умным и душевным человеком, и был рад такому соседству.
– Вы ведь уже знаете, – сказал ему Расков, когда они, пользуясь минутой затишья, пошли вечером прогуляться по тихим улицам немецкого поселка, – что Марина командовала полком легких ночных бомбардировщиков и погибла еще в январе сорок третьего. У нас есть дочь, ей всего пять лет, и я по ней страшно соскучился. Вот кончится война, я приеду домой и скажу: «Здравствуй, доча, я вернулся! Пойдем гулять – война кончилась, уже не стреляют».
Погуляв и поговорив о том, как хорошо будет жить после войны, они разошлись по своим комнатам – война еще не кончилась, и завтра обоих ждал очередной трудный день. Дементьев прилег на койку, не раздеваясь, только снял сапоги, ослабил ремни и расстегнул гимнастерку. Из открытого окна пахло сиренью, тишину нарушали только шаги часовых, и Павел уснул.
Проснулся он от сильного грохота и от кирпичной пыли, лезущей в ноздри. В доме суетились и бегали офицеры; кто-то, прихватив автомат, выпрыгнул в окно. Кеневич куда-то пропал (вскоре он обнаружился в соседнем доме – стоял у телефона без кителя и матерился в трубку); полдома было разрушено, из-под развалин вытаскивали убитых и раненых. Все уже ожидали атаки немцев, но ее не последовало. В дом попал один-единственный шалый снаряд – наверно, какой-то немецкий наводчик то ли от злости-отчаяния, то ли залившись шнапсом, выпалил наугад в ночную тьму.
Последним из дома вынесли полковника Раскова. У него была разбита голова – он умер сразу, не мучаясь. «Вот так, – подумал Павел, глядя на мертвое тело командира полка. – Его маленькая дочка уже никогда не услышит отцовское «Я вернулся! Пойдем гулять, война кончилась»… Какая нелепость – погибнуть от дурацкого шального снаряда в самом конце войны! А какой был человек…»
* * *
Берлин горел – очистительное пламя пожирало логово Зверя. Но среди его пылающих руин шли ожесточенные бои: последние фанатики Коричневого Дракона все еще защищали свою издыхающую химеру. Эта последняя битва Великой Войны была не менее яростной, чем бои на Висле и Одере – во время общего штурма Берлина дивизион капитана Дементьева стрелял по нескольку раз в день. И рядом сражались его старые боевые товарищи – Первая гвардейская танковая армия Катукова. Двадцать девятого апреля жестокие бои развернулись в районе Зоологического сада, у парка Тиргартен, у Ангальтского и Потсдамского вокзалов, у рейхсканцелярии. А с запада к столице Германии рвались-торопились союзники, причем почти не встречая сопротивления – Ганновер был взят без боя одной ротой американцев, город Маннхейм сдался американцам по телефону.
Тридцатого апреля танки Катукова и 1-я Польская армия вышли к Спортплощадке и отрезали юго-западную группировку немецких войск от северо-восточной. И здесь, в районе Спортплощадки, первого мая сорок пятого, уже после смерти Гитлера, капитан Дементьев в последний раз отдал дивизиону команду «Огонь!» и увидел в последний раз, как срываются с направляющих его боевых машин огненные стрелы возмездия, и запомнил этот последний залп на всю жизнь.
…Черный дым окутывал развалины Берлина. И Павел увидел, как дым этот принял форму драконьей головы – совсем как когда-то, в Придонье, в далеком сорок втором году, отделенном от года сорок пятого сотнями дней, тысячами километров фронтовых дорог и миллионами людских смертей. Дракон умирал, и умер на глазах русского офицера Павла Дементьева, пронзенный беспощадными огненными стрелами реактивных мин, – дымный силуэт Дракона был виден совсем недолго, и быстро исчез, распался, развеялся рваными темными лоскутьями, растекся струями дыма среди развалин опустевшего логова Зверя…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});