Читать интересную книгу Старый дом (сборник) - Геннадий Красильников

— Спасибо, Анна. А я… мне уже не верилось, что ты со мной будешь вот так… просто говорить. — Она непонимающе вскинула бровями. — Ты знаешь, о чем я… Ты ведь была там, на суде…

Она решительно встряхнула головой и заговорила, волнуясь:

— Нет, Алеша, не надо об этом, я все понимаю! А ты… ты еще мало знаешь меня. Я всегда смотрю на тебя… Ой, нет, лучше об этом сейчас не говорить! Если у тебя есть чувство ко мне, гы и сам… догадаешься. — Она мягко, но настойчиво высвободила руку и спросила обычным своим голосом с едва приметной лукавинкой: — Будешь молоко пить? Не забыл, как раньше угощались? Ты тогда любил… молоко!

— Я и сейчас люблю, Анна! Больше, чем тогда!

Ничего особенного мы друг другу не сказали, но отчего сердце вдруг забилось учащенно, а у Анны дрогнули губы! Еще секунда — и я, наверное, обнял бы ее, принялся целовать. Но она, будто уловив это мое желание, опередила меня и, отступив назад, смущенно сказал:

— Сейчас сюда придет Маша… Иди уж, иди, Алеша, у тебя ведь работа.

Я вышел на улицу, голова слепка кружилась. Навстречу мне шла подруга Анны, она вполголоса напевала, посмотрев на меня, понимающе улыбнулась. Я тоже улыбнулся ей в ответ. Это получилось само собой.

* * *

В Чураево электричество пришло впервые; его ждали как самого дорогого гостя, чуть ли не каждый встречный останавливал меня на улице, спрашивал: "Олешка, скоро пустите электричество?"

И день этот настал.

Алексей Кириллович с утра предупредил: "Сегодня завершаем сенокос, это событие надо отметить. Поторопитесь с пуском станции, людям будет двойной праздник". А под вечер к домику станции стал собираться народ: по всему селу пронесся слух, что "нынче пустят ток". С шумом, гиканьем носились мальчишки, за ними приходилось смотреть в оба: того и гляди, потянутся к приборам!

За моториста был Генка Киселей. Вот он запустил двигатель, знаками показал, что у него все в порядке. Алексей Кириллович подошел ко мне, тронул за плечо: "Готов? Давай!.." Я подошел к беломраморному щитку, сжал в руке холодную ручку рубильника, и в эту минуту меня охватило волнение. Нет, не за аппаратуру — за нее я был спокоен, знал, что не подведет. Знал я и другое: стоит мне потянуть эту черную эбонитовую ручку, и произойдет чудо — вспыхнут в домах Чураева сотни маленьких солнц; знал я также, что электростанция совсем небольшая, ее энергии хватит всего на один наш колхоз, что таких на свете множество и ни в какое сравнение с гидростанциями на Волге она не идет. И все-таки я очень волновался, словно через несколько мгновений мне предстояло включить рубильник самой величайшей в мире электростанции! Дело, конечно, обстояло проще: я волновался потому, что в это "наше электричество" кое-что было вложено и моего.

Я потянул ручку на себя, контакты мягко вошли в гнезда, и тотчас раздался громкий вопль мальчишек: "Уррра, горит!.." Выбежав из домика, я глянул в сторону села — там было сплошное море сияния. В сотнях окон светились яркие огни, они весело и дружески подмигивали: "Да, горим, светим, полный порядок, Алеша!" Сияние их отражалось на лицах окружавших меня людей — они улыбались. Мы стояли рядом с Генкой, смотрели на огни и тоже улыбались. Говорить все равно было бесполезно — оглушительно гремел двигатель, гудел генератор, поэтому люди вокруг молча улыбались. К нам пробрался дядя Олексан, до боли стиснул руки, перекрывая шум, прокричал:

— Спасибо, ребята! Молодцы!

Потом люди стали расходиться: им еще дома предстояло привыкнуть к чудесной штуке — электричеству. Генка сам вызвался дежурить на станции. Спать он все равно не собирался: готовился к экзаменам.

По пути домой я завернул в контору. В кабинете у Алексея Кирилловича сидел Мишка Симонов. Был он изрядно пьян. Захаров подписал какую-то бумажку, внимательно перечитав, протянул Мишке:

— Возьми, Симонов, характеристику. Желаю хорошей работы на новом месте, но должен сказать прямо: я не очень верю, чтобы ты закрепился там надолго! Сбежишь ведь, Симонов, а? Ноги у длинного рубля, знаешь, какие!

Мишка небрежно сложил пополам листок бумаги, провел по сгибу ногтем, сунул в карман и удовлетворенно похлопал рукой:

— Порядок! Бумажка — великая вещь в нашу эпоху!.. А что касается вашего обо мне беспокойства, Алексей Кириллович, так скажу прямо: премного благодарим, но только зря вы переживаете за чужую болячку… Была бы охота — найдем доброхота! Всего наилучшего!

Кривляясь, он помахал кепкой, спиной попятился к двери. Я посторонился, Мишка и мне по-шутовски поклонился:

— Пардон! Поехали, Курбатов, на пару, а? Вместе нам тесно, а врозь — скучно, так поехали лучше вместе! Пупком, что ли, прирос к этой, извиняюсь, дыре? Эх, и погуляли бы мы с тобой!.. Не хочешь? Ну, как хочешь, вольному воля! А то айда в "кусочную", проводишь сослуживца — на мои деньги, за твой счет? Тоже не желаешь? А, с таким толковать — зря время терять!.. Ну-с, покеда, приятно оставаться!

Еще раз помахав кепкой, Мишка скрылся за дверью. Алексей Кириллович проводил его сердитым взглядом и, когда за Мишкой закрылась дверь, сказал задумчиво:

— Мда… Обезьянничает он слишком, чтобы успокоиться. Шут гороховый! Не отпустил бы я его, руки у парня машину чувствуют. Однако жаден к деньгам, за копейку зимой в Каму бросится. Все и вся на свете ценит на рубли. И водкой балуется… Подался на Алтай, к целине поближе. Такие там тоже недолго уживаются. Ну, раз собрался человек, скатертью ему дорожка! Одна паршивая корова всю улицу может загадить!..

Алексей Кириллович тут же сообщил, что на заседании правления распределили механизаторов по участ-кам и что комбайн Мишки Симонова придется принять мне.

— Временно, на период уборки, — сказал Захаров.

* * *

Жара стоит нестерпимая, все живое спасается в мало-мальской тени. Климат в наших краях, как пишут в учебнике географии, резко континентальный: зимой сорок градусов холода по Цельсию, летом наоборот — сорок градусов выше нуля, тоже по Цельсию. Привыкай, как хочешь!

От жары мы с Генкой спасаемся на Чурайке. До боли в глазах щуримся от нестерпимого блеска речной глади, лениво переворачиваемся с боку на бок, а солнце поджаривает нас, покрывая коричневой корочкой загара. С писком носятся над водой белогрудые стрижи, гоняясь за мошками, оставляют на воде росчерки острых крылышек. Под кустами ивняка на противоположном берегу в сырой прохладе неподвижно сидят лягушки, пучеглазо таращатся на мир.

— Во, жизнь! — с силой сплевывает Генка, стараясь достать до другого берега. — Сидят день-деньской в прохладце, ни жарко, ни холодно! А ты спишь и во сне видишь клапаны, гусеницы, ломаешь голову, где бы выцарапать нужную железяку… А тут сиди себе и жди, когда к тебе подлетит муха или комаришко, тогда хоп! — и позавтракал. Снова сиди… Веселая жизнь!.. Лешка, дрыхнешь?

Генка сидит у самой воды в одних трусах, ноги спустил в воду, похлопывает себя по животу и лениво рассуждает. Я молчу — разморила жара. Не дождавшись ответа, Генка вздыхает и продолжает бормотать:

— Кукуруза нынче будет мощная… Не зря это дело поручили знатному в мире механизатору Геннадию Киселеву! Раз он сказал, значит, железно. Но… помучала она меня, королева полей! Тонкая работа — междурядья, квадраты… — Генка шлепает ногами по воде, после чего направление его мыслей круто меняется, — Алексей Кириллович говорит, что в этом году две-три сотни тысяч огребем. А может, и больше… Выходит, старыми деньгами — миллионы, и я — тоже миллионер! Да-а… Миллионер Геннадий Киселев! Звучит! Куда там какому-то Форду или Рокфеллеру с их добром… Скажем, приходишь и одни прекрасный день в клуб, и и центре внимания — ты. Народ волнуется, красавицы в панику: "Кто это в шикарном костюме, в шляпе экстра?" — "Ах, вы не знакомы? Это же известнейший миллионер, Киселев Геннадий, из колхоза "Вперед"…

Я не выдерживаю, вскакиваю на ноги.

— Охота же тебе трепаться, Генка!

Он блаженно улыбается:

— А что, не веришь? Вот увидишь, так оно будет. Жизнь к этому идет, это точно. Жаль только, тебя здесь не будет…

Ага, вон куда повернул хитрый "миллионер"! Я сажусь рядом с ним, погружаю ноги в теплую воду. Вздох ветра слегка рябит воду, затем снова тишина, блеск речной глади, черные метеоры стрижей.

— Кто его знает, Генка… Я еще сам не решил. Алексей Кириллович поступает в сельскохозяйственный, на заочное отделение. Ему-то заочно можно — у него опыт работы. А я что? Тырк, мырк, вот и весь опыт….

— Дело это наживное. Вот и поступайте вместе! Тебя на отделение механизации с руками-ногами примут, это точно! — Генка достает со дна круглый голыш, долго целится в большую лягушку, затем бросает коротким взмахом. Лягушка даже не сдвинулась с места. Генка восхищен. — Во, дает! Ноль внимания… Нет, я вполне серьезно: оставайся в Чураеве, Лешка. Никак не возьму в толк: с чего тебе приспичило обязательно очно учиться? Люди, смотрю, с места на место кочуют, в аккурат, как цыгане, ищут "хорошее место". А не понять им, что "хорошее место" не по-щучьему веленью стало хорошим, люди сделали его таким! Поверь мне, когда-нибудь и наше Чураево будет такими же "хорошим местом", только дружнее надо взяться. Ну, а если все соберутся кочевать, тогда, конечно, трудно… Не-е-т, Лешка, меня отсюда бульдозером не сдвинешь, я тут коренной, свойский, мне тут ого! сколько хозяйствовать! Я, брат, здесь как раз на месте. Знаешь, что это такое? Например, поставишь шестеренку не на свое место, она через минуту полетит к ядреной бабушке! Значит, есть у нее свое, законное место, там-то она послужит тебе, износу ей не будет. И с человеком точно так получается: без места он — ноль, фьюить!.. Грош ему цена, и то в базарный день!