Читать интересную книгу Город Бездны - Аластер Рейнольдс

Он переместил прибор к другой части спирали, чуть ближе к стволу:

– Теперь взгляните сюда. Абсолютно иные клетки, расположенные куда более упорядоченно, с ровными сросшимися стенками – это обеспечивает прочность структуры. Видите дополнительный слой по обе стороны оболочки? В ней преимущественно целлюлоза.

Он коснулся другой кнопки, и клетки стали прозрачными, наполнились какими-то туманными силуэтами, похожими на привидения.

– Видите коконовидные органеллы? Это зарождающиеся хлоропласты. А структура вроде лабиринта – эндоплазматическая сеть. Все это можно наблюдать исключительно в растительных клетках.

Гитта постучала по коре в том месте, куда Дитерлинг первый раз направлял сканер:

– Значит, здесь дерево больше напоминает животное, а там – растение?

– Разумеется, это морфологический градиент. Ствол состоит из сугубо растительных клеток – ксилемный цилиндр вокруг сердцевины. Когда змея впервые прикрепляется к дереву и оборачивается вокруг ствола, она все еще животное. Но в тех местах, где гамадриада соприкасается с деревом, ее клетки изменяются. Мы не знаем, отчего так происходит, – порождается ли этот процесс чем-то содержащимся в лимфатической системе змеи, либо дерево дает химический сигнал для начала слияния. – Дитерлинг указал туда, где спираль словно прирастала к стволу. – Такая клеточная консолидация должна занимать несколько дней. По ее окончании змея оказывается неотделимой от дерева – по сути, становится его частью. Но и в этот период она все еще остается животным.

– А что происходит с ее мозгом? – спросила Гитта.

– Он ей больше не нужен. По большому счету, и нервная система тоже – в нашем понимании.

– Вы не ответили на мой вопрос.

Дитерлинг улыбнулся:

– В первую очередь молодняк поедает материнский мозг.

– Они пожирают свою мать? – ужаснулась Гитта.

Гамадриада, слившись с деревом, сама становится растением. Но это происходит лишь после того, как змея достигает зрелости и обретает способность спирально обвить ствол от земли и вплоть до зеленого полога. К тому времени новые гамадриады в ее псевдочреве уже почти сформировались.

Наше дерево наверняка перенесло несколько слияний. Возможно, настоящее дерево давно сгнило и от него остались лишь сросшиеся оболочки мертвых гамадриад. Впрочем, не исключено, что последняя присоединившаяся змея в некотором смысле все еще жива – широко расправив свой фотосинтетический капюшон на вершине дерева, упивается солнечным светом. Никто не знает, как долго змеи способны прожить в этой последней, «безмозглой», растительной фазе. Однако рано или поздно другая зрелая особь приползет к этому дереву и заявит на него свои права. Она заскользит вверх по стволу и пронзит своей головой капюшон предшественницы, а затем расправит собственный капюшон над ним. В тени, без солнечного света, капюшон быстро засохнет, а новая змея сольется с деревом и сделается почти растением. Остатки ее животной ткани пригодятся лишь для того, чтобы снабдить пищей молодняк, который появится через несколько месяцев после слияния. Некий химический сигнал разбудит новорожденных, и они прогрызут себе путь из чрева, переваривая на ходу свою мать. Сожрут мозг, затем спустятся по спирали, продолжая питаться родительским телом, пока не выйдут наружу у самой земли, – полностью сформировавшиеся, готовые охотиться молодые гамадриады.

– Тебе это кажется отвратительным, – угадал Кагуэлла мысль Гитты. – Но на Земле случаются вещи и похуже. Так называемый австралийский паук по мере созревания его потомства просто превращается в кашу. Согласись, в этом есть некая дарвинистская чистота эксперимента. Эволюция не слишком обеспокоена тем, что случается с существами, которые уже передали по наследству генетическую информацию. Ты привыкла, что взрослые животные некоторое время присматривают за потомством, воспитывая и оберегая его от хищников. Но гамадриадам чужды подобные условности. Даже только что вылупившаяся змея куда сильнее любого из местных животных, а значит, не нуждается в защите. И учиться чему-то новому незачем – все уже давно заложено. Для взрослых особей почти не существует селекционного отбора, препятствующего их гибели в момент рождения потомства. Поэтому для молодняка абсолютно логично насыщаться собственными матерями.

Пришла очередь улыбнуться и мне.

– Вы, похоже, восхищаетесь этим.

– Да разве можно не восхищаться столь безупречным процессом?

Не совсем уверен, что дальше события развивались именно так. Я смотрел на Кагуэллу, одновременно приглядывая за Гиттой. Первым начал действовать Вайкуна… или все-таки тот парень, Родригес?

Вайкуна сунул руку в карман и достал пистолет.

– Родригес, отойди в сторону! – приказал он.

Я был в полном недоумении. Родригес держал руку в кармане, словно собирался оттуда что-то вынуть. Вайкуна выразительно повел дулом пистолета:

– Я велел тебе отойти.

– Доктор, – вмешался я, – вы не желаете объяснить, с какой стати угрожаете одному из моих людей?

– С радостью объясню, Мирабель. После того, как разделаюсь с ним.

Родригес посмотрел на меня широко открытыми глазами. Он казался изумленным:

– Таннер, не знаю, что ему нужно. Я просто собрался перекусить…

Я перевел взгляд на доктора-упыря:

– Итак, доктор?

– У него в кармане нет упаковки с пайком. Он полез за пистолетом.

Что за чушь! Зачем Родригесу доставать пистолет, если у него на плече, как и у Кагуэллы, висит охотничье ружье?

Оба застыли, прожигая взглядом друг друга.

Необходимо было принять решение. Я кивнул Кагуэлле:

– Позвольте, я разберусь. Уведите Гитту подальше – мало ли начнется перестрелка. Увидимся позже, в лагере.

– Вот именно! – проскрипел Вайкуна. – Уходите прочь, пока Родригес не убил вас.

Взяв жену за руку, Кагуэлла неохотно отошел в сторону:

– Вы это серьезно, доктор?

– На мой взгляд, он вполне серьезен, – пробормотал Дитерлинг, в свою очередь потихоньку отступая.

– Итак? – повторил я, обращаясь к упырю.

Рука Вайкуны дрожала. Он стрелял плохо, однако не обязательно быть снайпером, чтобы уложить Родригеса на разделяющей их дистанции. Доктор заговорил медленно, с нарочитым спокойствием:

– Это самозванец, Таннер. Я получил сообщение из Дома Рептилий, пока вы были здесь.

Родригес покачал головой:

– Что за чепуха!

Доктор вполне мог получить сообщение из Дома Рептилий. Обычно я пристегивал браслет связи, покидая лагерь, но в то утро засуетился и забыл об этом. Поэтому сигнал из Дома не мог выйти за пределы лагеря.

Я повернулся к Родригесу:

– Вынь руку из кармана, только медленно.

– Неужели вы поверили этому подонку?!

– Я не знаю, кому верить. Но если ты говоришь правду, то в кармане у тебя действительно сандвич.

– Таннер, ей-богу, это…

– Делай, как сказано, черт побери!

– Осторожно! – прошипел Вайкуна.

Родригес вынул руку из кармана с высокомерной медлительностью, не сводя глаз с меня и Вайкуны. Двумя пальцами – большим и указательным – он сжимал нечто плоское и черное. В джунглях всегда сумерки, да и манера обращения с предметом могла создать впечатление, что это действительно пища. На миг я поддался внушению.

Но только на миг. Это был пистолет – маленькое элегантное и жестокое оружие, предназначенное для заказного убийства.

Вайкуна выстрелил. Возможно, для того, чтобы серьезно ранить стоящего напротив человека, требуется гораздо больше мастерства, чем я предполагал. Так или иначе, но пуля попала Родригесу в левое плечо, заставив его пошатнуться и вскрикнуть, но не более того. Вспышка у дула пистолета Родригеса – и доктор навзничь рухнул на землю.

Кагуэлла, стоявший на краю прогалины, скинул с плеча ружье и приготовился стрелять.

– Нет!

Я успел крикнуть, желая только одного: чтобы мой хозяин убрался как можно дальше. Но – я осознал это слишком поздно – Кагуэлла был не из тех, кто уклоняется от боя, даже если это грозит ему гибелью.

Гитта закричала, пытаясь тащить мужа за собой.

Родригес навел оружие на Кагуэллу и выстрелил…

И промахнулся. Его пуля лишь оцарапала кору стоящего рядом дерева.

Я пытался понять смысл происходящего, но на это не было времени. Пожалуй, Вайкуна прав. Все действия Родригеса в течение последних секунд подтверждали обвинения упыря… но кто, в таком случае, Родригес? Самозванец или…

– Это тебе за Арджента Рейвича, – произнес Родригес, снова целясь в Кагуэллу.

Я понял, что на сей раз он не промахнется.

Подняв моноволоконную косу, я сдвинул большим пальцем рычажок, увеличивая до максимума радиус невидимой режущей нити. Пьезоэлектрические кристаллы развернули передо мной сверхжесткий пятнадцатиметровый веер толщиной в одну молекулу.

Краем глаза Родригес уловил мое движение. И сделал ошибку – ошибку, которую мог допустить любитель, но не профессиональный убийца.