лицом.
Я ведь не говорю, что логика отсутствует в принципе. Наверняка она имела место. Но постичь её непросто. Отец народов всё-таки, видимо, был гением — конкретно хотя бы в умении лавировать меж Сциллой и Харибдой кнута и пряника. Но как только присмотришься к конкретным судьбам, видно, что лотерея тоже имела место.
У Давида Самойлова есть такое эссе "Тридцать седьмой": "Тридцать седьмой год загадочен. После якобинской расправы с дворянством, буржуазией, интеллигенцией, священством, после кровавой революции сверху (был страх, не было жалости), произошедшей в 30-32-х годах н русской деревне, террор начисто скосил правящий слой 20-30-х годов.
Загадка 37-го в том, кто и ради кого скосили прежний правящий слой. В чьих интересах совершился всеобщий самосуд, в котором сейчас можно усмотреть некий оттенок исторического возмездия. Тех, кто вершил самосуд, постиг самосуд.
Казалось прежде, что самое загадочное — знаменитые процессы, где бывшие революционеры и каторжане, стойкие и гордые перед царским судом, без лишнего слова разыгрывали жалкий и подлый фарс, признавались в предательстве и шпионстве, предавали себя и своих товарищей.
Перед самосудом все бессильны. Самый худой суд — ничто перед всесильным сапогом, отбивающим внутренности, бьющим не до смерти, а до потери человеческого облика. Не жизнь себе зарабатывали подсудимые страшных процессов, а право поскорей умереть. Они-то знали, искушенные политики, что дело их — хана, и разыгрывали свои роли только потому, что сапог сильнее человека, что геройство перед сапогом возможно один раз — смерть принять, а ежедневная жизнь под сапогом невозможна, есть предел боли, есть тот предел, когда вопиющее человеческое мясо молит только об одном — о смерти — и готово на любое унижение, лишь бы смерть принять.
Психологические основы самосуда мог понять и возвести в государственную практику только трус, сам в уме косящий призрак самосуда и понимающий неукоснительную действенность расправы и преимущество его над судом.
Покушение — вид расправы, вид самосуда. Сталин всегда боялся расправы, покушения, террора.
И самосуду противопоставил самосуд. Видимо, играл роль и предрассудок партийности, но — я убежден — не он определял поведение подсудимых 30-х годов. Потому что были разочаровавшиеся и просто умные и сильные, а вели себя одинаково — признавались в несодеянном и предавали.
Загадки процессов в наше время во многом уже разгаданы и объяснены. (Реабилитация Бухарина лишь по государственной линии означает неотказ от сталинизма.) Историки, конечно, еще долго будут раскапывать всю закулисную механику, все хитросплетения, все сложности взаимоотношений между судимыми и судьями — все это уже детали. Тридцать седьмой год загадочен по своему социальному смыслу.
Как мы ни привыкли, проживая русскую историю, к кровавым ситуациям (мероприятиям), все же они, в некотором отдалении, обнаруживают некую цель или хотя бы направление. Такова, например, опричнина Ивана Грозного, чьи картины нередко проглядываются в действительности 30-х годов,
Некую цель можно усмотреть но всех волнах террора за двадцать лет советской власти — уничтожение социально опасных, социально чуждых, социально вредных.
Потому и запомнилась более других волна 37-го года, что она наименее понятна, смысл ее до сих пор не прояснен.
Надо быть" полным индетерминистом, чтобы поверить, что укрепление власти Сталина было единственной исторической целью 37-го года, что он один мошью своего честолюбия, тщеславия, жестокости мог поворачивать русскую историю, куда хотел, и единолично сотворить чудовищный феномен 37-го года.
Если весь 37-й год произошел ради Сталина, то нет бога, нет идеального начала истории. Или — вернее — бог это Сталин, ибо кто еще достигал возможности управлять самолично историей! Какие же предначертания высшей воли диким образом выполнил Сталин в 1937 году?"[4] Некоторые недоумения Самойлова сняты временем, но вопрос остался.
Но как ни страшно сказать что репрессивная практика — это лишь один из эпизодов взаимоотношения власти и человека. Царство Божье внутри нас, ад — это другие, а любое государство, как говорил мой любимый Шкловский, говорит со своими подданными на одном языке — на арамейском.
Извините, если кого обидел.
23 мая 2008
История про парапсихологию (и опять про Родоса)
Всё в тех же мемуарах есть такой кусок: "В те времена главным именным врагом телепатии и всего остального, что за этим стоит, был доктор физико-математических наук Китайгородский. Он и статьи писал, и книги публиковал, пользуясь тем, что в этом месте одностороннее движение. Тех, кто "за", не печатали, а критиков — сколько угодно. Обычный для Советского Союза прием публичной полемики. Утверждения противников не цитируются, взамен приводится их карикатурная пародия. Даже имена этих противников, тем более их число, не называется. Зато приводится полный поминальник сторонников. Иногда людей безвестных или в научной среде опозоренных. Это и понятно. Надо просто вспомнить, что и преступники, и воры, и хулиганы, и убийцы — причислялись к разряду классово близких. А зато высочайшие, светлейшие умы, вплоть до гениев, — были классовыми врагами.
Точно так же и в этой узкой области: мысли сторонников, иногда пустых и неумных людей, приводятся полностью, цитатами на несколько страниц. Неубедительность, иногда заметная фальшивость, ложность прощается — умственно близкому.
Китайгородский ярился, отбивался налево и направо, пользовался любыми методами. Однажды в задоре полемическом он письменно воскликнул:
— Или марксизм, или телепатия! Если телепатия верна, значит, ложен марксизм!
Марксизм-то заведомо ложен. К сожалению, из этого еще пока логически не следует, что телепатия существует.
Не верю ни в гороскопы, ни в хиромантию (хотя допускаю, что по линиям руки можно установить наличие отклонений в работе внутренних органов, поставить некий долговременный диагноз, но никакой судьбы), никаким суевериям.
Но "есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам".
Многое предстоит открыть в области парапсихологии. Потому что…
Потому что я так чувствую.
С обидой ощущаю в себе полное отсутствие пророческого дара. Будущего не вижу. Но вот нателепать…
Расскажу малую часть.
Я ведь косоглазый. Иногда разговариваешь с человеком, и вдруг — как хлыстом, как бритвой по глазам. Это собеседник подумал, увидел, вспомнил про мое уродство. Иногда с сочувствием:
— Хороший ведь человек, а вот жалость-то какая — косоглазый.
Иногда злобно, как дразнилка. Побеждаю в споре, прижал уже,
и вдруг по глазам:
— У-у-у-у! Косой глаз.
Вслух не скажет, интеллигент поганый.
Ласково ли, с жалостью или злобно, нет разницы — по глазам. Приходится отворачиваться, отводить глаза, прикрывать их рукой. <…>
…Могу вылечить от головной боли. Тех, кто обращался, вылечивал. В основном Люсю. Кладу руку на лоб, на то место, которое болит, и крепко задумываюсь, вроде как молюсь, чтобы