Читать интересную книгу Бабур (Звездные ночи) - Пиримкул Кадыров

Почтенный, борода до пупка, шейх-уль-ислам Ходжа Халифа, наперсник Бабура, сперва прочитал перед прихожанами обычный пятничный намаз, затем, взяв в руку посох, медленно поднялся по мраморным ступеням на возвышение в глубине мечети — подошел миг начала хутбы.

Двадцать тысяч людей в четырехслойных чалмах затаили дыхание. Посол кизылбашей, мудрый визирь Мухаммаджан раздраженно перевел взгляд с этого половодья суннитских чалм на чалму Ходжи Халифы. Хитрец! Слоев накрутил больше четырех, — видно; однако и не двенадцать — тоже видно. А сколько точно — не сосчитаешь. И чалмы Бабура и Касымбека — такие же. Мухаммаджан встревожился не на шутку: неужели Бабур уклонится от выполнения обещания, данного в Кундузе?

Мухаммаджан стал следить за действиями Ходжи Халифы.

Вот наконец послышался бас шейх-уль-ислама, слегка дрожащий, хрипловато-тревожный:

— Бисмилла-аху, рахмо-онур-рахим!

На протяжении всей хутбы Ходжа Халифа плотью своей ощущал впивающиеся в него взгляды тысяч людей.

Колени его подгибались, но он старался держаться стойко и прямо… Произнесены восхваление аллаха и восхваление пророка… Теперь — очередь за восхвалением чарьяров — четырех первых халифов. Неужто он, Ходжа Халифа, шейх-уль-ислам, воспитанный и воспитывающий в духе великой преданности чарьярам, теперь обратит в прах надежды стольких прихожан?

Перед ним, Ходжой Халифой, двадцать тысяч человек в суннитских чалмах. Ходжа Халифа с детства верит, что в каждой четырехслойной чалме живут духи чарьяров, и по шевелению чалм в сей миг кажется Ходже, что это они взывают к нему, требуют почтительности к себе и грозят наказать, лишить разума, коли он посмеет, коли он только посмеет… Нет, Ходжа Халифа боится этих духов!

— Чарьяры бессмертные — святой Абу-Бекр!

Святой Омар! Святой Осман! — стал произносить Ходжа Халифа имена, которые не должен был произносить.

Бабур почувствовал — будто ветер скользнул по лицу! — как тысячи прихожан вздохнули радостнооблегченно. Визирь Мухаммаджан побледнел. Шахрух-бек Афшар схватился за рукоять сабли, метнулся было к возвышению, где поминались ненавидимые кизылбашами имена давно ушедших из жизни халифов. Они ненавидели их, будто халифы эти были сегодняшними, живыми врагами, они готовы зарубить каждого, кто возвеличивает их имена в мечети. Бабур слышал, что в соборной мечети Герата на глазах прихожан кизылбаши разрубили мечом шейха Зайниддина, который сделал то же, что и Ходжа Халифа сейчас.

Успев схватить Шахрухбека за кисть руки, Бабур просительно прошептал:

— Досточтимый! Наберитесь терпения, терпения!

Меж тем Ходжа Халифа начал поименно перечислять имамов:

— Святой имам Хасан! Святой имам Хусейн! Святой Зайналиддин Али!

Шахрухбек Афшар сделал шаг назад, снял руку с эфеса. Но среди двадцати тысяч верующих суннитов поднялся такой гомон, что Ходжа Халифа, чтоб быть услышанным, стал выкрикивать имена. Тут из толпы раздалось громкое:

— Э, хватит! Хватит!

Громадного роста нукер, один из тех, кто находился «на всякий случай» в толпе, быстро зажал своей огромной ладонью рот горлопана и выволок его наружу.

Когда шейх-уль-ислам, закончив перечисление имамов, начал восхвалять имама мира, великого шаха Ирана Исмаила Сефеви, продолжателя священного дела двенадцати, на всем — и внутреннем, и дворовом — пространстве мечети словно шумные нервные волны заходили. Они чуть стихли при провозглашении Ходжой Халифой Бабура «повелителем Мавераннахра».

После хутбы можно было слышать, как иные прихожане с гордостью замечали:

— Мирза Бабур истинный повелитель Мавераннахра — не отдал свой трон пришельцу!

Но немало было и таких, кто сетовал:

— Нашу чистую веру Бабур смешал с рафизитами! Веру испоганили! Навлечем теперь на себя гнев чарьяров! Снова будет дороговизна! Снова голод начнется.

Бабур хотел как можно скорее отправить «дорогих гостей» обратно в Иран. Один раз он таки появился на троне в той самой двенадцатислойной чалме, что прислал в дар шах Исмаил. И начеканил несколько тысяч таньга с изображением Исмаила. Эти деньги он выплатил кизылбашам.

В городах и кишлаках провокационные слухи все ширились и ширились. Мол, вот-вот наступит конец света и что отвратительные существа Гог и Магог[172], о которых говорится в старинных преданиях, уже здесь и приняли облик кизылбашей. Мол, когда Бабур в шиитской чалме поднялся на Кукташ, краешек этой священной скалы отколупнулся. Пугали, что, когда прибудет в Самарканд шах Исмаил и тоже поднимется на Кукташ, начнется светопреставление.

Бабур своим видимым безразличием к вопросам веры (и независимостью в делах государственных!) восстановил против себя мулл и шейхов, многие из которых тайно и явно работали в пользу «халифа» Шейбани и его продолжателей. Это их люди разносили по базарам нелепые слухи, пытаясь еще больше распалить вражду между суннитами и шиитами. И рост цен эти люди также сваливали на шиитов.

Самаркандский базарный день в разгаре. Многолюдие. Кипенье страстей.

Пятеро иранских нукеров захотели купить самаркандского атласа, переливающегося семью цветами. Они зашли в лавку и велели толстому, одетому в рубашку с открытым воротом торговцу отрезать шелка примерно на четыре платья.

Торговец взял в руки деревянный аршин и, насмешливо глядя на нукеров-кизылбашей, спросил:

— А какие у вас денежки? Покажите-ка.

Воин в огромной мохнатой шапке вытащил из кожаного кошелька три-четыре золотые монеты, издали показал, повертел перед торговцем. Тот успел увидеть на передней стороне монеты изображение шаха Исмаила, а на задней вычеканенные имена шиитов-имамов. Испугался, замахал руками. Он слышал слова муллы в своей махалле: «Деньги шиитов поганы, взявший их будет проклят чарьярами». Ему говорили товарищи-торговцы: «В этих монетах золота настоящего всего ничего».

Кизылбаш посмотрел на новенькие монеты на своей ладони, потом, с удивлением, — на торговца шелками.

— Что такое? Что за изъян в этой акче[173]?

— У нас эти таньга не в ходу. Никто их не берет.

— Почему? Почему не берут? — горячась, переспросил кизылбаш.

— Не берут, и все!

Некто с наглым выражением лица стоял у дверей в лавку, он бросил:

— Деньги пришельцев поганые!

— Поганые?! — нукер-кизылбаш резко повернулся и бросился к сказавшему, хватаясь за саблю, но того и след простыл в толпе. А из толпы кто-то кинул камень в нукера, а еще кто-то выкрикнул:

— Рафизиты — предатели веры, вон отсюда!

Нукеры обнажили оружие. Товарищ покупателя грозно спросил торговца:

— Не возьмешь нашу акчу?

Гнев нешуточный, и торговец сменил тон. Сказал поласковее:

— Если возьму, то прогорю, пойми меня, дорогой гость. Здесь привыкли торговать на старые акчи.

— На старые? Значит, тебе нужны акчи Шейбани-хана?

Так оно и было. На тех таньга были имена чарьяров, это во-первых. Но что еще важнее — таньга Шейбани-хана были тяжелее.

Шейбани-хан провел, мы бы сказали, денежную реформу на территории всех своих вилайетов[174], простиравшихся от Герата до Ташкента. И этот бедный торговец помнил, как вес золотых таньга при Шейбани увеличился сравнительно с весом таньга при Тимуровых потомках на целый данг[175]. Поэтому на всех базарах Хорасана и Мавераннахра спрос на таньга Шейбани-хана был значительно больший, чем на другую монету. Но торговец не мог откровенно сказать об этом разгневанному нукеру, он только заметил:

— Шейбани-хана уже нет, умер.

И вновь кто-то выкрикнул сзади, в проеме двери в лавку:

— Эй, пришелец, освободи Самарканд от своего присутствия, — и кинул комок сухой глины в кизылбаша.

Комок попал в его шапку, рассыпавшись, обдал пылью лицо. В толпе засмеялись. Нукер выхватил из ножен свою кривую саблю и начал искать глазами того, кто швырнул комок. Не найдя его, снова обернулся к толстому торговцу. Повышая голос на конце фразы — нукер был, видно, из Тебриза, — громко спросил:

— Ты не возьме-о-ошь акчу, да? Акчу шаха Исмаила, да-а?

— Возьму — горе мне будет, доблестный…

— Не возьме-ошь, да-а? — И кизылбаш резко, с оттягом, ударил торговца саблей, разрубив его от плеча чуть ли не до самого пупка. Тут же другой кизылбаш одним махом отрубил голову уже трупу, странно присевшему за прилавком. Кровь хлынула на шелка. Свидетели из толпы, что стояли в ее первом ряду, сперва замерли, на миг оцепенели, затем с воплями ужаса на устах кинулись прочь, и толпа растаяла.

А «дорогие гости» после этого случая пустились в открытый грабеж…

6

Вражда суннитов и шиитов все чаще приводила к кровавым столкновениям. Тревога обуяла наконец и беков-кизылбашей, не вполне успокоенных заверениями Бабура в том, что он останется верным договору, заключенному с шахом Исмаилом, но напуганных размахом ненависти населения к себе. Влиятельные беки были одарены дорогими одеждами, быстроногими конями, серебряной и золотой посудой, деньгами, — и в конце зимы тридцатитысячное войско кизылбашей двинулось из Мавераннахра в Иран.