Читать интересную книгу Хозяин Фалконхерста - Кайл Онстотт

— Жемчужина! — В ночной тиши его голос прозвучал непозволительно громко.

Раздался хруст тюфяка, набитого кукурузной шелухой, и мужской бас ответил:

— Кто здесь?

Аполлон узнал голос Кьюпа.

— Это я, Аполлон.

— Кто это, Кьюп? — спросила сонная Жемчужина.

— Мой хозяин.

— Зачем я тебе понадобился, Аполлон? — осведомился Кьюп, высовываясь в дверь.

— Убирайся отсюда к черту, Кьюп! Мне нужна Жемчужина. Позарез!

— Бери, коли нужна. Ты был прав, это не женщина, а восторг. Я так намаялся с ней, что уснул без задних ног. — Кьюп подошел ближе и шепотом добавил: — Тебе понравится, вот увидишь! Блеск! — Он исчез в темноте, но через несколько секунд вышел, застегивая штаны. — Она ждет.

Он бодро зашагал прочь. Аполлон нырнул в душную темень.

Луна заглядывала в окно и освещала кусочек кровати и часть пола. Жемчужина лежала на боку, разглядывая посетителя.

— Что вы от меня хотите, масса, сэр?

— Я хочу тебя с тех пор, как увидел.

— Значит, хотите меня побаловать, масса, сэр?

— Значит, хочу побаловать самого себя, — ответил Аполлон помимо своей воли невнятно, в тон ей.

— У меня давно не было белых мужчин, с тех пор как я родила ребенка от массы Хаммонда. Я готова. Кьюп ушел?

— Да.

— Почему он не остался? Мог бы скоротать остаток ночи с Олли. Он славный паренек, ваш Кьюп.

С чердака пробасили:

— С кем это ты болтаешь, мать?

— Спи, Олли.

Аполлон подошел к темной фигуре на кровати. Она взяла его за руку, чтобы он не тратил времени понапрасну в потемках. Он поспешно сбросил брюки — единственную одежду, бывшую на нем, и разулся. Его ждала гора податливой плоти, в которую он блаженно погрузился, как в зыбучий песок. Его руки, уже не подчинявшиеся рассудку, в упоении нащупывали холмы и долины, отданные ему во власть. Тело внизу прогнулось и вобрало его в себя. Прежде агрессором приходилось быть ему, теперь же ему пришлось сопротивляться первобытной силе, с которой он не умел совладать. Мельчайшая частица Африки, всегда присутствовавшая в нем, мигом выросла, заслонив все остальное и развеяв налет цивилизованности, которым он так кичился. Он был уже не Аполлоном Бошером, а безымянным воином из племени ибо, урывающим плотское удовольствие в шалаше из травы рядом с черной, как смоль, рекой, в которой дремлют крокодилы. В нем проснулась сила, о существовании которой он прежде не подозревал и которая помогла ему обуздать вздымавшееся под ним неистовое черное тело. Закончилась эта борьба взрывом, оставившим его совершенно бездыханным. Он замер без движения на этой горе разгоряченной плоти, не в состоянии шевельнуть даже пальцем и помышляя лишь об отдыхе, который грозил перерасти в бесконечность.

Страсть к Денизе, не принесшая ему ничего, кроме горечи, прошла; страсть к Софи, к которой он себя безжалостно принудил, забылась. Только что он познал ни с чем не сравнимое плотское насыщение. Ему не пришлось напрягать волю, чтобы удовлетворить партнершу, заигрывать с ней, шептать глупости и ласкать. Теперь, когда блаженство осталось позади, все это казалось недостойной суетой. Он скатился с нее на тюфяк, потратил несколько минут на то, чтобы отдышаться, а потом встал, нащупывая ногой брюки и башмаки.

— Смотри, никому не проговорись, Жемчужина.

— Не проговорюсь, масса, сэр.

— А Олли?

— Он спит. Он решил, что я с Кьюпом.

— Можно мне прийти еще?

— Зачем спрашивать? Приходите, когда захотите, масса, сэр. Мне ни с кем не было так хорошо, как с вами, разве что с Мидом.

— Кто такой Мид?

— Вот он. — И Жемчужина показала посеребренной от лунного света рукой на череп над очагом. — Он был мандинго.

Аполлон поежился от вида черепа и поспешно вышел в распахнутую дверь. Ночной воздух был насыщен одуряющим ароматом отцветающих роз и сочным духом земли. Аполлон почувствовал себя как никогда сильным. Он испытал соблазн вернуться в гостеприимную хижину, но заставил себя продолжить путь. Он знал, что Софи ждет его возвращения, и не хотел отвечать на каверзные вопросы. Теперь он мог думать о Софи отстраненно. Женитьба, к тому же согласно плану мимолетная, больше не казалась ему тягостной повинностью. Только что, побывав в крепких объятиях Жемчужины, он обрел себя; впервые он не винил своего отца за связь с его матерью и Жанной-Мари. Теперь он понимал Кьюпа, Драмжера, всю их темнокожую братию. Неудивительно, что у них вечно одно на уме, если то, что их влечет, хоть немного похоже на пережитое только что им. Крохотная доля негритянской крови, присутствующая в его жилах, одержала победу. На несколько мгновений — да, всего на секунды, такие мимолетные! — он позволил себе гордиться своим негритянским происхождением. Ведь благодаря этому он нашел себя и испытал от находки громадное наслаждение.

31

Аполлон и Софи ждали на безжалостном солнцепеке, пока дверь в дом баптистского пастора бенсонского прихода отопрут изнутри. Ключ без толку ворочался в проржавевшем замке. Наконец перед посетителями предстала молодая женщина, высокая и худая, с так сильно зачесанными назад паклевидными волосами, что ее брови изогнулись, придавая лицу выражение непреходящего изумления. Одной рукой она прижимала к себе надрывающегося младенца, другой не пропускала в дверь целый выводок молодняка с головками цвета пакли, норовивший проскочить мимо ее мятых юбок. Вид фалконхерстской коляски с кучером и лакеями на запятках произвел на нее столь сильное впечатление, что она сумела лишь невнятно пролепетать:

— Входите…

Посетители оказались в темном, затхлом помещении, где пахло пылью, овощами и малыми детьми. Женщина исчезла за дверью, на мгновение продемонстрировав кухню с грудами немытой посуды.

Молодожены опустились на просиженный диван с торчащим наружу колким конским волосом, прислушиваясь к шепоту и беготне за дверью. Отшлепанный ребенок задумчиво завыл, хлопнула дверь, и на несколько минут воцарилась тишина. Они постепенно привыкли к полутьме, и их глазам предстал стол с мраморной крышкой, на котором красовалась толстая Библия с золотым обрезом. Со стены на посетителей неодобрительно взирал святой с суровым выражением лица.

Наконец дверь распахнулась, и жених с невестой увидели преподобного Сайласа Хаззарда, тщедушного моложавого человечка с поникшими плечами, чья густая рыжая борода и многочисленное потомство свидетельствовали о более значительной мужской силе, чем об этом можно было судить по его невзрачной внешности. Штаны из мешковины отчасти скрывал длинный черный сюртук, но вызывало сомнения, имеется ли под ним рубаха, поскольку грудь закрывала борода. Зеленые глазки преподобного по-кошачьи горели в потемках, выдавая предвкушение предстоящей просьбы хозяйки Фалконхерста. Аполлона он совершенно игнорировал как слишком видного мужчину, в сравнении с которым сам преподобный выглядел слишком невзрачным, и обращался исключительно к Софи.

— Да пребудет на вас благодать всемогущего Господа нашего и сына Его Иисуса Христа, миссис Чарнвуд! Ваш визит для меня — большая честь. Любой бедный пилигрим, алчущий Господа, должен знать, что здесь его ждут благодать и прощение грехов. Добро пожаловать, во имя Творца.

— Благодарю вас, мистер Хаззард. — Отвечать взялся Аполлон, хотя приветствие было обращено явно не к нему. — Мы явились, чтобы просить вас о церемонии.

— Вы хотите принять крещение? — Хаззард едва не подпрыгивал от воодушевления. — Вы почувствовали, как вездесущий Иисус входит в ваши сердца? Да благословит вас Бог! Прекрасный Иисус неустанно ищет покорных агнцев, дабы ввести их в царствие свое.

Аполлон ответил, что цель их визита состоит не в принятии крещения. Преподобный опечалился. Такая богатая прихожанка, как Софи, поспособствовала бы разнообразию его рациона, в котором преобладало свиное сало и брюква. Он со вздохом опустился в кресло, не в силах скрыть разочарование.

— Мы хотим пожениться, — объяснила Софи, указывая на перья шляпы, лежащей у нее на коленях. — Обвенчайте нас! Вот это — мой суженый, виконт де Ноай из Франции.

Преподобный Хаззард воинственно уставился на Аполлона, словно ему представили самого Вельзевула.

— Так вы — папист, приверженец продажного Рима?

Аполлон стал бойко врать. На самом деле он не имел ни малейшего представления о своем вероисповедании. Родившись в рабстве, он не был окрещен, хотя потом хаживал с матерью к мессе. Во время учебы на Севере посещение конгрегационалистской церкви было обязательным, однако он проводил там положенные полчаса, не обращая внимания на извергаемые учителем бессмысленные словеса. В Гарварде он несколько раз наведывался в унитарианскую церковь, однако с вполне мирской целью — проводить после службы домой некую особу. Ему было совершенно все равно, кем назваться.