Читать интересную книгу Последняя стража - Шамай Голан

Сестра напряженно улыбнулась ему и, осторожно высвободив руку, ушла своей покачивающейся походкой.

Глава седьмая

В этот день, после более чем пяти месяцев пребывания в больнице, медсестра Эва объявила Хаймеку, что после обычного обхода они смогут выйти во двор на первую прогулку. Хаймек давно уже знал, что рано или поздно этот момент настанет. Более того – он знал, что он приближается: ведь вот уже целую неделю мальчик упражнял свои ноги, делая ими нехитрые движения – то вращая ступнями, то дрыгая ногами в воздухе, сначала неуклюже, но затем, со временем все более уверенно.

Ему было одиннадцать лет.

Изо дня в день привык он встречать утро вглядываясь в милое с чуть вздернутым носиком лицо медсестры Эвы, ожидая от нее решающего слова, которое разрешило бы ему покинуть порядком поднадоевшую постель, но каждый раз после обхода врача она тоже проходила мимо, лишь показывая в дружелюбной улыбке красивые белые зубы. Во взгляде мальчика, устремленном на нее, она легко читала понятный ей вопрос, но каждый раз только разводила руками. «В следующий раз», – так звучал для Хаймека ответ на свой не заданный вопрос: «Ну, когда же?» Он мог бы спросить ее об этом прямо, но никогда не делал этого, предпочитая дождаться, пока настанет срок. Их немой разговор с сестрой Эвой очень нравился ему еще и потому, что он исключал обман. Еще покойная мама не раз говорила ему при жизни: «Не скажешь – не соврешь».

Медсестра Эва не была похожа на маму. У мамы были очень длинные и костлявые пальцы, иногда причинявшие мальчику довольно сильную боль. Руки же медсестры Эвы никогда никаких неприятных ощущений Хаймеку не причиняли, особенно когда она гладила его. Это были всегда деликатные, нежные прикосновения; и во время процедур, когда медсестре Эве приходилось так или иначе прикасаться к его телу, состоявшему сплошь из выпирающих костей, обтянутых нечистой, коричневой в пятнах кожей, натянутой так, что казалось – нажми она чуть сильней, и она порвется, это чувствовалось особенно сильно. От этих прикосновений по телу мальчика пробегали упоительные волны и, каждый раз ощущая их приближение, он радостно закрывал глаза. Про себя он называл медсестру Эву «моя сестра» и, чего таить, переполнялся ревностью и злобой, видя, что она дарит – кроме него самого – свои улыбки и прикосновения другим больным, которых в палате было много. Когда приходили сумерки, сердце его переполнялось печалью, потому что вслед за этим она в последний раз должна была появиться в дверях, обвести внимательным взглядом палату и исчезнуть до завтра, пожелав всем спокойной ночи.

И как раз в это время в палате всегда возникал, нарастая словно прибой, гул голосов, как если бы больные загодя готовились вступить в схватку с тенями, надвигающимися на белизну кроватей. Преимущественно это были стоны людей, измученных недугами, но звучали среди них и веселые, легкие голоса выздоравливающих, похожие на птичий щебет, что изредка прорывался снаружи сквозь оконные стекла. Но они быстро терялись среди стонов, которые много позже завершались вздохами облегчения, вырвавшихся из груди людей, нашедших удобную позу своим измученным костям. Затем начинали свою работу легкие, наполняя воздух палаты кашлем, сипением, свистом и хрипом. Впечатление было такое, будто кто-то водил тупой пилой по сухому дереву. Мальчик уже знал, что и это было одним из способов самозащиты от пугающей черноты ночи, обволакивающей окна.

Хаймеку тоже хочется подать голос. Хочется, повернувшись, поменять положение тела, но мышцы не слушаются его, и он продолжает лежать на спине, подобно навозному жуку, которого перевернули. Жучок поджал лапки и притворяется мертвым. Единственное, чего он хочет – чтобы его все оставили в покое. Забыли о нем. Не трогали.

В тишине, вдруг обрушившейся на палату, слышны лишь звуки борьбы жизни со смертью. Это, задыхаясь, хрипит новый сосед мальчика по койке справа. Мальчику кажется, что и он, как и сам Хаймек тоже боится прихода человека с каталкой. Сестра Эва заверила мальчика, что его страхи напрасны: человек, толкающий перед собою каталку и собирающий трупы, как остатки человеческого мусора, его, Хаймека, не тронет. Хаймек верит сестре Эве. Верит… но очень боится, чтобы этот человек, который видится ему всегда одетым в форму, не забрал его на свою страшную тележку по ошибке, между прочим, случайно, в то время, когда Хаймек спит. Иногда Хаймек видит во сне игральную карту, где, обрезанные по туловище, в странном соседстве появляются двое: медсестра Эва с черными горящими глазами и накрахмаленном платке, покрывающем голову (Хаймеку совершенно ясно, что это дама пик) и человек в коричневой, но может быть и защитного цвета форме, перекрещенной ремнями и в странной фуражке с красным околышем и твердым блестящим козырьком – король бубен. Хаймек знает, что такой карты ни в одной колоде не существует – уж он-то нагляделся на карты, до которых сам не свой его новый сосед, готовый отдавать им все свое время до последней минуты, которая, не исключено, совсем близка: страшный хрип сгибает его буквально вдвое, так, что даже ему сейчас не до королей и дам. Как бы то ни было во сне, утром мальчик жадно выискивал лицо сестры Эвы, весь замерев в ожидании ее ответной улыбки. К этому времени сборщик трупов обычно уже уходил.

Появление сестры Эвы как бы отменяло смерть и знаменовало приход жизни.

– Доброе утро, – приветствовала она палату чистым и звонким своим голосом – точно так же, как она это делала вчера, позавчера и на прошлой неделе. – Ну, симулянты, хорошо ли спали этой ночью? И в ответ на эту немудреную шутку сосед справа, занявший место старика с ампутированными ногами, приподнимался на локтях и, сильно двигая кадыком, поросшим давно не бритой седой щетиной, хрипел остатками легких:

– Хорошо спали, говоришь? Не дай бог тебе, красавица, спать так, как мы… не дай бог…

И он снова заходится в кашле. Его не одурачишь ласковыми словами. Вот уж нет…

– Сестра, – хрипит он. – Сестра!

Но сестра уже проходит между кроватями, стараясь побыстрее миновать те, на которых уже никого нет. Подходит то к одному больному, то к другому. Заботливо поправляет постели, шутит веселым голосом, показывая всем в улыбке свои белые зубы. Какая она красивая! Время от времени кто-нибудь из новичков задает ей, всем уже старожилам больницы оскомину набивший вопрос – как это ей, сестре, во время войны удалось сохранить такие прекрасные зубы? Сестра никак не дает понять, что вопрос этот задают ей, наверное, уже в сотый раз. Она весело улыбается, широко разводит руками, а особенно дотошному может даже показать прелестный розовый язык…

В день своей первой за ушедшие полгода прогулки Хаймек полностью сконцентрировался на своих ощущениях. Ни за что на свете не согласился бы он опозориться перед сестрой Эвой. От этой прогулки он ожидал не просто удовольствия, нет – он ожидал еще чего-то и это «еще что-то», что он не мог бы выразить известными ему словами, сейчас переполняло все его существо. Нечто подобное он испытал в первый свой день пребывания в больнице, когда вонзил зубы в толстый ломоть хлеба, намазанный маслом. Тот ломоть тоже получил он из рук медсестры Эвы… и теперь, сквозь полусомкнутые ресницы, он смотрел на нее, в то время как она сопровождала доктора Шнайдера во время его ежедневного обхода. Она не любила этого доктора с его длинным, вечно усталым лошадиным лицом, которое заканчивалось дрябло висящим, словно торба под мордой настоящей лошади, пустым подбородком. Кроме того, доктор Щнайдер напрочь был лишен чувства юмора.

– Ну-с, какие новости? – вежливо интересуется доктор, обращаясь к сестре.

Палата замирает.

– Всех жеребцов до двух лет отправляют на передовую, – не моргнув глазом, отвечает сестра.

Больные тихо давятся от смеха, залезая под одеяла.

– Так-так, – кивает головой доктор. – Это, мне кажется… правильное решение. Спасибо, сестра.

И доктор продолжает обход, покачивая головой и поблескивая сползающими на кончик носа – очень длинного носа очками.

Больница живет новостями и слухами, более похожими на обычные сплетни. Например: сестра Эва влюблена в одного из санитаров. Каждый хотел бы оказаться на месте этого санитара, чего уж там. Но они – либо тяжелые больные, либо инвалиды. А этот, как говорят многозначительно причмокивая губами всезнающие разносчики новостей, этот – лучший парень во всей округе. «Он держит ее в руках – вот так», – говорят знатоки такого рода отношений. «В ежовых рукавицах», – уточняют другие, искушенные не менее.

При этом имени счастливчика никто не называет. Хаймек слышал только, что все согласно зовут его санитаром. Дополнительные приметы: он носит ослепительно начищенные офицерские хромовые сапоги. В воображении Хаймека он предстает высоченным широкоплечим красавцем. У него загорелое лицо и тонкие щегольские усики под прямым красивым носом, чуть раздвоенным на самом кончике. Пресловутые сверкающие сапоги как влитые сидят на его стройных ногах – голенища сапог чуть приспущены «в гармошку». И уж его-то сестре Эве не нужно выводить на прогулку – ноги в сапогах сами несут его туда, куда он пожелает. Изо всех своих сил Хаймек ревновал этого, неведомого ему человека к «своей» медсестре… но сегодня он ненавидел его немного меньше, чем в любой из предыдущих дней – ведь сегодня сестра Эва будет с ним, Хаймеком, и именно она поможет Хаймеку сделать первые шаги в сторону двора.