Читать интересную книгу Мусоргский - Сергей Федякин

К народу вышел патриархом посланный протопоп Василий. В руках нес тетради. Начал читать, изобличая Никиту: ведь раскаялся некогда, бил челом с повинною, отрекался от старой веры! Читал с дрожью в голосе, чуя смертный час. За шумом его слова и разобрать было невозможно. Стрельцы и впрямь набросились, хотели камнями побить. И кончили бы несчастного протопопа, если б не вступился монах Сергий:

— За что бить его! Не сам собой он пришел, послан был патриархом. А ты, — повернулся к Василию, — что всуе трудишься?

Толпа требовала слова. Подтащили скамью. Сергий взобрался. Стал читать о крестном знамении, о кресте, о просвирах. Его слушали со слезами. Потом говорил Никита, не гнушаясь брани и непотребных слов.

Пришли от патриарха: он ждал в Грановитой. Из толпы закричали:

— Патриарх должен держать речь перед народом! Здесь должен быть собор, в палату всем не вместиться!

Хованский подступил к Софье: патриарх должен явиться перед толпой. Но царевна давно уже уразумела, насколько опасны недавние союзники:

— Царице с царевнами быть перед всем народом зазорно.

Князь Иван попытался отговорить ее от присутствия царской фамилии в Грановитой палате: на патриарха раскольники злы, — не приведи Господь, подымется еще один бунт! Несдобровать тогда ни святейшему, ни юным венценосцам, ни самой царевне. Правительница оказалась непреклонна: «Да будет на то воля Божия! Не оставлю церкви Христовой и готова разделить судьбу патриарха». Даже голоса напуганных бояр ее не смутили. Знала: на нее руку стрельцы поднять не посмеют.

Хованский, досадуя, что рушатся его планы, отправился к патриарху с приглашением явиться в Грановитую палату. От себя прибавил: цари изъявили желание, дабы явился он через Красное крыльцо. Князь Иван еще надеялся, что появление святейшего в толпе раскольников вызовет новую смуту. Царевна предупредила и этот умысел: приказала вести патриарха по тайной лестнице. Через Красное крыльцо понесли древние книги, дабы народ узрел, какое «оружие» имеет церковь против смутьянов.

Страх чуяли и раскольники. Ожидали коварства со стороны власти, когда вступят в Грановитую. Теперь уже им Хованский готов был целовать крест, что зла претерпеть не придется.

В Грановитой, под колокольный звон, сошлись все: оба венценосца, правительница Софья, царица Наталья Кирилловна, царевны Татьяна Михайловна и Марья Алексеевна, святейший патриарх Иоаким, знатнейшее духовенство. Вступили сюда и противники, — шумно, зло. Только что у них была стычка с попами, не обошлось без рукоприкладства. Вошли с крестом. Евангелием, образами, аналоями и свечами.

— Зачем пришли, чего требуете от нас? — вопросил патриарх.

— Пришли к государям побить челом об исправлении веры, — ответил Никита Пустосвят.

— То не ваше дело. Не подобает простолюдинам судить архиереев. Матери вашей, святой церкви, надобно повиноваться. Книги правлены с греческих и наших харатейных[141] по грамматике.

— Не о грамматике мы пришли говорить! — возопил Никита. — О догматах!

Тут за святейшего вступился было Афанасий, епископ холмогорский. Никита замахнулся на него:

— А ты что, нога, выше головы ставишься! Не с тобою говорю, с патриархом!

Софья встала:

— Это что такое! При нас готов архиерея бить… Без нас и убил бы!

Из толпы раскольников раздались встревоженные голоса: «Да нет, государыня, не бил он! Дланью только отвел…»

— Помнишь, Никита, — заговорила Софья, — как отцу нашему, блаженной памяти, и патриарху и всему собору повинную принес? Клялся о вере вперед челом не бить. Ныне опять за старое принялся!

— Не запираюсь, давал повинную. Да за мечом и срубом! И Полоцкий книгу сложил на меня: «Жезл». Но я и теперь готов против «Жезла» ответить, и если в чем виноват буду — делайте со мною, что хотите!

— Тебе и на очах наших быть не должно! — отвечала Софья, села и приказала думному дьяку читать челобитную. Когда услышала, что еретики чернец Арсений с Никоном поколебали душу царя Алексея Михайловича, взволновалась, вскочила со слезами:

— Если Арсений и Никон — еретики, то и отец наш, и брат Феодор были еретики, и нынешние цари — не цари, патриарх — не патриарх, архиереи — не архиереи! Можно ли такую хулу слушать! Тогда пойдем мы из царства вон!

— Как можно! — вступились и думные, и выборные. — За государей мы головы положим!

Из толпы раскольников раздались иные голоса:

— И пора, давно пора, государыня, вам в монастырь! Полно царством мутить! Лишь бы государи наши здравы были!

— И эти мужики на вас надеются! — Софья повернулась к стрельцам, в слезах. — Вы были верные слуги и деду нашему, и отцу, и брату. Что ж вы смотрите! Можно ли мужикам-невеждам вопить и творить нам досады! Значит, жить здесь нам более невозможно!

Стрельцы струхнули. Если цари оставят Москву, то, пожалуй, им припомнят майскую смуту и от дворянского войска пощады не будет!

— Сохрани Боже, чтоб государи и правительница оставили Москву! — загудели выборные. — За них готовы мы свои головы положить и указам следовать. Но возмущенный народ — у палат стоит. Как нам самим от них не пострадать?

Челобитную дочитали. Пошли прения. Иоаким и архиереи показывали древние харатейные списки. «Вот старые книги, — молвил патриарх. — Мы им вполне следуем». Другой священник выступил вперед с книгой времен патриарха Филарета, указал на самые нелепые опечатки.

— Да печатали такие ж как вы плуты! — не стерпел неугомонный Никита. Другие поднимали руки с двоеперстием: «Так веруйте! Так креститесь!»

Бесконечный спор был прерван, когда ударил вечерний колокол. Раскольникам объявили, что указ государев будет объявлен после. Расходились недобро. Несли аналои, крест, образа, свечи. Посрамления чувствовать не желали, подымали два пальца вверх и кричали в народ:

— Победихом! Победихом! Вот как веруйте!

Остановились на Лобном месте, повторяли все то же — о книгах, усеянных ересями никониан, о своей победе. За расколоучителями валили толпы. С Лобного двинулись за Яузу, где в церкви Спаса служили молебен со звоном. Потом уж разошлись по домам.

И все же недоумение в народе не кончилось. Стрелецкие выборные слушали Софью:

— Неужели променяете нас на шестерых чернецов! Оставите на поругание государство, патриарха, священный собор!

Выборные помнили об угрозе царевны покинуть Москву: «Нам дела нет до старой веры. Пусть ею занимается собор и святейший!»

Получив за разумные речи награды и угощение, выслушали царевнин приказ. Да и рядовые стрельцы, слегка пошумев, получили по ушату на десятерых. И вскоре раскольников начали хватать:

— Возмутили все царство, бунтовщики!

Стрельцы Стремянного полка поймали Никиту Пустосвята, с ним еще пятерых. Втащили в приказ. Никите, как самому дерзкому смутьяну, на Лобном месте отсекли голову. Сергия Хованский сумел спасти. Монаха сослали в Ярославль, в Спасский монастырь. Отправили в ссылки и прочих. Несколько человек бежали в Брянск. Но там их перехватали и отправили на Терек.

* * *

Раскол присмирел. Напряжение не стихло. Софья чувствовала, что ее попустительство стрельцам и Хованскому ведет к беде. Всегда склонный к зазнайству и высокомерию, Хованский и ранее готов был кичиться знатностью, тем, что он — Гедиминович. Теперь за ним была сила. Умение Хованского подладиться к стрельцам обернулось с их стороны настоящей привязанностью. Из руководителя Стрелецким приказом он превратился в «батьку». Тот самый «тараруй», «болтун», что ранее вызывал только насмешки, стал «отцом» стрелецким. И сам он все более пьянел от власти. Бояр презирал, в глаза им бросал: «Только мною и держится царство Московское! Не станет Хованского — ходить будете по колено в крови». Ходил, задрав голову, зло посмеивался. Ни во что не ставил уже и бывшего союзника, Ивана Милославского. И за этого «отца» цеплялась теперь и другая страшная сила — русский раскол.

Стрельцы своевольничали. Они чувствовали, с какой ненавистью на них смотрят бояре и люд московский. Раздражались. Были вспыльчивы и заносчивы. Бояре жили в страхе и помутнении, ожидая новых погромов.

Не успели отсечь голову Пустосвяту — забрезжил слух: бояре хотят теперь стрельцов переморить. 12 июля «надворная пехота» опять поднимает смуту, подступает к царским палатам: выдать бояр, что на стрельцов злое дело замышляют.

Наушника сыскали. Крещеный царевич татарский Матвей слух пустил. В застенке, под пыткою, признался: пустил извет напрасный, хотел от новой смуты корму и чести большей получить. Матвея четвертовали, но брожение не уняли. Пошли новые возмутители. Посадский Бязев, из Ярославля, услышал на дворе князя Одоевского, что стрельцов передавят. Холоп дворянина Вешнякова донес на господина и сына его: де, собирают войско на стрельцов. Пытали Бязева, отсекли ему голову. Запытали и старика Вешнякова до смерти. Сын его едва жив остался. А сами стрельцы схватили своего полковника, Янова, припомнив ему свои обиды. Зрела новая смута. Действовать нужно было решительно. И не медлить.