обнажил народный организм и указал на язвы, источившие его, но он не мог указать на лекарства, которыми излечился бы народный недуг. Он был слабым сыном слабого народа. Только перед ним, лишенным воли и способности к борьбе, мог восставать во всей своей грозной неопределенности вопрос: куда?, ибо в глазах сильного человека цель всегда ясна. Но мы не можем винить таких людей, как Фейерберг, и беспристрастный приговор будущей истории должен быть далеко не отрицательный. Не они виноваты в своей слабости — такого рода явления могла создать только совокупность ужасающих аномалий, наполнивших жизнь нашего народа. В поступательном народном движении, которое несомненно наступит, уже не будет места Нахманам, вся жизнь которых — вопль страдающей, истерзанной души, ибо они являются только в стоячей бесплодной жизни народа.
(Написано по-русски.)
Предисловие переводчика в кн.: М.Фейерберг. Полное собрание сочинений. 1902, С.-Петербург.
Мордехай Зеев Фейерберг (1874-1899)
Теленок
(Из воспоминаний «мечтателя» Хофни)
Пер. Г. Красный
Это было летом. Мне шел тогда девятый год.
Солнце склонялось к закату. Своими пылающими лучами оно заглянуло в наш мрачный и низкий «хедер» и, как бы желая пристыдить нашего «ребе», насмешливо осветило его неряшливый «талес-котон», кружилось и играло в его острой бородке с шаловливым намерением, конечно, вывести его из терпения. Как шалунья, разбрасывающая свои золотые кудри, разбросало солнце целый сноп золотых лучей на грязь и помойную яму на Приютской улице, которая, кстати замечу, носила еще несколько довольно громких названий, как например, улица «меламедов», «резников», «синагогальная». Тут же находился и базар. Оставив меламеда, солнце всю силу своих чар, своего неотразимого волшебства обратило против нас, как бы со смехом нам говоря:
«Глупые дети! Зачем сидите вы, запершись в душной комнате с вашим глупым „ребе“! Бросьте все, глупенькие, и скорее, скорее ко мне!»
И в самом деле, как прекрасны солнечные лучи, дрожащие там, за окном, в какой-то сладостной истоме! А как прекрасно, как чудесно теперь на дворе! Как весело играть под золотым дождем этих бесчисленных лучей, извивающихся вокруг тебя в ослепительном беге! Сколько невыразимой прелести скрывается даже в этом испарении, поднимающемся из помойной ямы, и как счастливы те дети, которые копошатся там в грязи и лепят из нее шарики!..
Но наш «ребе» — упорный, жестокий человек. Ему незнакомо чувство милосердия. Он, знай себе, учит, учит и повторяет. Крупные капли пота скатываются со лба на страницы Талмуда, рубашка взмокла и прилипла к телу, руки отяжелели, голова болит, голос охрип, и слова едва вылетают из пересохшего горла, — а «ребе», знай себе, учит и повторяет.
Еще немного — и он начинает чувствовать утомление… Он встает из-за длинного стола, дает нам несколько мудрых наставлений и велит немедленно пойти в «бейс-гамедрош» помолиться. Мы быстро оставляем хедер и выбегаем на улицу. Перед нами стадо, возвращающееся с поля. Впереди, в полном сознании своего величия и достоинства, чинно и спокойно выступают почтенные козлы — (точь-в-точь, как местечковые благодетели, когда им приходится идти с простым смертным ради доброго дела, «мицво»: на какую-нибудь бедную свадьбу, на обрезание, похороны). За ними козы, а за козами в определенном порядке движутся коровы, телята, свиньи и жеребята. Пыль поднимается до самого неба и густой черной тучей висит над улицей. Душно… Но нас это нисколько не смущает. Мы вмешиваемся в стадо, и наступает сущее раздолье нашему мальчишескому озорству. Один садится верхом на козла, другой на козу; третий делает страшные гримасы коровам, желая их, конечно, испугать, — чтобы и они-де знали, дуры, что он человек, и не кто-нибудь там, а существо того высшего рода, которому принадлежит мир со всем, его наполняющим.
Вдруг я увидел в конце стада нашу корову, медленно идущую недалеко от пастуха. Последний осторожно нес на плечах маленького, красивенького теленка. Я тотчас же понял весь секрет: давно уже мама говорила, что наша корова «беременна», и значит, это — ее теленок. Радость моя не имела границ, но с тоскою и сожалением я глядел вслед пастуху, уносившему теленка прямо к нам домой. Мне страшно хотелось подбежать к нему, поиграть с теленком и крепко, крепко поцеловать его. Но что мне делать? А «ребе»? А молитва? И что скажет мама, когда увидит, что ее «бохур», изучающий уже Талмуд, занимается такими пустяками? Поэтому я принудил себя пойти в синагогу и помолиться.
Молитва окончилась. Я поспешно отправился домой, сгорая от нетерпения поскорее увидеть теленка и познакомиться с ним. При входе в комнату выбежали ко мне навстречу мои маленькие братья и сестры и объявили мне с радостью, что у нас есть теленок.
— Если бы ты видел, Хофни, — кричали они все в один голос, захлебываясь от восторга, — какой он красивенький, какой у него широкий лоб, какие ноздри, если бы ты видел его полненькие, красивенькие губки, если бы ты видел…
Но я уже не слушал их и стремглав летел к хлеву, где лежал теленок. Я опустился на колени перед ним и осторожно стал гладить его мягкое и нежное тело; затем я взял его на руки и отнес на кухню, чтобы иметь возможность осмотреть