Текст документа позволяет восстановить картину причастности троцкистов к «военному заговору». Оказывается, к концу сентября 1927 г. чекисты арестовали пятерых участников «заговора» (двое из них являлись командирами РККА среднего уровня, а остальные были демобилизованы незадолго до ареста). Ни одного из них осведомитель (бывший врангелевский офицер) не знал, но получил информацию о подготовке ими заговора от П. Тверского, в свою очередь связанного с устроителем подпольной типографии троцкистов Т. Щербаковым. Именно за такую тонкую цепочку, связующую троцкистов-подпольщиков и «подготовителей заговора», и ухватились в Политбюро. Необходимо данный факт подчеркнуть, ибо, судя по докладу В. Менжинского, ОГПУ работало только над разоблачением подпольной типографии, и совершенно неожиданно сотрудники, руководившие агентом, получили от него сведения о подготовке «военного заговора»[775].
Особенно интересна в плане нашего исследования заключительная часть доклада председателя ОГПУ. Оказывается, агент КРО — врангелевский офицер — сообщил чекистам о «военном заговоре» раньше, чем о нелегальной троцкистской типографии. Однако этому не придали особого значения, т. к. слишком невероятной казалась связь «заговорщиков» с заместителем наркома по военным и морским делам С. Каменевым. И только когда тот же агент дал информацию о подпольной типографии и связи ее работников с «заговорщиками», в ОГПУ «всполошились»[776].
Выяснения всех деталей дела до начала работы очередного пленума в ЦК и ЦКК не хотели. Ярый сторонник И. Сталина секретарь ЦКК ВКП(б) Е. Ярославский категорически запретил В. Менжинскому произвести допросы 14 членов партии, втянутых в дело «военного заговора». Е. Ярославский мотивировал свое указание желанием руководящего партийного центра (читай И. Сталина — A. З.) «не слишком обострять атмосферу»[777].
Такие установки еще раз подтверждают наш вывод о том, что генсеку и его сторонникам важен был лишь новый повод для обвинения троцкистов в намерении устроить «военный заговор».
Об этом свидетельствует и отсутствие в делопроизводственных документах ОГПУ за 1927–1928 гг. даже упоминания о вскрытом заговоре. Все, что нам удалось разыскать, — это факт заведения именно в это время наблюдательного дела на С. Каменева под условным названием «БОМ».
Итак, подготовлявшегося троцкистами военного заговора не было. Однако это не означает, что в нелегальной троцкистской организации не принимали участие военнослужащие РККА и РККФ, а также сравнительно недавно исключенные из партии и демобилизованные командиры и политработники. Во второй половине 1927 г. за участие в конспиративной троцкистской деятельности только из Военной академии РККА было отчислено 17 человек[778].
В. Путна, В. Примаков и Н. Муралов разработали по поручению Л. Троцкого военную часть платформы оппозиции, активно участвовали в налаживании нелегальной работы. И только благодаря заслугам перед страной они не были исключены из ВКП(б). Первых двух лишь сняли с занимаемых должностей командиров корпусов и направили на военно-дипломатическую работу за границу, надеясь оторвать их от троцкистской организации[779].
По поручению ЦК ВКП(б) Особый отдел ОГПУ в конце 1927 г. подготовил специальный доклад «О политическом состоянии Армии», в котором содержался специальный раздел: «Отражение внутрипартийного положения в Армии». Чекисты констатировали, что активных оппозиционеров в войсках было немного. Однако наиболее сильные и деятельные группы троцкистов имелись в военных вузах, в частности в Академии, а также на судах Балтийского и Черноморского флотов. В указанном документе отмечалось: «В результате проведенной предсъездовской работы — исключения из партии и Армии активных оппозиционеров, положение партийной организации Армии можно считать вполне здоровым. Остается, безусловно, некоторое число шатающихся, но активной работы не ведущих… Но оппозиционные работы внутри Армии, антипартийная работа внутри Армии, антипартийная борьба вообще, чрезвычайно активизировала весь антисоветский контрреволюционный элемент»[780].
Согласно данным Политического управления РККА, в период с декабря 1925 г. по 15 ноября 1927 г. было привлечено к партийной ответственности за поддержку оппозиции 80 членов партии из числа военнослужащих, а с конца 1927 г. по февраль 1928 г. — еще 131 человек[781].
В течение 1928 г. сотрудники особых отделов выявили более десяти троцкистских групп в войсках, из которых наиболее крупные были вскрыты в частях Владимирского гарнизона, на кораблях и в береговых подразделениях Балтийского флота, в Армянской и Грузинской дивизиях Краснознаменной Кавказской армии[782].
Сотрудники ГПУ Украины арестовали члена Киевского подпольного троцкистского центра И. Полякова. Судя по обнаруженным у него при обыске документам, он поддерживал связи с военнослужащими гарнизона и привлекал их к нелегальной работе[783].
Однако установить этих лиц не удалось, поскольку И. Поляков категорически отказался давать какие-либо показания.
Аналогичная ситуация сложилась и в октябре 1928 г. при аресте Р. Сахновского — активного оппозиционера, члена Всесоюзного троцкистского центра, бывшего ответственного сотрудника Разведывательного управления Штаба РККА. Из нескольких оборудованных им тайников чекисты изъяли текущий архив центра, разного рода листовки и, что особенно важно, шифры для связи с региональными группами[784]. В этих шифрах работа в Красной армии обозначалась условным названием «№ 50»[785]. Однако в захваченной переписке никаких данных о связях троцкистов с военнослужащими не имелось. Вероятно, что Р. Сахновский, как опытный подпольщик, успел уничтожить часть документов. Никаких показаний в ходе допросов он также не дал.
Некоторые сведения об оппозиционной работе в частях и учреждениях РККА Секретный отдел ОГПУ получил в феврале 1928 г. от арестованного троцкиста В. Воробьева. В стенограмме его допроса было зафиксировано: «Бывая у Мрачковского (активного троцкиста, бывшего командующего Приуральским, а затем Западно-Сибирским военным округом — A. З.), часто встречал у него военных товарищей. Как я узнал позже, эти товарищи были участниками военной группы, которой руководил тот же Мрачковский. Военная группа в Москве существовала, как будто, на правах района»[786].
Однако фамилий и мест прохождения службы участников группы В. Воробьев не знал. Арестованный вскоре сам С. Мрачковский от дачи показаний отказался, подтвердив лишь сам факт своей нелегальной троцкистской деятельности.
Приведенными фактами, указывающими на неразоблаченных троцкистов в РККА, далеко не ограничивается информация, добытая Секретным и Особым отделами ОГПУ. Вполне возможно, что такого рода данные явились одним из оснований для поиска «врагов народа» среди военнослужащих в последующие годы.
Как симптом продолжения нелегальной работы троцкистов в армии рассматривались частые контакты исключенных из партии и уволенных из РККА оппозиционеров, которые в начале 30-х годов стали возвращаться из ссылки. ОГПУ фиксировало встречи Е. Дрейцера, С. Мрачковского, Я. Охотникова, Б. Булатова с оставшимися на службе М. Зюком, Д Шмидтом и В. Путной. Не порывал связи с указанными лицами и В. Примаков, который (как видно из его заявления в ЦКК ВКП(б) летом 1928 г.) признал ошибочность своих взглядов лишь под угрозой исключения из партии. «Остается одно, — указывал он, — принять условия, предложенные партией»[787].
Как видим, сторонником сталинского большинства в ЦК ВКП(б) В. Примаков стал вынужденно. Да и как могло быть иначе с активным троцкистом, в течение нескольких лет открыто выступавшим против Генерального секретаря, его линии во внешней и внутренней политике.
В отношении В. Примакова, В. Путны и других «военных оппозиционеров» вполне применим вывод известного исследователя троцкизма В. Роговина. Он констатировал: «Едва ли можно полагать, что в последующие годы (т. е. 1930–1934 гг. — А. З.), когда сталинские преступления многократно возросли, эти люди сменили свои оценки на прямо противоположные и „изжили“ свои оппозиционные настроения»[788].
В свете вышесказанного объяснима реакция органов госбезопасности на вновь восстанавливаемые связи «бывших оппозиционеров». В период 1932–1934 гг. возобновляется активная разработка тех из них, кто остался на службе в РККА. Это хорошо прослеживается на примере упомянутого выше В. Примакова.
В августе 1933 г. в 8-м отделении СПО ОГПУ, занимавшемся исключительно борьбой с оппозицией внутри ВКП(б), был подготовлен меморандум по материалам на В. Примакова. Сотрудники СПО отметили, что он «в июне 1928 г. подал заявление о разрыве с оппозицией двурушнического характера, продолжая фактически оставаться на своих троцкистских позициях»[789].