– Я не прошу тебя жениться на мне навсегда, – быстро сказала она. – Понимаю, что требую слишком многого. Не надеюсь, что ты захочешь меня после всего этого, и тем более не ожидаю, что ты возьмешь на себя ответственность за ребенка от немца. Но если бы ты мог просто… о, я не знаю…
– Сделать вид, что ребенок – мой? – спросил он все таким же ровным голосом. – Ты этого хочешь от меня, София?
Она молча кивнула, склонив голову от унижения.
– Все это здорово потрясло меня. Честно говоря, не знаю, что сказать. – Он встал. – Мне надо подумать.
– Бернар… пожалуйста, не презирай меня.
– Я не презираю тебя, София. Но ты должна дать мне время, чтобы я свыкся с мыслью, что ты… Послушай, я буду держать с тобой связь. Но сейчас мне надо немного побыть наедине с собой.
После того как он ушел, София почувствовала, что дрожит с головы до ног. Она закрыла дверь и замерла на месте, обняв себя руками. При мысли о том, что она сделала, ее окатывали волны стыда. Когда она планировала это, все казалось вполне разумным, но тогда она была в таком отчаянии, так переживала за свое будущее и будущее ребенка, что не могла осознать, в какие передряги ее может вовлечь реальность. Но теперь она больше не может так поступать. Она видела лицо Бернара, когда рассказала ему обо всем, – и это лицо она не забудет никогда, до конца своих дней. Оно навеки запечатлелось в ее памяти, равно как и слова, которые он произнес таким ровным холодным голосом: «Ты хочешь, чтобы я сделал вид, что ребенок – мой?»
София склонила голову, щеки ее пылали, она ненавидела весь белый свет, но больше всего она ненавидела себя. Как она могла представить себе, хотя бы на миг, что Бернар окажется готов узнать столь ужасные вещи? Как она могла быть настолько самонадеянной? Что ж, теперь она знает, что он не готов. О да, он, конечно, не отказался ей помочь вот так, сразу. Он для этого слишком добр. Но он, без сомнения, был потрясен и почувствовал омерзение – и не только оттого, что она наделала, но и оттого, что она попросила его дать младенцу свое имя. Новая волна унижения окатила ее, и она согнулась под ней, мечтая как-нибудь раствориться, исчезнуть в ней, чтобы никогда больше никого не видеть– и особенно Бернара. Она не должна была делать этого, не должна! Ей надо было придумать какой-нибудь иной выход. Все что угодно могло быть лучше, чем тот взгляд Бернара, которым он посмотрел на нее.
София вдруг с удивлением поняла, что больше всего ее расстраивает реакция Бернара. И не потому, что его отказ означал, что ей придется пытаться Бог знает какими способами решать свои проблемы, что само по себе было ужасно. Но она не могла забыть его лицо, то, как он смотрел на нее, – и это было невыносимо.
Я никогда не осознавала, как много может для меня значить его мнение, подумала она. Я милостиво принимала его привязанность, обращалась с его чувствами так, словно они ничего не стоят. И вот только сейчас, когда слишком поздно, я наконец поняла, что они для меня значили. О Господи, что же я наделала!
София прислонилась к двери и заплакала – от боли, унижения и чего-то еще. Новые эмоции, острые, как ножи, и в то же время сладостно-мучительные, захватили ее: мечта не о том, что было, а о том, что могло бы быть. Эти чувства все еще были дразняще-неопределенны, почти призрачны, непостижимы. Если бы Софии пришло в голову словами описать свое состояние, то она, скорее всего, назвала бы это мучительным чувством потери. Но сейчас это не касалось ни родителей, ни Дитера. В глубине души она понимала, что это из-за Бернара.
За неделю, пока она снова не увидела Бернара, София не раз ловила себя на том, что постоянно думает о нем.
Как нелепо, думала она, что человек, которого ты знаешь столько лет, вдруг заполняет все твое существо, и ты начинаешь думать о нем, как только просыпаешься. Возможно, включился механизм самосохранения, притягивавший ее к человеку, который, как она надеялась, мог предложить ей гнездо, где она смогла бы вскормить растущее в ней дитя. Но она вдруг обнаружила, что за ее тягой к Бернару стояло не только желание безопасности и надежности, но и физическое влечение. Каждый раз, когда она представляла себе его лицо, ей казалось, будто сладостно-острые струны звенели внутри нее, она вспоминала томление страсти, испытанное ею, когда его руки обвивали ее. Это было глупо, неразумно, но странно волнующе, и все же отчаянно угнетало ее, тем более теперь, когда Бернар стал для нее недоступен. Почему она не чувствовала к нему ничего подобного тогда, когда была желанна ему? Вот, вот оно, еще одно безумие в этом безумно-перевернутом мире!
Временами – обычно в те часы, когда она утром просыпалась с дивно-свободным ощущением, когда ее не терзала тошнота, – София позволяла себе думать, что Бернару она все еще дорога. В конце концов он обещал держать с ней связь, возможно, когда он свыкнется с мыслью о ее положении, он даст ей еще один шанс. Но оптимистичное настроение обычно не задерживалось. София тут же лицом к лицу сталкивалась со своим выходящим за рамки приличия поступком и не могла представить себе, как Бернар может простить ее – или тем более любить – сейчас, когда он знает о ней всю правду.
Самое лучшее, что она сможет сделать, когда война окончится, – это уехать в Англию. Она найдет работу, чтобы обеспечивать себя и ребенка, там никто не будет указывать на нее пальцем и обвинять в коллаборационизме. Она надеялась, что в Англии никто не будет знать о ней, и людям будет все равно, кем она была. Она лишь надеялась, что ей удастся уехать до рождения ребенка – лишь бы скорее закончилась война.
День проходил за днем, и каждый был похож на предыдущий. София жила как заведенная, стараясь планировать свою жизнь и в то же время не слишком много думать о своих проблемах и невзгодах. Но они всегда приходили к ней по ночам – эти обвиняющие затененные лица, они шепотом высказывали свои сомнения ветру, который со свистом проносился вокруг домика, стучал в ставни.
И вот однажды вечером, когда она выходила из зубоврачебного кабинета, то увидела на улице Бернара. Он стоял и ждал ее.
Застенчивость овладела ею, когда она увидела, как он стоит там со своим велосипедом.
– Бернар.
– София, я все обдумал. – В голосе его слышались новые для него жесткие нотки. Сердце Софии оборвалось.
– Прости меня, Бернар. Мне не надо было… Он перебил ее.
– Я женюсь на тебе и дам младенцу свое имя – принимая во внимание, что мы будем жить семьей, если бы все… было нормально. Для остальных я хочу, чтобы мы выглядели как обычная счастливая семья. Но хочу кое-что прояснить и для тебя. Если я когда-нибудь узнаю, что ты меня хоть как-то обманешь, я не только брошу тебя – черт меня побери, – но я сделаю так, что весь Джерси узнает правду! Ты понимаешь, София?