Читать интересную книгу Московские эбани - Елена Сулима

— А… это Лелик. У него где-то центр халтурного искусства, отмахнулся Дуда. — Ты на кладбище? Меня в машину возьмешь?

— О чем речь?! — вальяжно удивился Вадим. После того, как Дуда так небрежно отозвался о собеседнике Виктории, Вадим почувствовал себя большим и сильным. Всю жизнь, начиная со студенчества он провел в богеме, хотя ничего никогда не производил — ни картин, ни стихов, но производил деньги и не чувствовал себя от этого среди них ущербным. От того, быть может, и был не в меру щедр на их попойках, и богема принимала его за это своим.

— Где машина? — оглянулся Дуда. — Уже гроб вынесли!

— Я сейчас пойду скажу шоферу, чтоб подъехал поближе. Но с нами изъявила желание ехать ещё вон та мадам, — Вадим указал на Викторию, Окликни её пока что.

— А… это Вика. До чего ж я с женщинами связываться не люблю! Болтают без остановки! — заворчал Дуда и пошел за нею.

Всю дорогу, пока ехали за гробом Потапа, Вадим рассказывал, увязывая в назидательную цепь все случаи происходившие с Потапом, после недавней смерти Михайлова-Шуйского. После переезда Потапа в туберкулезный диспансер за городом, ничего особенного вроде с ним не происходило, но последние дни — как обвал. Видимо, освоившись в режиме диспансера, Потап снова пошел экспансивно насаждать округе свое присутствие. То, в день солнечного затмения, выйдя на Ярославское шоссе, он проголосовал попутную машину с двумя пассажирами, попросил отвезти его смотреть затмение, никак не меньше, чем на Ленинские горы. Но видимо не смог удержаться на волне своего артистизма, и уже по дороге водитель и его дружки узнали, что платить Потапу нечем. Избили его, отняли последнюю сотню из оставленных ему Вадимом, и выбросили в реку. Зачем-то, по рассказу Потапа, долго стояли на берегу, видно уж очень сильно он их достал своими разговорами о высокой поэзии. Но Потап оказался ещё и живучий, — занырнув поглубже в ледяную воду, вынырнул в камышах, из которых долго наблюдал за своими потенциальными убийцами. А те все ждали и ждали, когда же всплывет труп. К вечеру весь мокрый, погода была в тот день такая же мрачная, как и Потапов «авось», он возвратился в диспансер.

Дня три отлеживался, а на четвертый день уже оказался в районе метро Молодежная в поисках дома вдовы своего прежнего друга-редактора. Адрес она продиктовала по телефону, согласившись принять его в гости, в честь памяти мужа. Потап никак не мог найти нужную ему улицу. По дороге побратался с местными распивавшими пиво. Перепало и ему за философским разговором. Потом он понял, что говорит не с тем контингентом о столь высоких материях, разругался с ними и ушел. Потом ещё пару раз присоседился к пьющим компаниям. Потом, когда уже было темно, спросил местных, — где же та улица?.. С криками: "Ну и надоел же ты нам!" Они набросились на него и избили.

Подобравшая его бригада "скорой помощи" не поленилась отвезти его в подмосковный диспансер. Всю дорогу он читал им наизусть главы из "Божественной комедии" Данте.

— Что ж делать, брат, — вздыхал он, когда они встретились с только что вернувшимся в Москву Вадимом, — Народ пошел неграмотный. Кому-то надо передавать культуру. Вот и приходится память напрягать.

Встречу Вадиму он назначил в подозрительно неприличном для его амбиций кафе-стекляшке, что у метро Красные Ворота. Поговорили о том, о сем, всего-то за двумя кружками пива на брата. Какие-то подозрительные типы пытались вмешаться в их беседу, но они их отбрили.

Правда, потом присоседился один местный, из тех, кого обычно называют: «браток». Но он уже не мешал, оказался парнем грамотным, знал кто такой Игорь Северянин, Мандельштам, подробности жизни Одоевцевой.

Вадим до их степенной беседы успел передать триста рублей Потапу на первое время. Зная его характер — больше дать не решился. Все равно все пропьет за один день с палатой ли, всей ли больницей.

Когда пришла пора расставаться, чувствовали себя не пьяными. Все вроде бы было нормально. Но в дороге Вадим отрубился. Как водитель дотащил его до квартиры — не помнит. На утро узнал, что Потапа нашли, даже без трусов, в помойном ящике.

Одежда на Потапе была не супер какая. И вообще, на такого мог позариться только самый гадкий класс московских жуликов — клафелинщики. Если бы дворник не заглянул в помойный бак прежде, чем содержимое бака выгрузят на мусоровозку, Потапу бы пришел конец.

Его отправили в Склиф с диагнозом переохлаждение, в бессознательном состоянии. Но к вечеру Потап уже пришел в себя. Вадим привез ему одежду и снова отвез Потапа в диспансер. Через несколько дней его нашли в саду этого диспансера мертвым с синяком на виске.

— То, что с ним происходило в последние дни — это были звоночки с того света. — Мудро резюмировал Вадим.

— Да… — соглашался Дуда, — И как он жив, после этой помойки остался — чудо! Чудо!..

— Остановите машину! — приказала Виктория, когда они проезжали мимо цветочного база. Водитель оглянулся на Вадима. Вадим кивнул. Машина остановилась. Виктория купила темно-бордовый георгин и три ярко-желтые астры. Вадим и Дуда с удивлением переглянулись. Букет в столь нелепых тонах класть на гроб с покойником было как-то уж слишком. Но чем-то он напоминал Потапа. "Наверное, такой букет когда-то он преподнес ей". — Подумал Вадим и вышел из машины, сам от себя такого не ожидая, спокойно подошел к ничего неподозревающей Виктории и вдруг накинулся на нее, вырвал, сломал букет: "Нет!" — все вопило в нем, — "Хватит, хватит вам держать связь! Его уже нет! А я!.."

Дуда с удивлением наблюдал из машины, как они вдруг сцепились, потом Виктория отошла и молча смотрела, как Вадим топчет купленные её цветы, потом он купил букет алых пошленьких гвоздик, сунул ей в руки, повел к машине.

— Во, народ пошел, даже перед покойником дурью маются, — проворчал Дуда.

Они сели в машину на задние сиденье и до ворот кладбища доехали не шелохнувшись.

Потапа кремировали. Урну с его прахом должна была получить в последствии его вдова, та самая, которая когда-то взяла шикарные костюмы из Швейцарии, а его выгнала. Но никто бы не решился судить её за это. Прах решили замуровать в стене колумбария Новодевичьего монастыря. Не писать ни дат жизни и ни смерти, ни вообще фамилии и имени, а лишь всего его последнюю строку: "О жизнь моя — прекрасный мой сорняк!" Так и сделали впоследствии.

А на утро после кремации Потапа, Москву облетела весть, что чеченцы взорвали ещё один дом — уже на Варшавском шоссе. Паника охватила москвичей. Сравнить её порывы и начинания можно было разве что с ополчением в годы войны. Начали собирать собрания жильцов. Собирать деньги на домофон, хотя уже входная дверь дома Виктории запиралась на кодовый замок. Назначались дежурства в подъезде.

Жить стало противно. В сознание вкрадывалась мысль, что твоя жизнь полное ничтожество, неспособное защитить ни себя, ни близких, и может кончится в любой момент. Эта мысль съедала остальные мысли, всякую надежду на будущее. И даже не страх за себя — а униженность страхом бесила. Но праведный народный гнев не вырвался на волю. Москвичи не устраивали расправу чеченцам, живущим в таких же московских квартирах по соседству. Никто не унизился ни до резни, ни до погрома, ни до массовых изгнаний из столицы. Просто скорбь и всеобщая депрессия охватила многонациональный город.

На берегу Яузы, у виадука, Екатерининских времен, в небольшой, обычно наполненной пьяным сбродом, рощице — не пили. Не пили и на "философском холме", что у пьяного магазина, с которого открывается вид на заросшую пойму, на проспект Мира, чертово колесо комплекса ВДНХа и останкинскую башню. Местная фауна заметно поредела. Ее представители пытались начать наконец-таки научиться трезво смотреть правде в лицо.

Виктории позвонила Светлана:

— Но жизнь же продолжается! — говорила она. — А тебе здесь не жить. Я это точно знаю! Уезжай отсюда, пока ещё молода.

— Куда? Обратно в Тайланд, где жизнь как сон?

— Пусть сон, но здесь же бред сплошной! Так и жизнь, представляешь, пройдет! Жизнь пройдет! А тобой заинтересовался один человек из Голливуда.

— Как он мог заинтересоваться мной, если он меня совсем не знает?

— Я ему много рассказывала о тебе, показывала фотографии твоих картин и твою фотографию. Он просто влюбился в тебя. Его зовут Билл. Прямо, как их президента. Позволь ему пригласить тебя на обед. Я дам ему твой телефон? Дам?

— Давай. — Равнодушно согласилась Виктория. Она чувствовала, что катит депрессия, и надо хоть как-то отвлечься, вытаскивать себя из дома, пусть и без всякого особого смысла.

Так начались обеды с Биллом. В полном соответствии с Американской этикой.

Билл, сорокалетняя двухметровая дылда, связанная с Голливудом лишь тем, что неподалеку располагались его плантации «оранж», и он принимал иногда участие в массовках, в Москву приехал искать себе невесту. Потому как ему внушили, что русские женщины очень покладистые, оттого, что ленивые и жадные, как поясняли те же русские женщины, но уехавшие давно. Они не рвутся на работу, что весьма выгодно для мужчины, желающего чувствовать себя хозяином, а если закапризничают — им можно всучить подарок в виде золотых украшений или норковой шубы, что опять-таки в результате выгодней и дешевле, чем жить с женой полной карьерных амбиций. Да уж — американскую женщину подобными игрушками не усмиришь. С такими мыслями Билл приехал в Москву, но не лишенный артистических амбиций — очень быстро заскучал. Предлагаемые ему невесты были молоденькие, хорошенькие, но таких можно было найти в превеликом множестве и в Американских провинциальных городках, тем более в южных штатах, хотя невесты-москвички, непонятно почему, были уверенны, что все американские женщины — толстые или уродины. Но при этом сами были настолько неуверенны в себе — что постоянно устраивали какие-то непонятные сцены со слезами и обидами. А Билл не привык выяснять отношения с женщинами, не привык извиняться и чувствовать себя виноватым, Билл очень быстро устал от них, хотя той гаммы сексуальных удовольствий, что он получил в Москве, он бы никогда не получил у себя на родине. Заскучал Билл и обратился к Светлане, поскольку, познакомившись как-то при съемках в массовке очередного боевика с её сыном, он дал этому юноше приют на своей ферме, ещё в самом начале его освоения Америки. Светлана предложила ему найти женщину поопытней и поспокойней — все-таки Билл уже не мальчик. Немальчик Билл встретился с Викторией и оробел, как мальчик.