Читать интересную книгу Общество знания: История модернизации на Западе и в СССР - Геннадий Осипов

Главное в этом суждении социолога заключается в том, что ни история, ни современная теория пока что не могут сказать ничего конкретного о том, как может произойти мутация, которая приведет «к пересмотру всего в нашем мире». И левые, и правые социологи пока что сходятся лишь в том, что неизбежно назревание разлитого в обществе «молекулярного» сопротивления (некоторые пишут о «молекулярной» гражданской войне без идеологий и без определенных целей), а Жак Аттали в 2006 г. назвал это состояние гиперконфликтом, который «может привести к уничтожению человечества».

Ф. Джордж описывает это состояние в более умеренных терминах: «Внутренняя социальная угроза будет все больше исходить от скуки, и один лишь досуг не сможет быть здесь противовесом; фактически же он обострит ее, если только мы не будем тщательно планировать наперед и ускорять социальное развитие… В столь быстро меняющемся мире при внутренне присущей ему нестабильности следует ожидать много социальных волнений и даже бунта. Покушения и мятежи будут исходить от романтиков и идеалистов внутри общества и от сравнительно дискриминированных государств между обществами. Фактически причинами мятежа будет оставаться социальное неравенство (в уменьшающейся степени), а также скука и амбиции (во все большей мере). Хотя восставать будут лица воинствующие, но именно романтики и идеалисты будут действовать как катализатор, разжигать пламя недовольства. Это соответственно будет поддерживать временное состояние анархии, что в свою очередь — если несмотря ни на что удастся поддержать либерализм — приведет в конце концов к авторитаризму. Наибольшими изменениями, стоящими перед нами, будут, таким образом, уменьшение личной свободы и прав в обществе и значительный рост того, что может быть названо „вынужденным досугом“» [112, с. 366].

А. Турен подчеркивает фундаментальный характер социальных противоречий, которые созревают в «обществе знания». Они затрагивают отношения людей в самом основании этого общества, отношения по поводу знания. Из этого, по его мнению, и должна исходить программа социологии ближайшего будущего. Турен пишет: «Программированное общество необходимо является также обществом протеста, воображения и утопизма, поскольку оно полностью разделено, с одной стороны, социальным конфликтом механизма, обладающего способностью и властью программировать, а с другой — призывом к творчеству и счастью, которым постоянно угрожает логика машин… Эти два аспекта показывают, что главная область конфронтации постоянно приближается к области знания и идей. Это объясняется не только фактом, что знание стало производительной силой, присвоение которой обществом является проблемой столь же важной, сколь важна в индустриальном обществе проблема собственности, но, кроме всего, тем фактом, что, чем больше общество расширяет свою способность к самоизменению, тем больше оно руководствуется символическими представлениями о себе и социальном действии. Так что интеллектуальный мир, который казался существующим где-то между обществом и сферой принципов и ценностей, ныне обнаруживает себя как сердцевину социальных конфликтов и уже полностью не способен обрести убежище в объективности или башне из слоновой кости наподобие прежних ученых…

Социология дольше не может состоять лишь в высвечивании социальной природы, а должна анализировать составляющие части всех социальных объектов так, чтобы выявлять находящиеся под их покровом социальные отношения и потому значения, скрытые под тем, что кажется чисто административными или техническими категориями. Прежде всего именно в этом смысле мы должны избегать всяких попыток определить это общество как технологическое или называть его в соответствии с каким-либо из его технических инструментов» [242, с. 429].

Таким образом, формирование «общества знания» создает новые типы социального неравенства, во многих отношениях более жестко разделяющих общество, чем неравенство классов индустриального общества. Однако воспроизводить эти новые типы неравенства в иных культурах нет необходимости, поскольку структура общества складывается под воздействием всей совокупности условий и факторов. Конструирование будущего «общества знания» России — исторический вызов всему нынешнему российскому обществоведению и, прежде всего, российской социологии.

Надо очень ответственно отнестись к опыту Запада, где процесс становления «общества знания» пошел явно не по лучшему пути, и причиной этого стал ряд допущенных с начала 80-х годов концептуальных ошибок (при тактических успехах в «холодной войне»). Об этом предупреждает Грей: «Пропасть между насаждаемыми политическими идеями и современными политическими реалиями редко бывала столь широка и губительна, как сейчас. Мы сможем сохранить свое либеральное наследство с тем большим успехом, чем сильнее станем стремиться, как велел нам Мейнард Кейнс, к новой мудрости, соразмерной новому веку. Началом этой мудрости будет понимание того, что западный консерватизм, приняв политический курс и философию неограниченной свободы рынка, тем самым запустил программу собственного уничтожения» [103, с. 182].

Демократия и право в «обществе знания»

Оптимистические представления идеологов «третьей волны», согласно которым в «обществе знания» будут господствовать демократические свободы и отношения, основанные на расширении гражданских прав, изначально были ошибочными. На это указывали не только критически настроенные социологи, но и крайние апологеты (например, Аттали). В действительности Белл, Кан и Тоффлер под демократией понимали, скорее, тип отношений внутри «элиты знания», напоминающие корпоративную демократию (и даже братство) уклада научной лаборатории. В целом же, представляя общество как систему, социологи с самого начала предсказывали неизбежность ужесточения внутреннего порядка («мобилизации» общества).

Строго говоря, в футурологии «общества знания» само понятие демократических ценностей в содержательном плане отсутствует. Даже Тоффлер в своей книге «Сдвиг власти. Знание, богатство и насилие на пороге 21-го века» (1990) признает, что власть — это «стул на трех ножках — насилия, богатства и знания» [40]. Демократическое волеизъявление как четвертая «ножка» власти у него отсутствует. Уже в первых докладах Римскому клубу мы видим важный философский сдвиг — отказ от демократии и обоснование диктатуры. У Э. Ласло прямо речь идет о «глобальной геомеостатической системе», управляемой «благотворительной диктатурой технократической элиты». Появились рассуждения неолиберальных философов о том, что «расширение демократизма угрожает демократии» (Г. Раднитцки [35]). Соавтор второго доклада Римскому клубу Э. Пестель писал: «два важных института нашей западной демократии, парламентская демократия и социальное свободное рыночное хозяйство, страдают известной слабостью — они способны реагировать преимущественно лишь краткосрочно».

В докладе Римского клуба 1991 г. сказано: «Научно-технический прогресс приводит ко все большей уязвимости общества, и это особенно отчетливо проявляется по мере распространения различных электронных устройств. Электростанции, нефтеперерабатывающие заводы, атомные реакторы, центры связи и банки данных — все они представляют собой насыщенные самой совершенной техникой нервные центры, деятельность которых сама по себе становится все более опасной и которые довольно легко могут стать объектами диверсий и политического терроризма. Мы уже являемся свидетелями того, как коварное проникновение компьютерного „вируса“ может стремительно поражать огромные системы, и поэтому можем представить, как электронный шпион способен полностью разрушить международную банковскую сеть» [135, с. 105].

При этом в представлении о желательном политическом порядке «общества знания» наблюдается сочетание технократизма с тягой к иррациональному. Жак Аттали писал: «Проблемы, которые будут досаждать человеку грядущего тысячелетия, требуют, чтобы мы восстановили идею зла и идею святости, поставив их в центр политической жизни» [52].

А. Турен предложил для характеристики постиндустриального общества новый критерий: степень мобилизации общества. Развивая концепцию постиндустриального общества как программируемого, он пишет об ужесточении общих средств господства: «Программированное общество обладает значительно большей степенью мобилизованности, чем индустриальное общество. В последнем индивиды были вовлечены в управляемые системы коллективной организации почти только в сфере занятости, хотя иногда и — в гораздо меньшей мере — в связи с жилищем. Для постиндустриального общества характерно то, что оно внедряет большие централизованные системы управления в самые различные области общественной жизни… Центры решения и управления построены так, чтобы быть способными создавать не только системы „средств“, но также и цели для социального действия» [242, с. 415].