Читать интересную книгу Пляжная музыка - Пэт Конрой

— В каком-то смысле сражались, — парировал я. — Но вам этого не понять.

— Как ты смеешь так говорить! — обрушился на меня генерал. — Я видел много прекрасных молодых людей, готовых отдать свою жизнь. Они сражались под моим началом и пали в бою.

— Это были замечательные молодые люди, — согласился я. — На войне всегда убивают лучших. Это широко известный факт, генерал.

— В гибели за отчизну есть своя красота. Но тебе этого не понять.

— Так же как и вам, генерал. Мне неловко это говорить, но вы ведь уцелели во всех войнах, которые вела наша страна.

— Во что ты веришь, Джек? — спросил генерал с ядовитой усмешкой. — Есть ли внутри тебя хоть что-то святое, чего никакая земная сила не одолеет?

Я снова задумался и ответил только через несколько минут:

— Да. Есть. Я никогда не предам своего ребенка.

Генерал Эллиот отшатнулся, словно я плеснул ему в лицо серной кислотой.

— Semper Fidelis[113], — прошептал генерал. — Это два самых сильных слова, которые я ношу в сердце. Ничто не может быть выше их. Ни потеря жены. Ни потеря сына. Semper Fidelis.

— Именно в этом городе этот девиз был выбит на монетах, — сказал я. — Кстати, у вас есть деньги? Место, где остановиться? Вы хоть что-нибудь ели?

Генерал покачал головой.

Я взял его за плечи и подтолкнул в сторону коридора.

— Генерал, я никогда не вел в бой отряд морских пехотинцев в Камбодже. Но я чертовски хорошо готовлю. И в кошельке у меня полно денег, а еще есть свободная комната с прекрасным видом на площадь. Это, конечно, ненадолго, но сегодня вы полюбите меня больше, чем Чести Пуллера[114].

— Почему ты это делаешь? — с подозрением спросил генерал. — Ты ведь должен меня ненавидеть.

Я рассмеялся, отвел его на кухню и, пока рылся в кладовке в поисках коробки с пастой, не поворачиваясь, произнес:

— Я вас терпеть не могу, генерал. Но вы отец моего лучшего друга, и я не хочу, чтобы вы ночевали на скамейке на берегу Тибра. К тому же мне представился случай доказать обычное превосходство либералов над нацистами. Согласитесь, такой шанс выпадает раз в жизни.

Вот так холодной римской ночью генерал Эллиот сидел на табурете в моей кухне, а в Апеннинах завывал ветер, вода в мелких фонтанах покрылась тонкой ледяной коркой, а мы, два врага, впервые за нашу непростую жизнь мирно беседовали друг с другом. Я слишком близко подошел к смерти, и это открыло во мне то, что, как я полагал, захлопнулось навечно. Генерал явно провел день в страшных мучениях. Должно быть, почувствовал всю глубину одиночества слов «Semper Fidelis», слетевших с его языка, когда он готовил западню для собственного сына, причем из самых лучших побуждений.

Разговаривали мы осторожно, избегая взрывоопасных тем, заманивших нас в ловушку и приведших к удручающим событиям сегодняшнего дня. Я считал, что Юг с самого рождения взял генерала в плен, заточил в тюремную камеру его характер и не дал выйти на свободу. Генерал Эллиот обладал определенным обаянием, необходимым человеку для блистательной карьеры военного. И генерал пустил в ход все свое обаяние, пока я готовил для него еду и подливал вино. Он рассказывал истории о своем детстве, истории о моем деде и о Великом Еврее, о приезде родителей Шайлы и о собственной службе.

К тому моменту, когда я привел его в гостевую комнату, мы уже смотрели друг на друга иными глазами. Мы беседовали как джентльмены. Наши разногласия и ненависть лежали между нами, словно мины, но мы осторожно их обошли и с достоинством выдержали этот непростой вечер.

Я восхищался мужеством генерала Эллиота, позвонившего в дверь своего врага, да и генерал, похоже, был благодарен мне за то, что я отворил ему дверь.

Когда я дал генералу полотенца и зубную щетку, он спросил меня:

— А Джордан — хороший священник? Или это всего лишь маскировка? Игра, в которую он играет?

— Ваш сын — Божий человек, — после некоторого раздумья ответил я.

— А тебя это не удивляет? — недоверчиво покачал головой генерал. — Неужели я так ошибался в сыне? Разве в нем нет ни капли сумасбродства?

Я тихо рассмеялся, припоминая что-то, и ответил:

— Джордан Эллиот, бесспорно, самый сумасбродный сукин сын, которого я встречал в своей жизни. Для него нет преград.

Глава двадцать первая

С первого дня появления Джордана Эллиота в Уотерфорде его прозвали калифорнийским мальчиком. Для жителей Южной Каролины Калифорния была местом, где американская мечта, разворачиваясь на солнце, шла не в том направлении. Это была запретная страна, где все человеческие страсти переплескивали через край, а сдерживающие центры не работали.

То время мы назвали летом Джордана. Мы никогда еще не встречали такого человека, как он. Его светлые волосы спускались до плеч, и он прямо-таки излучал природное здоровье. Хотя в строгом смысле слова красивым его назвать было нельзя, лицо у него было точно у бегуна на длинные дистанции. Особенно поражали бесстрашные глаза. Уотерфорд немедленно обнаружил, что Джордан Эллиот проживал свою жизнь, словно это был затяжной прыжок с высоко летящего самолета. Из Калифорнии он привез революционные идеи, которыми щедро делился с окружающими.

В то лето, как я помню, наши души были легки, точно подхваченные воздушным потоком дикие утки над необъятной скатертью соленых болот, и мы были счастливы на роскошной, полной жизни зеленой земле, где реки пахли спартиной[115] и яичным белком. Местные мальчишки привыкли проводить время на реках Уотерфорда: отправлялись на многодневную рыбалку, ловили постоянно меняющуюся приливную волну, втирали детский крем в обожженные солнцем плечи, а рыба выскакивала из залитой луной воды и сама насаживалась на крючок. Саргусы, мигрирующая кобия, пятнистые окуни, сладкая на вкус форель… Свежее филе скворчало на сковороде и покрывалось золотистой корочкой, помогая нам набивать животы и освещая светлые, радостные дни нашего детства. Болотистая местность больше чем на сто процентов удовлетворяла все пять органов чувств подростка. Я закрывал глаза, забрасывал сеть в ручей при низкой воде, и легкие мои наполнялись летним воздухом. И в такие минуты я мог представить себя моряком, владельцем торгового судна, обитателем моря и болот. Черная речная грязь забивалась между пальцами ног, и я слушал, как дельфин гонит кефаль к речной отмели.

Появление Джордана в Уотерфорде было сродни стихийному бедствию, хотя на то, чтобы оценить вред (или пользу) от его смелого вторжения в жизнь города, ушли годы. Он распахнул для нас окна времени, принес к нашим дверям новости из большого мира. Жизнь стала сказкой, театром и мифом, потому что этого пожелал Джордан.

Джордан рос в военной среде, поскольку был сыном подполковника. Он был одним из тех мигрирующих, взаимозаменяемых и практически невидимых детей, выходящих из безликих зданий военно-морского госпиталя и двух баз, расположенных в городе. Жизнь таких детей была настолько транзитной, что местные ребята не тратили попусту время на более близкое знакомство. Дети военных каждый год проходили через город и через школу почти незамеченными.

Кэйперс, Майк и я впервые увидели Джордана на Долфин-стрит, когда мы брели на бейсбольный матч американской лиги, проходивший на школьном стадионе. И вот в благоухающий южный день, когда тротуар просто обжигал ноги, а растения, казалось, вот-вот дружно самовозгорятся от зноя, мы неторопливо шли по главной торговой улице. Все кругом было пропитано жарой, и наша троица жадно ловила струи прохладного воздуха из открытых дверей магазинов. Лодки на неподвижной воде походили на стрекоз, застывших в янтаре внепогодного полдня, который будет тянуться вечно. Время остановилось, и только младенцы в колясках орали от жары в ожидании своих мамаш. Лето вписало свое имя в шипящий асфальт, и даже собаки куда-то попрятались.

— Что за черт?! — воскликнул Майк, первым заметивший Джордана, летевшего по Долфин-стрит на скейтборде и, словно слаломист, лавировавшего в плотном потоке машин.

— На хрена мне это знать, да и плевать я хотел, — отозвался Кэйперс, изображая безразличие, но мы с Майклом уловили в его голосе неуверенность.

Кэйперс был законодателем моды в нашей компании. Он не возражал против свиты, но соперников не терпел.

— Это новый парень, — сообщил я. — Из Калифорнии.

Я навсегда запомнил первое явление Джордана Эллиота и его светлые волосы, разлетающиеся над головой, когда он несся по улице на первом скейтборде, пересекшем границы Южной Каролины. Я как завороженный следил за Джорданом, скользящим между «бьюиками» и «студебеккерами», в то время как вся улица нашего южного городка дружно обратила на чужака неодобрительный взор. На Джордане были плавки, рваная футболка и поношенные тенниски. По улице он несся с шумом и явно красуясь, выделывая совершенно нереальные повороты и виражи. Его темные очки, надетые на макушку, выглядели скорее вызывающей маской, не имеющей ничего общего с законами оптики. Владельцы магазинов и клиенты выбежали на улицу прямо в жаркое марево, чтобы посмотреть на представление.