Читать интересную книгу Оливье Клеман Беседы с патриархом Афинагором - Оливье Клеман

Наконец Павел VI и Афинагор I вместе преподают последнее благословение и еще раз обмениваются лобзанием мира.

В тот же день произошла еще одна непредвиденная встреча на улицах Иерусалима, она дала этим двум людям еще одну возможность поговорить в течение десяти минут…

В совместной декларации выражается благодарность за все происшедшее. «Два паломника, взирая на Христа, созидающего вместе с Отцом единство и мир, молят Бога, чтобы эта встреча стала знамением и началом грядущих событий во славу Божию и для просвещения народа верных…».

Перед своим путешествием в Святую Землю патриарх провел консультации со всеми православными Церквами. Все они, за исключением Церкви Элладской, отказавшейся принять какую–либо позицию, одобрили его инициативу. Патриарх Московский добавил, что он присоединился бы к паломничеству, если бы ему позволили возраст и здоровье. Однако он подчеркнул, что речь идет в данном случае о личном шаге Афинагора I, но не о «диалоге на началах равенства» между всей католической Церковью и полнотой Православия.

Патриарх Иерусалимский Венедикт проявил вначале сдержанность, затем попытался разубедить Вселенского патриарха, а затем заявил устами одного из своих епископов, что «общая молитва» Павла VI и Афинагора I «была бы невозможна и немыслима», ибо «каноническое право и положение одного из соборов формально противоречит этому… Идея, разумеется, прекрасная, но время для нее, видимо, еще не созрело». (Заявление Архиепископа Иорданского Василия, от имени Иерусалимского патриархата).

Иерусалим — это место, где более всего раздирается Тело Христово. Главные святилища — начиная со Святого Гроба — тщательным образом распределены между греками, латинянами и армянами, которые беспрестанно грызутся из–за свечей, перегородок, переходов. Встреча папы и Вселенского патриарха могла бы нарушить все правила игры.

Патриарх Венедикт получил необходимые заверения. Общего богослужения не будет и ему как правящему патриарху принадлежит право принять папу Иерусалиме. Патриарх Афинагор, который дол же был прибыть 3 января, отсрочил приезд на сорок в семь часов. Таким образом, 4 января Павел VI смог принять патриарха Иерусалимского первым из представителей Православия, затем в свою очередь нанести ему ответный визит. Эти встречи, начиная с первого вечера, покорили или по крайней мере разоружили патриарха Венедикта…

Для Афинагора I самой мучительной была реакция со стороны Элладской Церкви. Когда стало извести о предстоящей встрече в Иерусалиме, Синод разделился и отказался вынести свое решение, тогда как архи1 епископ Афинский, более непримиримый, чем когда–либо, потребовал у священников «разъяснить верующим истинные цели папизма». От монастыря Петраки в Афинах, до монастыря Лонговарда на Паросе, монахи и верующие молились о провале встречи. «Паписты хотят подкопаться под Православие при посредничестве униатов», — заявил игумен Петраки. Тягостное бремя того, что патриарх называет «дурным прошлым».

Как ни странно, но следы этого прошлого проскользнули и в некоторые выступления Павла VI, как будто некоторые ментальные установки латинской традиции, вопреки всему совершившемуся, время от времени брали реванш. В своей речи, произнесенной 6 января в Вифлееме, папа вернулся к проблематике «возвращения»: «… Дверь овчарни открыта… Места хватит для всех… Мы с любовью ожидаем, что этот шаг будет сделан… Мы ожидаем этого блаженного часа». И папа добавил, как бы позабыв, что накануне он вместе с патриархом читал Отче Наш и будет вновь читать через несколько часов, что «молитва с разделенными братьями… пока не является общей, но может быть, по крайней мере, одновременной». Вероятно, эти тексты, подготовленные до поездки, также несли на себе бремя прошлого. Следует признать, что один патриарх Афинагор и в слове и в деле остался на уровне события.

Прежде всего, это событие несло в себе освобождение от векового отчуждения и самодовольства. Встреча, превосходя всякую «установку», произошла ни «на Востоке», ни «на Западе» в историческом смысле этих слов, но в символическом центре, связанном с Воскресением Господним и Его возвращением. Встретились два паломника в обнажении, очищающем сердца, у подножия Креста, где сам Бог пострадал и принял смерть во плоти. Здесь слезы наворачиваются на глаза, в них растворяется окаменелость истории и обновляются коренные воды крещения, свободно открытые Духу.

Папа и патриарх, и все свидетели их встречи, почувствовали, несмотря на недомолвки и предрассудки, всю значимость этого события. Они почувствовали что Бог творит Свою правду, что Он движет людьми, что возрождается «народ Божий», следуя местной библейской традиции. Когда папа и патриарх обнялись, ощущение присутствия и прозрачности передалось всем, почувствовавшим атмосферу Пятидесятницы.

Эта первая встреча оставила след чего–то безвозмездного. Дело было не в споре: два живых человека, несущих дух своих Церквей, соединились в общей молитве, отложив всякую богословскую спекуляцию и показную шумиху. По точной интуиции патриарха вс~ обратилось в жесты, символы, служение.

Общая тайна, которой живут две Церкви, проявилась в братстве, исполнившем и превзошедшем то «равенство», которого требовала Вторая Конференция на Родосе. Папа и патриарх молились вместе и читали Отче наш, молитву покаяния и прощения — «и остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должником нашим», молитву евхаристическую, которая просит о «насущном хлебе», молитву эсхатологическую — «да приидет Царствие Твое», молитву братства — общему Отцу «нашему», молитву служения всем нашим существом, а если надо, то и мученичеством — «да святится Имя Твое». Евхаристическая тема то и дело всплывала в их общении: тайна единства при сохраняющихся различиях, мешающая пока их соединению в таинстве. Папа подарил патриарху золотую чашу для совершения Евхаристии, а патриарх открыто заявил журналистам, что всем сердцем хотел бы увидеть тот день, когда он сможет смешать в этой чаше вино и воду вместе с епископом Римским. Неделей позднее он прислал Павлу VI для его личного служения три сосуда с вином из Патмоса. Папа поблагодарил за этот жест, который «символизирует неизменность единой жертвы Христовой и соучастие в едином священстве и в едином таинстве».

Братское лобзание, коим обменялись папа с патриархом и имеющее такое значение в «экзистенциальном языке» патриарха, символизировало общение, которое следовало установить прежде всего в любви. «Итак, если ты принесешь дар твой к жертвеннику и гам вспомнишь, что брат твой имеет что–нибудь против тебя, оставь там дар твой пред жертвенником, и пойди, прежде примирись с братом своим, и тогда приди и принеси дар твой» (Мф 5.23–24). И папа с патриархом часто обращались к этому тексту. Однако лобзание мира имеет и другие приложения чисто богословского характера. В восточном обряде оно происходит после «литургии слова», когда начинается «литургия таинства». Им обмениваются только сослужащие, однако в древней Церкви все давали целование друг другу, как это происходит в наше время только в пасхальную ночь. И в момент целования священник провозглашает: «Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы» и народ, (или хор, который его представляет) отвечает: «Отца и Сына и Святого Духа, Троицу Единосущную и Нераздельную». Так община, скрепленная взаимной любовью, становится в каком–то смысле иконой Триединого Бога, иконой Бога Живого, Который есть любовь. Тогда эта община может исповедовать истину, — не как систему, но как откровение троической жизни, которая даруется в хлебе и вине, ставшими Телом и Кровью Воскресшего.

Лобзание мира в православной традиции не чисто аффективный жест, ибо в нем выражает себя литургическое богословие. Это жест сердца, которое в исихастском понимании есть орган целостного познания. Лобзание мира, коим обменялись в Иерусалиме, заключает в себе глубокий смысл: оно служит конкретнейшим выражением тайны св. Троицы, которая облекает нас и позволяет любить. Одновременно оно свидетельствует о богословии соборности. И все разгадывается в Первосвященнической молитве Христовой, совместно прочитанной папой и патриархом. Для православного она имеет не только экуменическую, но и чисто экклезиологическую значимость. Тринитарная любовь, переданная Христом человечеству, непрестанно созидает Церковь, которая воспринимает ее в молитве, сливающейся с молитвой ее Основателя. Дух не назван, однако в словах «Я в них и Ты во Мне» можно сказать, что предлог «в» указывает на присутствие и действие Утешителя, ипостаси любви и жизни, заключенной в сокровенной сопряженности одной Личности с Другой… Какая сильная радость для патриарха, представляющего Церковь, традиция которой золотой и кровавой нитью вьется вокруг Иоаннова свидетельства: прочитать этот текст вместе с представителем Церкви–сестры, наделенной харизмой Петра. По видению молодого Афинагора, лодка Иоанна и лодка Петра приходят на помощь друг другу. Евангелие от Иоанна раскрывает нам церковную тайну, согласно которой Дух осуществляет таинственное присутствие Воскресшего, а оно, в свою очередь, становится источником жизни в Духе Святом. Преодолевая западные противопоставления, само таинство порождает Дух пророчества и свободы. Таким образом Петр входит в полноту Двенадцати. И если он их видимое средоточие, не является ли Иоанн их таинственной серединой? Будучи носителем их слова, не может ли Иоанн стать носителем Духа, «великим духоносцем»? Таким образом Папа, не говоря о проблемах, возникающих из современного выражения примата, снова входит в полноту сопричастия. Возглас Аксиос, подтверждающий избрание народа Божия, при возложении панагии, подаренной Патриархом, является как бы новой инвеститурой, через вселенскую духовность тех дней, когда на время, чудесным образом, обновляется братство Церкви Двенадцати. Тогда мир, осуществляемый в любви, может быть передан, и Папа с Патриархом единым жестом преподают благословение.