Маруся сочувственно всплеснула руками, а Молот сделал вид, что дремлет, хотя из-под опущенных век внимательно наблюдал за незнакомцем. Ему сразу не понравилось и его внезапное появление, и внимательный, ощупывающий взгляд, и свойская манера, позволяющая быстро сходиться с людьми. Все это характерно для майданщика[22] на доверии или каталы[23]. Но, судя по прикиду, ему надо ехать в купейном или спальном, там фрайера жирнее. А уж он с Марусей никакого интереса для такого понтовика не представляют, это сразу видно, с первого взгляда. Чего же он к ним клеится?
– Меня Серегой звать. – Он снял с плеча небольшую спортивную сумку и поставил её на верхнюю боковую полку. – Может, в картишки сгоняем?
– А что мне ставить? – Молот открыл один глаз и уже в открытую оценивающе посмотрел на навязчивого попутчика. – У меня все вещи – фер да клещи!
– Н-да… Ну так что, может, за знакомство?! У меня с собой! – Он расстегнул сумку, и достал бутылку дешевой водки.
А это уже прокол – у такого ферзя должен быть коньяк.
– Мы уже спать ложимся! – ответил Молот, нащупывая в кармане брюк свой «браунинг».
– Спать? Ну, ладно… Не буду мешать, как говорится… Пойду тогда в купейные наведаюсь… Там веселей!
Он спрятал водку обратно, забрал сумку и вышел в тамбур. Тут же ворвался грохот колес из межвагонного перехода.
– Свалил наконец, – с облегчением сказала Маруся. – Думаешь, по нашу душу приходил?
– Не знаю, – пожал плечами Молот. – Вначале так и показалось.
Маруся закивала головой.
– Ну да, пуганая ворона…
Он усмехнулся.
– Пуганая ворона триста лет живет!
Маруся наделала в дорогу толстых говяжьих вырезок, хорошо отбитых и прожаренных, приправленных чесноком и специями – словом, очень аппетитных и вкусных. Они с аппетитом поужинали, попили черный, железнодорожный чай, а на станции Федяево проводница привела на боковое место молодого парнишку во фланелевой куртке с капюшоном и рюкзаком. Он был похож на студента-стройотрядника, никакой опасности не представлял и Маруся была бы не прочь с ним поболтать. Но парнишка в разговоры не вступал, бросил рюкзак в ноги, лег и быстро заснул.
Стук колес убаюкивает. Пассажирский «Тиходонск – Мурманск» неспешно, останавливаясь на каждой станции, двигался к конечной цели. Старые вагоны скрипели и раскачивались.
* * *
Дождь недавно перестал, но тучи продолжали угрожающе кружить в небе. Чепушила и Чувырло шли вдоль железнодорожного полотна, собирая выброшенные из поездов бутылки и жестяные банки. Выглядели они, как и положено пьющим бездомным людям без определенных занятий: грязные, небритые, одутловатые лица со следами заживающих синяков и ссадин… И одеты соответственно: вязаные шапочки, ватники, резиновые сапоги… Вещи промокли, худые сапоги не грели, хотелось есть и хотя бы понемногу выпить чего-то горячительного – желательно не одеколона или тому подобного суррогата, а нормальной питьевой водки. Только где ж ее взять? Улов сегодня был плохой: откосы пути были усыпаны бумагой, полиэтиленовыми пакетами, объедками и прочим мусором, а вот того, чего они искали – не попадалось. Что поделать – не сезон, когда тысячи людей едут к морю, пьют пиво, вино, воду да щедро швыряют тару в окно…
К тому же, земля раскисла, ноги вязли и скользили. Чепушила даже упал, вывозившись в грязи с ног до головы, чем очень развеселил напарника. На этой почве они чуть не подрались, но, как обычно, быстро помирились.
– Летом бы уже целый мешок набрали, сдали Тереху, затарились, – мечтал Чувырло, почесывая покрытое чирьями лицо. – И кайфовали бы в шалаше…
– Забудь про шалаш до лета. Лучше думай, как Тереху долг отдать. А то оба без зубов останемся…
– Сарай надо получше найти, наш зимой промерзнет насквозь, – сказал Чувырло, оставив вопрос про долг без ответа и показав тем самым, что долг-то общий, и лично он не знает, где взять целых восемьдесят рублей. Даже в сезон это не хрен собачий, а три мешка бутылок, и то, если примут хорошо…
– Надо бросать эту фигню. – Чепушила потряс почти пустым мешком, в котором сиротливо звякнули несколько бутылок. – Пора серьезное дело поднимать. Можно светофоры разбирать, или цветные металлы сдавать…
– Молодец, хорошо придумал, – саркастически оскалился Чувырло. – Или поезд собьёт, или током убьет… Помнишь, как Весельчака шибануло? А как Круглому ногу стрелкой зажало? А как…
– Чё ты гундосишь?! – хриплым голосом раздраженно сказал Чепушила. – Говорю тебе, там электричества нет, там без нас уже один пролёт сняли. Обожжём кабель, сдадим, нормальной жратвы наберём… Ну, ты чё стал, как ишак?
– Сам ты ишак! Вон, глянь! Одни уже доснимались…
Корявый грязный палец указал вперед, где под насыпью, среди мусора лежали какие-то странные предметы: то ли мешки, то ли пугала с чьего-то огорода. Но скорей всего, это были мертвецы.
Они осторожно подошли поближе.
– Не, этих из поезда выбросили, – возразил Чепушила. И действительно, тела находились метрах в тридцати друг от друга. Первым лежал мужчина в широких рабочих штанах и фланелевой рубахе. Карманы были вывернуты.
– Смотри, весь синий от наколок! – сказал Чувырло. – Видно, блатной… Не пойму, как его?
– Да вот, пятнышко видишь? Шилом или заточкой… Точно в сердце…
Они прошли дальше. Второй труп был женский.
– И у бабы на руке татуировка… И тоже шилом… Интересно, кто они такие?
– Да хрен знает!
– Ну, а за что их, как думаешь?
– Не знаю. У блатных очень просто на перо попасть!
– Ладно, это не наше дело. Если что, мы ничего не видели!
– Ясен перец! Ладно, пошли.
Еще через несколько десятков метров они нашли свернутые в один узел армейский бушлат и какой-то допотопный бабский лапсердак с платком.
– Возьмем? Закутаемся – все теплей будет! – Чувырло встряхнул находки.
– В бабское наряжаться западло! – сказал опытный Чепушила, который оттоптался на зоне год за бродяжничество и считался знатоком блатных правил. – А то тебе живо ширинку спереди назад перешьют! А вот это нам сгодится!
Он поднял выпавшее из бушлата шило: толстое острое жало длиной сантиметров двадцать, грубая, но удобная деревянная рукоятка. Энергетика оружия, прервавшего совсем недавно две жизни, подействовала на него опьяняюще: настроение поднялось, нахлынула волна агрессивного возбуждения.
– Если Терех наезжать станет, я ему засажу в бочину! – Чепушила несколько раз взмахнул шилом, как будто вонзал его в ненавистного врага и упивался его агонией. – Шевели булками, Чувырло! Дойдем до Ломакино, чую там нас фарт ждет…
– С чего вдруг?
– С того… Чуйка у меня, понял?
* * *
А в нескольких километрах к северу, в крохотном и полупустом вокзальчике станции Ломакино, происходил вроде бы самый обыденный, а на самом деле очень серьезный разговор.
– Что в чемодане? – спросил мужчина в джинсах и турецкой кожаной куртке, похожий на вагонного вора, который всегда называл себя «Сергеем». Через плечо у него висела небольшая спортивная сумка.
– Барахло всякое, – ответил парнишка, похожий на студента-стройотрядника. Капюшон куртки отброшен, за спиной зеленый рюкзачок, в руке – допотопный чемоданчик с металлическими уголками. Он, обычно, называл себя «Мишей».
– А на фига ты его тогда взял, барахло-то? Тебе что, рюкзака дурацкого мало? Или фрайеров ищешь? А ну, показывай!
«Миша» вздохнул, оглянулся по сторонам.
– Ладно. Только тут нельзя. Пойдем на улицу.
Они вышли на немощеную площадь, с бюстом Ленина посередине и небольшим базарчиком в стороне, осмотрелись.
– А за что их заказали? – спросил «Миша».
– Если бы я такие вопросы задавал, ты бы здесь один был, – сплюнул «Сергей», закуривая. – Идем вон туда…
Они зашли в редкую лесополосу, тянувшуюся вдоль железнодорожного полотна.
– Давай, показывай!