Читать интересную книгу Утро без рассвета. Сахалин - Эльмира Нетесова

— Я ж просил, — привстал Клещ.

— Зачем? — удивился Муха.

«Я прошу все деньги, имеющиеся на моем вкладе, а они заработаны честным трудом, распределить поровну между моими двумя племянниками, проживающими в селе Тигиль Камчатской области и моим сыном, проживающим в селе Ныш Сахалинской области. Прошу сделать это сразу после суда. Так как сам я не смогу. Поскольку преступление, совершенное мною слишком тяжелое и срок будет большой, я не доживу до освобождения и не смогу сделать это сам. А детям нужно расти, не зная лишений. Это поможет им не повторить моих ошибок. Прошу перевести деньги, не спрашивая на то согласия моей жены и опекунов племянников. Эти деньги я заработал, а не украл. Прошу выполнить мою последнюю просьбу, ибо получив наказание, хочу быть спокойным за то, что хоть единственной каплей пота своего, по мере возможности, помогу детям жить иначе, чем жил сам. Я не увижу их более. Никогда не встречу их. Пусть это будет им на трудную минуту. Пусть эти деньги, как мой пример, уберегут детей от ошибок. И помогут жить по-человечески. Пусть они будут последним подарком преступника на светлую жизнь. Мне не вернуть прошлого. Не искупить вину свою. Пусть дети знают, что им я желаю другой доли. Беник, бывший Клещ».

В зале стояла напряженная тишина.

— Теперь я прочту второе заявление. Подсудимого по кличке Муха. Извините, тут есть некоторые вольности в тексте. Но я вынужден читать дословно, — сказал Яровой.

— Ничего, Яровой, здесь все люди взрослые. А нам, юристам, важен смысл, а не форма, — сказал председатель коллегии суда.

«Я понял, что жил хреново, что сам себя «жмуром» сделал и выкинул годы под задницу Скальпу. Что из-за этой паскуды придется мне подыхать зэком. И свободы мне — век не видать. А все потому, что не сдержался и разделался с дерьмом. Жизни-то я не видел. Она всем задом паскудным поворачивалась. И никогда— мордой. Какая она бывает — мне неведомо. Прошу все мои деньги, что на книжке лежат, отписать на стройку пионерлагеря для детвы. На острове Карагинский. Пусть отдыхает ребятня. И растет счастливой. Не в меня. Там, на Карагинском, похоронен Николай. Он детей любил. Своих не, завел. Нехай смех детей, пусть чужих, будет ему от меня в память. Только не говорите ребятам, от кого им этот лагерь. Чтоб память черной не была. Пусть вместо нас кто-то из них сделается хозяином острова. Но не в меня — в Николая. Я не сумел. Он погиб. И я не выживу, чтоб на Карагинский свободным человеком вернуться… Но хоть дети пользоваться будут. За него и за меня. Я прошу выполнить мою просьбу. Деньги эти затем, чтобы другие судимыми не были. И жили не так, как я. Муха».

Аркадий кончил читать завещание. Глянул в зал. Жена Беника сидела в первом ряду. На руках ее спокойно спал мальчонка. Что он видел во сне? Свободного отца? Как он идет с ним за руку далеко-далеко по голубой дороге. Прямо к нему. Или серое, как промозглый дождь, сиротство? В ожидании отца, простившегося с жизнью? Где он, его отец? Где его руки? Где последнее его пристанище?

Спит малыш… Посапывая тихонько, уткнувшись в грудь матери лицом. А та, бледнея, слушает слова Ярового:

— Прошу суд определить подсудимым суровое, но не чрезмерное наказание. Чтобы и нынешние завещатели имели возможность выйти на свободу исполнителями своих добрых, на сей раз, намерений. Я не прошу о конкретных сроках наказания. Ведь преступления совершены тяжкие. И подсудимые— люди опасные для общества. Но суд должен учесть возможности их исправления. Я полагаюсь на справедливость приговора. И уверен, что он будет не только наказанием, а и средством перевоспитания тех, кто творя преступления познал и беззаконие.

…Никто, ни один человек не вышел из зала суда, покуда в от— дельном кабинете шло совещание коллегии суда. Никто не поднялся с места. Все ждали. Молча.

Подсудимые смотрели на дверь совещательной комнаты. Отрешенная от всего, сидела на первой скамье жена Беника. Спал малыш. Задумчиво молчали студенты.

Каким будет приговор суда? Адвокаты подсудимых тоже замерли. Яровой перечитывал завещания. Присутствовавшие в зале суда давно освободившиеся бывшие воры тоже молчали. Что ждет этих? Когда-то давно и сами переживали нечто подобное. Теперь «завязали». Прошлое умерло для них навсегда. Его нет. Забыли. Лишь ночью, во сне, всякое привидится. И тогда, боясь себя или насмешки судьбы, вздрагивают, обливаясь холодным потом. Кричат во снах, будоража внуков, детей, больную память…

Прошлое приходит по ночам, заглядывая в спящие лица отточенными лезвиями финок и ножей, глазами главарей, холодом бараков, болью разлук. Эти ночи такие длинные, бесконечные, как сроки, как годы, прожитые впустую. Как хорошо бывает понять, что это сон, что наступило утро. Новое утро жизни…

ЭПИЛОГ

Прошли годы. Стали стираться из памяти события, связанные с расследованным делом. Забывались и трудности длительной командировки на Север. Но вот однажды Аркадию снова вспомнилось все. Письма… Они приходили, невольно напоминая о минувших событиях. И люди вспоминались четко, словно только вчера виделся с каждым. Первым пришло письмо из Анапки. От Кости. Когда-то давно известного под кличкой Медуза[20].

Яровой бережно вскрывает конверт. Читает:

«Ты, наверное, забыл меня? Да и кто я такой, чтобы помнился. Встретились однажды. Говорили недолго. Но это не повод для переписки. Я понимаю сам. Не думай, Яровой, что пишу тебе от нечего делать, или от скуки. Я ведь не на пенсии пока. И работаю по-прежнему. В море. Бригадиром у рыбаков. Дел полно. Работы невпроворот. Нет времени для отдыха и безделья. Но сейчас стоит ночь. Это мое время. Свободное время мое. И я хочу поговорить с тобою. Узнал я, что Сенька и Беник убили Евдокимова. Давно. Знаю, что дело это ты расследовал. Слышал и о процессе, где ты был обвинителем. Знаю все. От освободившихся. От поселенцев, какие отбывали сроки вместе с ними. Спасибо тебе. За них и за себя. За Митяньку. За жизнь свою, которую всю переосмыслил и обдумал. За то, что пощадил меня, как человека, и не опозорил. За сердце сына, в какое не заронил обо мне дурных мыслей и предположений. Ты прав, в жизни можно научиться многому, кроме умения прощать. Это от рождения, от сердца собственного каждому отпущено. Только послушаться нужно вовремя этого голоса. Голоса добра. Вот этому я Митяньку своего учу. Добрый человек на зло не способен. А значит, не сделает моих ошибок.

Ты знаешь, кто теперь мой сын? Он учится на юриста. Так-то! Хочу, чтоб следователем он стал. Таким как ты, Яровой. Митяньке, знаешь, теперь уже девятнадцать лет! Мужчина! Ты б его не узнал. И — весь в меня! В теперешнего. Пусть не лицом. Сам понимаешь. Но характер мой. И нрав! Брехню не любит. А уж помогать мне возьмется — не налюбуешься. Все потому, что учил я его. Как своего. Родного. Ведь в нем, единственном, вся моя жизнь. Ради него и теперь живу. Один он у меня, как и моя свобода, моя старость и мой итог. И, кажется, все надежно. Ведь свой последний дом, каждый из нас строит прочным.

Живем мы в Анапке. Митянька заочно учится. А знаешь почему? Я его посылал в город. Чтоб там жил. Как человек. Повеселее. А он не захотел иждивенцем жить. И сказал, что следователь с легкой судьбой в трудном деле не сможет разобраться. Что юрист должен все уметь, знать и с самого начала никогда не жить за чей-то счет, если имеется возможность обойтись своими силами. Обидно мне было поначалу. Навроде меня чужим считает. Но нет. В жизни, за эти годы, понял, что ошибся. Он всегда жалел меня. Оберегал, как отца. Заботился. А вскоре и я придумал выход. Стал класть деньги ему на книжку. У Митяньки будут свои, родные дети. Внучата мои. Авось и мои сбережения им сгодятся. Я хочу, чтобы у Митьки было много детей. И за мое упущенное он должен наверстать. Я ему заказ дал— не менее шести внуков родить. Всех выращу. Сам. И в люди выведу. Тогда и помирать мне спокойно будет. Свою ошибку шесть раз исправлю! Ты не смейся, Яровой.

Трудно мне приходилось, Яровой, поначалу. Не хватало терпения. Но ведь и со мною мучились когда-то. Потому, что верили в меня. А теперь и я обязан верить. Платить тою же монетой, какую сам получил. И я тоже не должен опускать руки, как бы мне не было тяжело. Верил в меня ты. И я хочу помочь тебе отсюда. Чтоб не приходилось тебе более ездить к нам на поиски преступников. Не будет их среди нас. И те, кто пройдут через руки наши рыбацкие, никогда не вернутся в прошлое свое. Ибо помогая им начать другую жизнь, я помогаю людям, перед которыми был виноват.

Они сейчас спят, мои мужики. И ничего не будут знать о моем ночном разговоре с тобою, Яровой. Они еще не совсем такие, как те, что уже стали свободными. Но я обещаю тебе, Яровой, что и эти семнадцать — будут как я. Я верну их всех людям без страха перед ними. Тебе не в чем будет упрекнуть меня. Ты поверил мне однажды. И я тебя не подведу.

Вырастить Митьку человеком я должен и перед памятью Марии. Конечно, Митянька многого не знает. Обо мне. Молод он пока. Боюсь, что поняв кое-что превратно, стыдиться меня начнет. Пусть возмужает окончательно. А тогда я открою ему все без утайки. Пусть решит сам. Я знаю, что нелегко мне придется в том моем, возможно последнем с ним разговоре. Но я его проведу. Он должен понять меня — мой сын, моя последняя радость.