Читать интересную книгу Вольные повести и рассказы - Юрий Тупикин

Новоселье

Рассказ

Наступал праздник. В одном было несколько: воскресенье, новоселье, смотрины, день урожая. В этот день скотину не выгоняли. Был как бы смотр всех приращений, скота, в первую очередь.

Солнце поднялось крупное, с тыкву. Мы ещё спали. Лучи проникали во всё, даже в тыльные комнаты. С улицы закричали:

– Эй, сони, выгоняйте!

Лепанка открыла окно и выкрикнула в ответ:

– Сегодня не гоним, у нас медосмотр… – Вполне убедительно, фельдшерица.

– Га-га-га… – обратный ответ, – осмотр… самоволевцы…

Стали вставать, собираться, то есть наряжаться к празднику. Настроение хоть куда! И у моих друзей оно тоже было приподнятым. Заходили, забегали. С большим рвением выполняли распоряжения отца и деда. Дед на Внукову тысячу накупил много гостинцев, подарков. Он то и дело шептался с отцом и с матерью, они уточняли, согласовывали, посмеивались. Всё, что делается сегодня, в основном, для меня. Я – герой наступившего дня. Меня сегодня отделят…

Я тоже стал собираться. Меня не беспокоили. Как никогда, я стал тщательно готовиться к выходу. Явятся «красные» девки. Судя по татарочке, другие будут не хуже. До свадьбы ещё далеко, но я позаботился о брачном костюме. Это был шерстяной чёрный свадебный костюм. Смотрины позволяли мне нарядиться именно в этот. Я благоденствовал. Достал свой заветный орден Мужества и укрепил его на правую сторону пиджака. Я всё делал с чувством. Я ловил себя в том, что собираюсь как невеста на бал или в церковь. Но я подсмеивался над собой и продолжал единоличную радость. Когда я, наконец, оделся и подошёл к зеркалу, то услышал от себя удовлетворенное «ха-ха», выразившее мои эмоции. Зеркало показывало здоровенного детину в белой сорочке с бордовым галстуком в белую клеточку и с хрустальной заколкой, чёрные современной моды туфли при шикарном костюме, с крестовым орденом на груди. Я поколебался, не подушиться ли мне одеколоном, но вспомнил, как наши писатели, кокетничая друг перед другом, замечали детали военных и простолюдинов – от них всегда-де пахло дешёвым одеколоном. Наши предки не брились, и от них пахло навозом, но каков дух был у предков! Из принципа, я никогда не употреблял никакого парфюма, пахнул только собой, без душка, и никому не уступал в чистоплотности. Может, сам являл образец, ведь мне довелось быть старшиной роты, воплощением порядка. Я и сейчас передумал. Пусть красавицы чувствуют меня самого.

Когда я вышел на обозрение, мои все ахнули! Матя первая начала:

– Сыночек! Красавец ты мой ненаглядный! Беги во двор зреть – радуга пьёт из нашего колодезя!.. Счастливый мой, и нам рядом с радугой и с тобой счастье… Доктор как в воду глядел… – Матя промокала радостную слезу. Ей доктор сказал о счастливой радуге в день моего рождения.

Атя похлопал меня по спине и сказал, что я ничего; братья сказали: «орёл»; сёстры прижались ко мне и говорили, что им бы такого мужа. Отец будто не слышал кровосмесительных комплиментов. Ха-ха! Деды и бабки, глядя на внука, припоминали молодость и промокали глаза, когда-то и они были такими. Друзья пощупали орден и сказали, что я герой… Несомненно, я был прекрасен… Так приятно простое, здоровое, естественное честолюбие!

Не только я, все нарядились. И также все были доброжелательно осмотрены, и все были награждены утешительными комплиментами. Праздник начался с души и с радуги. Все вышли к крыльцу «зреть», как радуга, словно хобот, опустила конец свой в колодезь и, значит, пила за счастье… Другой конец она опустила во двор нового дома. Такая близкая, можно с разбегу заскочить ей на самый горб и перебежать из старой избы в новый дом, как в сказке.

Отец, заимев денежки, не поскупился и, убрав самогон в чулан, накупил коньяков, водок и вин в соотношении по 25 бутылок каждого вида. В случае нехватки, выручит «своя», из чулана… У деда свои закупки. Одних конфет «Россия», производства самарской фабрики «Шоколадка», дед закупил более ста коробок и ещё.

Пока из гостей были одни Родовлетовы, приехавшие вчера на автобусе. Другие стали подъезжать на своих машинах сегодня. Потом были и пешие. Все сговорились с отцом. Красную девку сопровождал кто-нибудь из наших родственников, подобно тётушке Соне, прибывшей с татаркой. С девушкой мать или отец, или родители вместе. Замечу для ясности: неписаный закон новоселья – подносить хлеб-соль и говорить те же слова, или подносить ещё что-то, но с теми же словами, или ничего не подносить, но сказать полагается. Этот же обычай распространился на встречах вельмож и чинуш, и его же тискают в дело и без дела. В нашем случае, не мы встречали гостей с хлебом-солью, а мне, новосельцу, несли хлеб-соль. Стольный дар подносили мне девушки, сговоренные отцом для смотрин. Их сопровождали с боков. Стало быть, мне, красавцу, подносили пироги, украшенные разве что не алмазами, в основном, этакими кокошниками из витушек. В гнёздышках пирога, как в патронташе патроны, выглядывали солонки, луковицы, конфетки, могло быть зерно от любого злака.

Меня выставили наперёд ворот старой избы. Около меня стояли сёстры, а перед нами – стол. Сзади нас стояли отец с матерью и на подхвате братья и старики. Миланка хоть и была рядом, но на полшага сзади. В её задачу входило суфлировать мне информацию, которую ей, в свою очередь, сообщали родители. И вот… Первый суфляж о гостях, вылезших из «Жигулей»: «Из Борского. Кума Нюра, крестная мать нашего Ждана. С ней Таня, её знакомая дева. Учится в институте, будет товароведом… В сопровождении матери-учительницы…»

Меж тем Таня-товаровед мне уже говорила:

– Хлеб да соль добру-молодцу, переселенцу из избы в терем!.. – и несла мне на руки хлеб на расшитой крестиками и конями утирке. Её вступление мне понравилось. Я отломил завитушку и поднёс к губам, которые в тот момент несли ахинею:

– Хлеб наш насущный даждь нам днесь! – а глаза наши разглядывали друг друга. Ей было что видеть, а что видел я? У неё долгооблое личико, понятней, овал, бровки – ровные запятые, нос без заскоков, губы мазаны мёдом… До талии я не дошёл, поскольку мне не только смотреть, но и узнавать гостью.

И в этом месте я, совершенно некстати, перебью ход процесса. В студенческих спорах между собой я отрицал западное обеднение мужчины до эротического визиажиста. Я говорил, что мужчина, скорее, естественное существо. Видит: восхищается, влечётся, обладает. Не видит: воображает, страдает влечением, томится духом и телом. Тлетворные – членотворят. Это ближе к мужчине, но и в этом лишь часть мужчины. Мужчина, я горячо утверждал, есть носитель и концентратор генодуха. Он ищет себе родственный дух, воплощённый в облике прекрасного пола. Если в женщине нет его духа, она им отвержена, какими бы блистательными формами ножек, попы и бюста она не владела; а он печален… Он ищет близкое и подчиняет его себе, обогащая собой. Он генотип природы, он победитель, он ведёт, а за ним следуют; он умрёт, а по его тропе продолжат движение следуемые. Вот что такое мужчина, по моему убеждению. Не надо нас представлять самцами, падающими на набор отдельных эротических компонентов, хотя мы, безусловно, видим и компоненты, и красноречие женщины, сосредоточенное в её теле…

Жуя витушку, я не восхитился вкусом и обмакнул её в соль.

– Сама пекла или купила? Признавайся, ничего не будет?… – перешёл я на земной язык хохмы. Она уловила перемену моего юмора и отвечала своим юмором:

– Ты что, с дуба рухнулся? Когда мне печь, я на третьем курсе…

– Умница, а что есть брутто и что есть тара, а лучше – нетто? – крутил я товароведку.

Дитя реформ не растерялась:

– Брутто – это жених, как будто, а тара – видала я его даром, а если с нетто, тогда – с приветом… – ответила Таня экспромтом.

– Ха-ха… Считай, ты сдала сессию. Награждаю тебя и тарой, и бруттой, и неттой в коробке конфет «Россия»… Кушай сама, а маме тоже – за воспитание дочки, а куме Нюре тоже гостинец за находку остроумной красавицы… Милости просим! – и я вручил им конфеты, поданные мне из тылов, а их пирог был отправлен в те же тылы с рук на руки. Последними были руки Родима-младшего, который доставил пирог в чулан. Гости отошли и стали зрительницами происходящего, осмысливая эффект сказанного и сравнивая его с другими сказами.

Новая троица гостей направилась прямиком к моему отцу, минуя пост новосельца. Отец, виновник шоу, показывал им мимикой и руками, куда идти, куда заходить; те, неловко маневрируя, обходили меня и наконец выровняли свой строй, а матя уже шептала дочерям, а те репродуцировали в мои уши: «Свояк, муж маминой сестры из Заплавного, дядя Митяй, с ним девица Настя Самарина, тебе отобрали… студентка строительного института, двадцать один год… С ней мама, в конторе сметчица…»

Я входил в роль и мне начинал нравиться этот спектакль, ставящийся без репетиции, и я уже не хотел, чтобы он не понравился остальным, чтобы пьеса была сыграна плохо. Пьеса была живая, в ней весь сценарий заключался в смотре невест и в выборе наиболее милой. А остальное шло от живого древа искусства и живых веток импровизации. Жалко, не было Риты. Она бы записывала…