Кати, а они были серьезными. Никто из нас не имел права ухаживать за девушкой друга. Но и вдове Пулаи, кажется, нет никакого смысла обманывать меня? А если Шагоди…
Правда, когда мы были в провинции, Шагоди оставался в Будапеште и мог свободно встречаться с Катей. Да и к Пулаи мог свободно ходить. Почему бы ученику не ходить к своему преподавателю… Но если он ходил к Пулаи только из-за Кати, тогда он просто отбил ее у Пети самым подлым образом.
Петя не умел подходить к женщинам. Шагоди же — суперинтеллигент. Разумеется, Петя не мог тягаться с Шагоди в своих ухаживаниях за Катей.
В свое время все мы ухаживали за девушками, но не было такого случая, когда кто-нибудь из нас ухаживал за девушкой друга. Так почему же нужно верить жене Пулаи?
После выпуска из офицерского училища Шагоди сразу же женился на Маргит, дочери подполковника-танкиста. Вот уже сколько лет, как они живут вместе. После того как мы с Шагоди обзавелись семьями, мы перестали говорить о женщинах.
Я резко затормозил: прямо передо мной остановилась огромная машина.
«Нужно повнимательнее следить за дорогой, а то так и до аварии недолго», — подумал я.
Я обогнал болгарскую машину. Шоссе снова было пустым. Мысли мои постепенно вернулись к разговору с женой Пулаи. Мне казалось, что я отчетливо вижу ее лицо в темных очках.
Она что-то говорила о тарелке с отбитым краем, которая после этого уже не тарелка. А ведь нечто подобное говорил мне и Петя перед смертью. Только вместо тарелки у него была луна. Интересно, откуда знает это выражение вдова Пулаи?.. Говорила, что иногда ей кажется, что она сидит где-то на высоте и смотрит оттуда на жизнь внизу.
Но знали ли мы Петю? В последний раз, когда Шагоди с женой сидел у нас, возник спор о конфликте между фантазией и действительностью. Можно сказать, что Моравец тяготел к романтике… Как-то и Марта говорила, что для Пети жена была больше чем просто женщиной… Я сильно устал в тот день, и мысли в голове как-то перепутались.
Машина затряслась мелкой дрожью. Я посмотрел на спидометр: стрелка показывала сто двадцать. Я сбросил газ.
«Черт бы меня побрал! Нужно ехать поосторожнее», — подумал я.
Да, если Моравец был романтической натурой, то Шагоди являлся сторонником реализма, холодной рассудочности и безжалостного здравого смысла. И в то же время, стоило товарищу попасть в беду, как он был готов помочь ему…
А что, если он делает это не от души, не от чистого сердца, а только потому, что так должны поступать джентльмены. Петя же всегда руководствовался сердцем, душой.
И вдруг в голову мне пришла одна мысль. Я съехал на обочину дороги и остановился. Мне нужно было собраться с мыслями.
А почему Петя лечился у Каллаи? У того самого Каллаи, который пошел учиться в медицинский, после того как его не приняли в авиационное училище. А ведь вдова Пулаи говорила мне об этом.
Но в первую очередь я решил встретиться с Катей и поговорить с ней.
Я включил зажигание и поехал, сосредоточив все внимание на дороге.
Шагоди в тот вечер не дежурил, и мне нечего было бояться, что он увидит меня читающим какую-то тетрадь.
В свою тетрадь Пулаи вносил заметки о каждом курсанте.
На глаза попадались знакомые и незнакомые фамилии, но я искал свою. А когда нашел, несколько раз прочел все, что было написано о курсанте Иштване Денеше. Некоторые места я помню до сих пор.
«…Дисциплинирован, спокоен. Умеет владеть собой. Способность реагировать выше средней нормы. Приказания выполняет точно. Умеет дорожить дружбой. Командиров уважает. Однако характер не очень твердый, склонен к анализу. В боевой обстановке действует смело и решительно. В состоянии освоить самую совершенную технику. Недостатком является то, что подчас слишком углубляется в мелочи. Смело могу считать Иштвана Денеша одним из самых лучших моих учеников…»
Я закрыл тетрадь и попытался вспомнить годы учения в спортклубе, но, сколько я ни старался, мне все казалось, что я был таким же, как и все остальные курсанты.
Насколько сильно Пулаи был влюблен в авиацию, можно было заключить хотя бы из записей, которые он сделал в своей тетради. Что же он должен был чувствовать, когда навсегда распрощался с летным полем?!
Я снова открыл тетрадь и, перелистав несколько страниц, наткнулся на фамилию Шагоди.
«…Очень умный и талантливый… Воспринимает все легко, без особых усилий. Крепкие нервы и чуткие рефлексы… Если бы сейчас у меня потребовали летчика для полета на Луну, я смело поручил бы это трудное задание Шагоди. Самолюбивый, но добрый, всегда готов помочь товарищам, которых любит… Один из самых лучших моих учеников… Замечательный летчик-истребитель для полета на сверхзвуковых самолетах. Грамотен в инженерном отношении. Кажется, для него не существует трудных заданий. Свободен от предрассудков…»
«Да, Пулаи неплохо разбирался в людях, не то что его жена», — подумал я.
Я стал искать заметки Пулаи о Моравеце.
«…Страдает комплексом душевной неполноценности. Никак не может переступить через какой-то невидимый романтический порог. Авиация для него — цель всей жизни, и к этой цели он стремится всей душой, как бедный юноша мечтает стать королевичем, но последнее возможно только в сказках. К сожалению, Чаба Кедеш постоянно давит на психику парня…»
Несколькими страницами ниже было написано:
«…Вот в воздух взлетел ковер-самолет. Это летит мой ученик Петер Моравец: переступил-таки порог. Я влепил ему оплеуху за самоуправство, чтобы больше так никогда не поступал. Интересно, почему он выкинул этот трюк? Какой дурак надоумил его? Ведь он был на волоске от гибели. Однако этот случай позволил мне посмотреть на Моравеца с другой стороны. Может быть, до сих пор я был не прав в оценке его? Может быть, он и есть самый талантливый ученик?»
На этом страница кончалась. Я перевернул ее и стал читать дальше.
«Эти трое всегда вместе. Неразлучные друзья. Шагоди, Моравец, Денеш. Шагоди и Моравец — люди резко противоположных характеров и взглядов. Связующим звеном между ними является Денеш. Или, может быть… Подождем. Хотя между Шагоди и Денешем нет никакой связующей силы: они и так очень близки друг другу. И этой связующей силой, может, и является Моравец, Как-то они курили за ангаром и разговаривали. Я случайно услышал их разговор. Моравец, несмотря на свой возраст, все еще похож на студента, зачитывающегося до самозабвения романами Жюля Верна. Весь он полон фантазии, порывов и чем-то