Дарке стыдно признаться, что Орыся до сих пор не зашла к ней. В конце концов, для Ляли этот вопрос вовсе не главный, Орыська в данном случае была лишь зацепка. Девушка заговорила о ней, чтобы расспросить о Стефке.
— А Стеф? Как поживает Стеф? Я такая свинка, ни разу не написала ему. О, совсем не потому, что не хотела, гот бегите [43]. Наоборот, мне очень хотелось написать ему хорошее письмо, но знаете, как это бывает? После занятий приходишь домой поздно, усталая, и думаешь: завтра обязательно напишу. А завтра снова уроки, дела, и снова устаешь, и снова говоришь себе: завтра уж обязательно напишу… И так все время. Он не сердится на меня, как вы думаете?
— Я думаю, нет… Стефко послал вам на рождество открытку.
— Да, да… Смешно так вышло…
— Почему смешно?
— Он написал по-украински, а мои дяди — ну, не чудаки ли? — подумали, что она написана по-турецки…
«Что за глупости! — Дарка хмурит брови. — И что за идиоты эти дяди из Вены!»
По мере приближения к дому священника у Дарки пропадает интерес к Лялиной болтовне. Сознание, что скоро она увидит Данка, парализует все чувства.
Первая радость оттого, что он в Веренчанке, медленно уступает место жгучему вопросу: как он встретит ее? Ведь все, в том числе и Ляля, еще с прошлого года знали, что Данко и Дарка симпатизировали друг другу. Но никто, кроме Стефка, — а его не интересуют чужие дела, — не знает, что Данко променял (да, да, надо иметь мужество называть вещи своими именами) ее на Лучику Джорджеску, дочку префекта.
Для Дарки это не только боль, но еще и стыд, который, может быть, сильнее боли. И вот теперь все должно всплыть па поверхность. Все узнают, что Дарку бросили. Что может быть позорнее для девушки? Она готова (к сожалению, и это уже поздно) уговорить Данка хоть на первых порах держаться так, чтобы окружающие не догадались об их разрыве. Как понятна ей теперь та девушка, которая просила казака:
Ой, хоть сватай, хоть не сватай, Лишь бы не чурался, Чтоб та слава не пропала, Что ты женихался…
А вот и знакомые ясени у ворот поповского дома.
Простой низкий дом с белыми глиняными колоннами навеял на Дарку воспоминания детства. Именно здесь рождались и рассеивались ее и Орыськины детские, а затем и первые девичьи мечты…
Большой, очень чистый двор пестрел конской ромашкой. Окна были раскрыты и завешены зеленоватыми сетками от мух.
Орыся, очевидно, увидала их в окно и выбежала навстречу.
«Вот как, — подумала Дарка, — знала от Стефка, что я давно в Веренчанке, и не зашла первая. Ждала, барыня, пока я приду…»
Орыся бросилась раньше к Ляле. Верно, так следовало, Дарка ведь «своя», а эта как-никак гостья в селе.
Дарка не могла прийти в себя от перемен, происшедших в Орыське. Ее когда-то смуглое, как у цыганочки, лицо стало белым, словно алебастр. На этом искусственно выбеленном лице черные как смоль брови выглядели неприятно. Лицо казалось маской. Ресницы были мастерски удлинены (как это достигалось, Дарка даже понять не могла). Ногти на руках (а может быть, и на ногах!) выкрашены в лиловый цвет. Да и манеры у Орыськи другие. Разговаривала она с неестественным пафосом, придавая обычным словам таинственное значение, или старалась произносить украинские слова с подчеркнуто иностранным акцентом.
— Почему ты не показывалась, Дарка?
— Я ведь не знала, что ты приехала, а ты знала, что я уже в Веренчанке.
Орыська проглотила это замечание. Обняла Лялю за талию и, как невесту, повела во двор. Дарка пошла следом за ними. Дорожка была слишком узка для троих. Пройдя несколько шагов, Орыська и Ляля остановились, им было что рассказать друг другу.
Только Ляля начнет рассказывать о своей жизни в Вене, Орыська тотчас перебивает и повествует о чудесах в Гицах:
— Там в мясоед не стихают балы. Только побывали на балу в офицерском клубе, как приглашают в клуб пограничников. Не успели отдохнуть, уже зовут на бал в общество пожарных.
— Матер долороза! [44]И вы успеваете бывать на всех балах?
Ляля приехала из столицы, но должна признать, что Вена меркнет перед какими-то Гицами.
Орыська жеманно вертит головкой:
— Ах, разве можно всюду поспеть? Во-первых, ученицам гимназии официально запрещено посещать балы, — правда, учащиеся у нас, в Гицах, пользуются куда большей свободой, чем в Черновицах. Да, это надо признать откровенно. Во-вторых, надо вам знать, что мой уважаемый шурин Дмитро Уляныч, невзирая на то, что у человека высшее образование, не любит культурной компании. Одной же Софийке неудобно бывать где-либо, хотя там и принято, чтобы дамы приходили на бал без мужей.
До сих пор она, Орыська, бывала только на «домашних вечеринках». Но какие же это «домашние вечеринки»! Одно название. Это балы с цыганами, дамы на них являются в вечерних туалетах, мужчины — во фраках.
А какая в Гицах кухня! Ни мы, славяне, ни немцы, ни французы не умеем готовить, как румыны! Не кушанья, а поэмы! Орыська в жизни не ела такого теста. Особенно печенья с различными орехами, вплоть до кокосовых, да с медовыми сиропами.
Господи, а как умеют там готовить разные салаты из сладкого перца! А соусы с изюмом и гвоздикой, а маринады на меду? Только есть и пальчики облизывать! А фрукты в вине, а кофе-гляссе «по-королевски»! А как там одеваются женщины! Мы рядом с ними выглядим служанками, честное слово!
«Но, — Дарка мысленно защищает Лялю, — это уже преувеличение. Не может быть, чтобы Ляля выглядела как служанка! Это пусть Орыська расскажет своей бабушке!»
— Мы здесь, на Буковине, придерживаемся в костюме одного тона, — разливается Орыська, — и, как огня, боимся смешения цветов. А вы бы посмотрели, как смелы в выборе фасонов и комбинаций цветов румынские дамы! Однотонность не соответствует их горячему темпераменту. Румынская дама не задумываясь наденет к красному платью зеленый берет, сиреневые перчатки и такую же сумочку. Или к ярко-зеленому платью желтую, как шафран, пелерину и красные туфли.
А как высоко там развита косметика! Вы поглядите на мое лицо! Больше я вам ничего не скажу… Что вы думаете о моих ресницах? Ты, Дарка, верно, решила, что их искусственно удлинили. Да? Ничего подобного! Пожалуйста, потрогай пальцем и убедись сама — естественные. Мазала таким маслом, о котором — ты умрешь — не узнаешь!..
А какая меблировка! Все наши «столовые», «спальни», «гостиные», вместе взятые, могут провалиться сквозь землю. Квартиры там обставлены на восточный манер. В комнатах нет ни кресел, ни кроватей, только вдоль стен тянутся длинные, узкие диваны, устланные коврами, так называемыми «скорцами». И вообще все комнаты устланы коврами, как футляры. Окна днем и ночью как летом, так и зимой задрапированы тяжелыми темными, шитыми серебром шелковыми портьерами. И это неплохо. Летом они защищают от жары, зимой — от холода.
А какие там мужчины! Они наравне с женщинами пользуются косметикой, заботятся о своей внешности! Мужчины совершенно не стесняются посещать косметические салоны, делать массаж — там это принято. Все они ходят с маникюром, а кое-кто из молодых даже слегка подкрашивают губы, и никому в голову не приходит удивляться. У нас, на Буковине, люди буквально помешались на загаре, и все ходят черные, как черти. В Гицах — нет! Там женщины ревниво оберегают кожу. Всем хочется быть «белыми», быть может, потому что они от природы смуглые. В Гицах, например, дамы днем вообще не показываются на улицах…
— А что же они делают целыми днями? — не выдержала Дарка. Ей начинала действовать на нервы Орыськина болтовня.
— Спят или проводят время с модистками и косметичками…
— А почему они днем спят?
— Потому что поздно ложатся. Как ты все-таки не понимаешь, Дарка! Там женщины наравне с мужчинами пьют вино… А как там понимают любовь! Куда нашим буковинским волам до тамошних кавалеров! Там, — повернулась она к Ляле, — бывает, что и стреляются из-за любви…