Волынка тянулась как бы по-старому. Но чувствовался уже европейский сквознячок. Англичане некие стали заезжать, персы писали витые послания с цитатами из Хомейни и слали восточные сладости без яда, поляки разговаривали еще с обидой, но уже куртуазно. Римский цезарь Матвей присылал приветы, хоть и без царского величания. Вот так изо дня в день и стали править в ущерб личной жизни.
Война с Польшей тянулась до 1618 года, когда начались вялые переговоры. Наши выставляли в счет награбленное поляками в Москве по «пытошному» списку Андронова, хотели также освобождения царского отца. Легко соглашались в обмен уступить Смоленск и еще 15 городов с волостями, потому что в Москве в это время взбунтовались казаки, оголодавшие «без грабежу». Переговоры протянулись еще полтора года. Наконец 1 июня 1619 года на мосту через речку Поляновку состоялся классический детективный размен пленными и разъезд. На радостях подарили тем, кто в плену был с Филаретом ласков, 17 сороков лучших соболей с половинной убавкой цены. «Это, — писали в Москву бывшие пленники, — для того, чего мы тут сами знаем».
Вы поняли? Тогдашние москвичи бы не поняли, так им и не стали объяснять. А теперешние москвичи понимают слету: в цивилизованной Польше с полученных подарков уже тогда нужно было платить налог. Вот в накладных и поставили липовую цену, как сейчас при растаможке.
Филарета встречали на Ходынке всем миром, но без давки. Сын поклонился ему в ножки. Место патриарха было свободно, и Филарет «после обычных отрицаний» согласился его занять. Покрыл свое грешное католическое патриаршество праведным православным.
Возникло Двоевластие. Умный, хитрый, битый жизнью отец и недалекий, но спокойный и вполне управляемый сын правили вместе, бок о бок. Вместе сидели на троне, вместе принимали послов, решали всякие дела и подписывали указы. Это было удобно, надежно, быстро. Никаких споров. Никаких проблем между церковью и миром, никаких денежных счетов между церковной кубышкой и кремлевским сундуком. Это как единое партийно-хозяйственное правление на российском закате.
Причем даже и рядом не всегда находились. Переписка по одному и тому же вопросу никогда не содержала более двух писем. Папа пишет сыну: как, государь, прикажешь? А то я думаю так-то. А сын отвечает: правильно думаешь, государь, так и повелеваю. Дела устроились, можно было и жениться. Не патриарху, конечно. Мишке.
Еще в 1616 году ему приготовили невесту Марью Хлопову. Ее взяли ко двору, стали звать царицей, поменяли имя на Настасью в честь первой коронованной женщины романовской породы. Но потом Михаилу нашептали, что Настя-Мария неизлечимо больна какой-то дурной болезнью: заметили у нее токсикоз неизвестного происхождения. Царь сослал невесту в Тобольск с родными. Когда вернулся Филарет и разогнал мишкиных наушников, Марья начала по-пластунски подбираться к Москве: в 1619 она была в Верхотурье, в 1620 в Нижнем.
Филарет, тем временем, пробовал женить сына на настоящей иностранной принцессе. Вот как разлагающе действует пребывание во вражеском плену.
Послали сватов в Данию. Король сказался больным.
Послали в Швецию. Король не стал принуждать племянницу креститься по-новой.
Тут обнаружилось, что законная невеста пребывает в Нижнем в полном здравии. На всякий случай снарядили выездной консилиум. Диагноз: здорова, годна к строевой. Такие чудесные излечения на Руси были еще в новинку, поэтому назначили следствие. Были получены показания:
1. Интриганы Салтыковы отравили невесту из-за ссоры с ее дядькой Гаврилой. Тот, дескать, хвастал, что русские мастеровые могут сделать точь-в-точь такую саблю, как турецкий экспонат Грановитой палаты.
2. Рвота случилась у невесты от непривычного дворцового меню.
3. Невеста считает, что ее былой недуг — «от супостату».
4. Гаврила Хлопов считает, что от неумеренности в сладких блюдах.
5. Отец невесты сам видел, как Салтыковы дали Марье водки из дворцовой аптеки — «для аппетиту».
Салтыковых сослали по деревням, но и Хлопову оставили в Нижнем, правда, на двойном «корме», как желудочно-пострадавшую.
Царя женили на Марье Владимировне Долгорукой. Идиосинкразия рюриковская проникла и в романовский дом.
Снова Маша Долгорукая, ну-ну…
Вот-те и ну: Маша снова скончалась. Конечно, не в брачную ночь от ревности на воде, но в тот же год — от порчи. И женили царя снова. На Евдокии Стрешневой. Родился наследник — Алексей, Алешенька, сынок.
Теперь дела пошли еще лучше. Войны не было. Дипломатия процветала. Послы от шведского и датского королей, от голландских Штатов и Людовика XIII, от шаха Аббаса и австрийского императора прибывали один за другим. И мы воевали только с крымцами.
В 1632 году умер наконец польский король Сигизмунд III. В Польше началось межвластие, ссоры, предвыборная кампания, и наши сразу объявили всеобщую мобилизацию. Нужно было возвращать свое.
«Война началась счастливо!», — зарокотал Историк. Он перечислил нам несметное количество микроскопических «городов», которые с наскоку были захвачены воеводами Шеиным и Прозоровским. Потом 8 месяцев топтались под Смоленском, который от голода уж хотел сдаваться, но случилась беда. В Польше «устроились дела». То есть кончились дрязги вокруг Сигизмундова наследства, и Белый Орел снова превратился из сентиментальной курицы в боевую птицу. Королевич Владислав стал королем, навалился на Смоленск, а польские дипломаты науськали на Русь крымских голодающих. Канцлер Радзивил писал в ставших уже модными мемуарах: «Не спорю, как это по-богословски, хорошо ли поганцев напускать на христиан, но по земной политике вышло это очень хорошо».
Конечно, «хорошо вышло», пан. Крымцы налетели на окраинные поместья русского дворянства. Дворяне сразу — штык в землю и порысили спасать свои закрома. «Немецкие» наемники Маттисона частью перебежали к королю.
Шеин перешел к обороне. Получил указ царя: засесть и не высовываться. Русские ушли в «табор», запалив шнуры к зарядам в заминированных пушках. Тут же прошел осенний дождичек — дело было в сентябре 1633 года — фитили погасли, и пушки достались молодому королю. Он их сам лично и осмотрел.
Поляки заняли все дороги, захватили в Дорогобуже все армейские склады, стиснули кольцо окружения. Наши выскочили было подраться, но потеряли 2 000 человек. Становилось совсем худо. С окрестных холмов била польская артиллерия, еда закончилась, настал декабрь с холодами. Наши 500 человек пошли в лес по дрова, и все были вырублены под корень. «Немцы» наемные распсиховались, стали обвинять друг друга в измене. Лесли пристрелил Сандерсона прямо на глазах у главкома Шеина. Короче, дисциплина упала до нуля. И начались переговоры. 19 февраля 1634 года русская армия сдалась.
Кампания эта так не задалась еще и потому, что 1 октября 1633 года у нас умер Филарет. Четко скомандовать было некому, и армия князей Черкасского и Пожарского медлила под Можайском. Теперь «неустройства» снова грозили нам самим.
Из-под Смоленска вернулся Шеин, — как раз поспел к собственной казни. Ему прочитали обвинение в военной бестолковости, потом — в корыстных делах, потом — в строгости к солдатам, которым он мешал грабить местное население, чем подрывал боеспособность армии. Припомнили Шеину и прежний плен, и «гордость при отпуске» в поход, и столько всякого-разного, что отрубленная его голова не успела ничего запомнить.
Остальным воеводам тоже не поздоровилось. Измайлова казнили за болтовню при сообщении о смерти Филарета, других перепороли и сослали в Сибирь за неудачную кампанию. Вернее, за компанию.
Писец определенно отметил, что дело Шеина вышло политическим, что покойный Филарет ввел небывальщину — «немецкое» командование русскими войсками, а Шеин перед иноземцами возгордился, вот они его и оклеветали.
Переговоры с поляками закончились 4 июня 1634 года договором «о вечном мире» и почти дружбе, поляки предлагали даже завести «одинакие деньги». В знак доброй воли король выдал русским послам тела бывшего царя Василия, его брата Дмитрия и братниной жены, скончавшихся в придворном плену. Наши имели полномочия выкупить эти тела за 10 тысяч, но Владислав отдал их бесплатно, в шикарных гробах. За это получил ответную любезность — 10 сороков соболей на 3 674 рубля, — по 9 с копейками за шкурку. Шуйского доставили в Москву и с честью похоронили среди царей в Архангельском соборе. Он и сейчас там лежит, можете зайти и посмотреть.
А Михаил «Филаретович», как его с подколкой называли поляки, остался править нами один одинешенек.
Так в буднях и праздниках, казнях и проказах родилась вторая наша великая династия — Романовская. И дальше уже она потащила Россию цугом своих царей и цариц, погоняя нашу колымагу плетьми, кнутами да батогами через последние 300 лет великой Истории.