Читать интересную книгу Искры - Михаил Соколов

— На платье тебе. Можно… кхе… кхе… — хотел Нефед Мироныч сказать «венчальное», но спохватился. — Веселенькое платье можно из него… Не все же городским такие носить, надо и нам приучаться, — произнес он с живостью, но, видя, что дочь холодно приняла его подарок и даже не поблагодарила, умолк и насупил брови.

Алена бережно завернула шелк в бумагу и положила его на стол. Она не сомневалась, что за этим хорошим подарком последует плохой разговор, и сказала:

— Мне такое на хуторе без нужды, батя. Продайте лучше матушке или атаманше.

Нефеду Миронычу не хотелось сразу давать волю своему характеру. Он помолчал, подбирая в уме ласковые отцовские слова, но запас теплых слов у него был небольшой, да и говорить он много не умел, и потому, напомнив дочери об обязанности слушать отца, который заботится о ней не менее, чем она о себе, он прямо перешел к делу и объявил, что Гавриленков сватает ее за своего сына.

Алена сделала вид, что погрузилась в работу, надеясь, что отец уйдет, но краска обиды румянцем выступила на ее щеках, игла в руках дрожала, и Нефеду Миронычу нетрудно было понять, что его затея не по сердцу дочери.

— Я ни за кого тут замуж не думаю идти, батя, — не подымая глаз, тихо, но твердо заявила Алена.

— В девках решила остаться?.. — сразу нахмурился Нефед Мироныч и зашагал из угла в угол, позвякивая болтавшейся на сапоге подковкой. Ему вспомнился Яшка, его своеволие, и он с досадой почувствовал в Алене его влияние. «Научил, сукин сын, образовал книжками разными… Господи, да за что ты разгневался на меня, раз так детей отпугнул от родителя?» — с горечью думал он, и ему вдруг стало жалко себя.

— Эх, дочка, дочка!.. Будто и не отец я вам с Яшкой. Все не по-вашему. Во всем отец нехорош, — проговорил он упавшим голосом и, взяв сверток, ушел.

Алена видела в окно, как Нефед Мироныч со злостью оторвал от сапога болтавшуюся подковку и швырнул в сторону, как, старчески сутулясь, тяжело поднялся по ступенькам крыльца, с силой налегая на перила, и ей стало жалко отца… Но и с сердцем своим она ничего не могла поделать.

Глава одиннадцатая

1

Злая в этом году была зима. Уже на исходе был февраль и по-весеннему светило солнце, уже щебетали на деревьях птицы и парили на буграх проталины, как вдруг опять пошел снег, поднялись бураны и снова засыпали шахтерские поселки синеватыми сугробами.

Но в марте небо очистилось от туч, проглянуло горячее солнце и размякли, заслезились сугробы, будто не хотели расставаться с землей. Дохнула на них весна теплом, и потекли, побежали от сугробов сверкающие ручейки, а вскоре от зимы одни белые пятна в балках остались.

А потом зазеленела на буграх травяная молодь, закурчавились в садах деревья, запели птицы, и пришла весна, благоухающая, говорливая…

Апрельским утром вышел Леон из казармы, взглянул на степь, на горящее небо и золотистую роспись зари, подумал об Алене, и ему стало не по себе. И обжился он на новом месте, и работа лебедчиком пришлась ему по душе, а нет, не мог забыть о хуторе! Вот опять пришла весна и засияло солнце, вновь зазеленели степи и мужики начали сеять хлеба, а он должен спускаться под землю и там, в кромешной тьме, добывать хозяину уголь, а себе — жалкие гроши на пропитание. И не будет конца этой каторжной шахтерской жизни.

Леон вспомнил, что говорили вчера на кружке Чургин и приезжавший «учитель», Лука Матвеич, и горько усмехнулся. «Горсточка ведь нас всего, кружковцев, а мы толкуем про то, как скинуть царя, хозяев и переделать жизнь, и книжки читаем про это. Как же ты ее переделаешь эту каторгу, если даже за получкой смотрит стражник и слова лишнего сказать нельзя? А на хуторе одного слова атамана хватит, чтобы перевести жизнь любому человеку», — рассуждал Леон. Ему хотелось разделаться со своими врагами одним ударом, переделать судьбу-мачеху немедленно, а оказывается, сразу этого сделать нельзя. Для этого еще не было сил, не было подготовленных людей-революционеров, не было средств, организаций, как говорил Лука Матвеич, и рабочий класс не был подготовлен. «Когда же все это будет? Неизвестно», — думал Леон, и ему вдруг расхотелось читать книги и утешать себя несбыточными мечтами.

Проходивший мимо казармы Мартынов крикнул ему:

— Чего прохлаждаешься? Полезли, гудок скоро!

Леон взглянул еще раз в сияющую под солнцем весеннюю степь, вздохнул и вяло зашагал на шахту.

Мартынов рассказал, сколько вчера выиграл в карты, и хотел похвалиться содержимым красного узелка, который он держал подмышкой, да неловко было: там в кульке у него лежал подарок — конфеты для Ольги.

— Значит, не бросаешь карты? Плохо, — сказал Леон и добавил — Лучше уж учился бы играть на гармошке.

— А научишь? Тогда брошу, ей-богу брошу, — бойким голосом подхватил Мартынов. — Я ко всякой игре способный, ты не думай.

Леон взглянул на него, низкорослого, полного, и подумал: «Вряд ли ты, парень, так легко расстанешься с картами». Мартынов однажды признался ему, что каждодневной заботой у него было — у кого бы выиграть полтинник, пусть даже двугривенный, чтобы купить хлеба матери и четверым братьям-подросткам. Карты у него были тайно меченые, и если он проигрывал, то только для того, чтобы отвести подозрения. И, однако, всегда был без денег: мать обшаривала его карманы раньше, чем он успевал потратиться на монпансье для Ольги. Но сегодня он нес ей полфунта ландрина.

В нарядной, как всегда в этот час, было шумно, многолюдно и густо накурено. Но вместо коптилки сегодня здесь горела яркая электрическая лампочка, и от этого казалось, что в углах прибавилось паутины, а потолок будто развело трещинами. Шахтеры с любопытством рассматривали невиданную лампу. Слышались голоса:

— Как же она керосин сосет, леший?

— Никак. Молнию поймали — вот и горит.

Мартынов с любопытством посмотрел на лампочку и с завистью сказал:

— Вот как бы нам с тобой, Левка, такую! Хоть бы душа от копоти очистилась маненько.

Рассудительный голос ответил ему:

— На том свете очистится, парень.

Мартынов отошел в сторону и погрузился в свои думы. Ему хотелось доставить Ольге радость, чтобы Ольга посмотрела на него своими ясными, как небо, веселыми глазами, чтобы она сказала ему что-нибудь ласковое, а он скажет, что хочет на ней жениться. И он улыбнулся.

Мысли его нарушил протяжный, низкий гудок. Нарядная зашевелилась, замигала сотнями ламп, и шахтеры двинулись к подъемной машине.

2

Был понедельник. Шахта сутки не работала. Леон хотел осмотреть лебедку, но не успел он повесить на гвоздь узелок с харчами, как явился дядя Василь. Приход его был тем более странен, что вчера они вместе были на кружке у Загородного, слушали Луку Матвеича, проводившего беседу о задачах российской социал-демократии, и обо всем переговорили, вместе возвращаясь домой.

По встревоженному лицу дяди Василя, по стремительности, с какой он пришел к нему, видно было: что-то случилось.

Оглянувшись вокруг, дядя Василь негромко сказал:

— Слыхал?.. — Он тяжело передохнул и не мог сразу сказать. — Слыхал, какое дело затевается? Ах вы ж, сукины сыны, негодяйские души.

— Да ты говори скорей, в чем дело?

— Ты подумай только, что они затевают, душегубы, иродово племя! Они его, — он наклонился над ухом Леона, зашептал — порешить сговариваются! Шутка ли, а?

Леон сразу догадался, о ком говорил дядя Василь, однако спросил:

— Кого?

— Да Гаврилыча, говорю тебе! Счас же ему передай! — шепнул дядя Василь и заторопился уходить, — Нет, я скорее его найду…

Леон был ошеломлен таким известием. «Убить Чургина!.. За что?» — думал он. В это время по вагонному буферу, что висел возле лебедки, два раз стукнули молоточком — сигнал спускать вагончики. Леон потянул к себе рычаг тормоза, и барабан лебедки стал медленно разматывать трос. Три больших новых железных вагончика двинулись вниз по уклону.

«Неужели за артели? Или за кружок? Ах, звери!.. Убить Чургина!» — думал Леон. Мысль об опасности, угрожающей Чургину, наставнику его и зятю, на миг заслонила собою все. Леону уже чудилось, что Чургин с окровавленной головой, мертвый, лежит где-то… Но кто хочет его убить, дядя Василь не сказал.

Заметив, что барабан стал вращаться что-то слишком быстро, Леон нажал на тормозной рычаг. Кованые железом дубовые колодки тормозной ленты плотно прижались к барабану, но… ход его не уменьшался. Опустив рычаг, Леон еще сильнее надавил на него, но барабан вращался все быстрее.

Тормоз не действовал.

Снизу доносился угрожающий гул вагончиков.

— Да что же это такое? — Что было силы, обеими руками Леон нажал на рычаг, и в это время из-под тормоза показался дым и запахло горелым маслом. Страшная догадка бросила Леона в жар.