И, беспечно насвистывая, Стефано погрузил оружие и вскочил на лошадь.
Фургон тронулся.
Несмотря на слезы и горькие мысли, Кармен отметила, что Хуан Энрике не побежал за нею со слезами и мольбами. А ведь он мог бы откупить ее у Пумы. Нет, он не захотел. Наверное, теперь он вполне утешен, прижимаясь к полной груди Марии Антонии де Мендоса.
— Подождите! — послышался громкий женский голос.
Фургон остановился. Пума обернулся на гарцующем жеребце.
— Возьмите и меня! — потребовала донья Матильда. Она стояла, бесстрашно глядя на Пуму со ступеней крыльца, держа в одной руке чемоданчик, а другую уперев в бок. Ее седые волосы были растрепаны.
Пума недоуменно посмотрел на нее:
— Я не могу взять вас с собой.
— Можете. — Она, пристально глядя ему в глаза, прошла весь двор и сказала: — Донья Кармен — на моем попечении. Я должна быть там, где она.
Пума беспомощно посмотрел на Угнавшего Двух Коней, на Охотника. Стефано громко хохотнул. Пума нахмурился: он понял, что от спутников сочувствия и помощи в этом вопросе ждать нечего.
— Сеньора, — вежливо сказал он. — Вы не можете жить с нами. Это очень грубая жизнь. Мы часто переезжаем с места на место. — Вспомнив вдруг, что было самым неприятным для Кармен, он добавил: — Мы едим собак.
Донья Матильда сделала надменное лицо:
— Я — сеньорита Дельгадо, — подчеркнула она. — Я привыкла передвигаться. И хотя я уже слишком стара, чтобы привыкать к собачатине, я еду с вами. — Она стояла перед самым корпусом жеребца и не собиралась двигаться с места.
Пума посмотрел в сторону виллы, ожидая, что Хуан Энрике ринется в погоню.
— Пожалуйста, отойдите, — попросил Пума, совершенно не желая наезжать на старуху. — Мы должны покинуть виллу как можно быстрее.
Проследив направление его взгляда, донья Матильда уверила его:
— Погони не будет. В этот самый момент Хуан Энрике утешен на груди Марии Антонии. И она уверяет его в том, что храбрее мужчины она в жизни не встречала.
В ее голосе было слышно глубокое презрение. Так и есть, подумала в этот момент Кармен. Презренная жаба!
Донья Матильда подбежала к фургону, закинула чемоданчик и вскочила сама: взгляд ее при этом говорил Пуме, чтобы он и не думал препятствовать.
— Я с вами. Я не останусь более ни дня с этим идиотом-племянником.
Пума беспомощно пожал плечами. Они уже и так потеряли уйму времени. «Поехали», — дал он команду, и процессия двинулась вперед.
Кармен в досаде стиснула зубы. Да, она и не ожидала от Дельгадо ничего, кроме равнодушия. Говоря откровенно, она сама была рада расстаться с ним. Но Пума… Пума, внутренне застонала она, как он мог предать ее? Как он мог не оценить ее любви?
Горе разрывало ей сердце. Он взял ее с собой, но зачем? Ведь он не любит ее. Слезы душили ее. Нет, не надо было ей пускаться в это длинное и опасное путешествие в Новый Свет. Надо было остаться в Испании, в монастыре. Тогда бы она никогда не узнала этого горя, не узнала бы любви, не увидела бы мужчин — и никогда не встретила бы Пуму.
Ее сердце не было бы разбито…
Глава 42
Пума пришпорил своего жеребца. Надо было поторапливаться, чтобы выехать из Санта Фе, прежде, чем разразится восстание.
Он обернулся на своих спутников. На их лицах была написана озабоченность. Похищенная у испанцев кобыла была в панике: она, должно быть, почуяла страх людей. Охотник едва удерживал ее, чтобы она не понесла.
Пума беспокоился о Кармен: как она там, зажатая мешками? Он надеялся, что она понимает, что все это он сделал для ее блага. Что думает и чувствует дуэнья, Пуму не интересовало.
Сильная тряска встревожила Кармен. Она в страхе молилась. Зачем он украл ее? — не переставала недоумевать она. Может быть, первая попытка продать ее была столь удачной, что Пума решил повторить ее? Что еще могло заставить его так рисковать: среди белого дня прискакать в Санта Фе и выкрасть ее прямо из-под носа жениха? Кармен поежилась при мысли об этом. Она не увидела любви в ледяных глазах Пумы.
Неужели он в самом деле так ненавидит ее, как сказал ей Голова?
Кармен почувствовала, как донья Матильда придвинулась ближе к ней. Она была счастлива, что дуэнья с ней в такой момент. Только она и не предала ее: и жених, и любовник оказались предателями. И снова Кармен залилась слезами отчаяния: как мог Пума предать ее?
Пума заметил на дороге кучку оборванцев и замедлил ход, дав знак Охотнику.
Сердце Пумы забилось от недоброго предчувствия: банда состояла из пестрого смешения индейцев всевозможных племен. Они были пешие. На индейцах кое-где были надеты разнообразные детали испанской одежды: на ком — порванный бархатный пояс, на ком — побитый шлем, на ком — ножные доспехи. Толпа потрясала копьями, мечами и пиками. Один размахивал окровавленным оружием. У нескольких были аркебузы, но Пума надеялся, что они не знают, как из них стрелять. Толпа была возбуждена и опасна. Пума придвинулся к одной стенке фургона, Угнавший Двух Лошадей — к другой, Стефано занял оборону позади фургона.
— Испанцы! Испанцы! — заорали в толпе. Толпа побежала.
Пума чуть оторвался от фургона, крепко держа вставшего на дыбы жеребца. Лошадь почуяла опасность, исходящую от толпы.
Пума выкрикнул предупреждение на наречии хикарилья, назвав свое имя и имена своих спутников. Но в толпе их никто не узнал. И ничего удивительного, подумал Пума. Вряд ли среди них есть хоть один из племени хикарилья — или даже из апачей. Тогда Пума обратился к ним на испанском.
— Убить их! Убить! Убивайте испанцев!
Пума и Угнавший сорвали с себя испанские рубахи и развязали длинные волосы. Теперь, надеялся Пума, они выглядят апачами.
— Мы не испанцы! — кричал Пума.
Один-два человека из толпы остановились.
Но остальные подхватили его крик и начали повторять, выкрикивая:
— Не испанцы!
Пума разглядывал их: они вели себя как невменяемые.
Один высокий человек с жадными глазами был одет в страшно разодранную коричневую сутану священника. Она резко контрастировала со шлемом на его голове. Однако он, похоже, имел какую-то власть, потому что пытался утихомирить своих спутников. Когда, наконец, его можно было расслышать, он спросил:
— Откуда вы?
Пума сказал, и человек нахмурился.
Пума добавил:
— Мы не испанцы, и ничего против вас не имеем. Мы всего лишь покидаем Санта Фе.
— Если вы не с нами, значит, против нас! — выкрикнули из толпы.
Пума покачал головой; его черные длинные волосы развевались на ветру:
— Это ваша борьба. И ваша страна. Апачи — горный народ. Мы не живем в Санта Фе. Мы возвращаемся к своему народу.