всегда так ценила. И Марк – отличная кандидатура на роль отца. Красивый, богатый, – она замолчала, задумавшись.
– Вы поступили правильно? – спросила Ева. Ответ на этот вопрос был ей чрезвычайно интересен. – Никогда не пожалели, да?
Катрин пристально посмотрела на нее.
– Знакомая проблема? – спросила она с усмешкой.
Ева пожала плечами:
– Отчасти. Вообще – да. Я не очень много думаю о детях и их не хочу, но иногда проскальзывает – вдруг я ошибаюсь и пожалею.
– Да уж, эти дети… Мне кажется, что проблема надумана. Все просто. Если тебя не тянет стать матерью, значит, это не твое, ну и не становись! Зачем плодить несчастных детей, которые и матерям-то не нужны.
Ева подумала, что сейчас Катрин невольно сказала ей больше, чем собиралась. Катрин тоже это поняла.
– Я никогда не любила Роберту безумно. Знаете, как некоторые женщины наглядеться на детей не могут. Живут ими. Мне было достаточно знать, что она сыта, одета и довольна жизнью, и с ней хорошо обращаются. Со временем выяснилось, что она очень неглупа – и это моя единственная материнская гордость.
Но ей нужно было от меня другое – то, чего я дать не могла и даже не подозревала об этом. Поэтому в 23 года она сменила фамилию и знать меня не хочет, – заключила она. – С тех пор мы не общались.
Горечи в словах не было – только факты.
– Марк, наверное, очень ее любил? – предположила Ева, чтобы подбодрить собеседницу.
– Очень, – зло сказала та. – Он отказался с ней знакомиться.
Ева не сумела сдержать возглас изумления.
– Как это?
– Так просто. Он ни одного раза ее не видел. Я, конечно, могла бы устроить скандал и все такое, обнародовать наши отношения, и сначала даже всерьез думала об этом, но потом пришла к выводу, что оно того не стоит. В конце концов, ребенок был моим решением, Марк был против, как только узнал. И не соглашаться на роль отца его право.
Он щедро обеспечивал ее быт и образование – знали бы вы сколько стоила та школа в Штатах!, но на большее не был готов. И в завещании не поскупился, так что я на него не в обиде.
Ева пожала плечами. Она и не подозревала, что мужчины могут быть такими непримиримыми.
– А Роберта знала, кто ее отец?
– Его имя я сообщила ей на двадцатилетие. Думала, что она достаточно рассудительна, чтобы не делать глупостей. Но я не знаю, пыталась ли она с ним встретиться или нет. Иногда у детей есть совершенно иррациональное желание во что бы то ни стало узнать, кто их родители. Даже если последним эти дети совершенно не сдались. Я бы сказала – особенно, если не сдались.
– Вам это кажется иррациональным?
– Конечно. Раз мать или отец не выходит на связь, значит, ты ему не нужен. Забудь и ты про него.
– А вдруг этот человек страдает и по непреодолимой причине не видится с ребенком?
– Не могу представить таких причин, – отрезала Катрин. – Когда чего-то действительно хочешь, сумеешь обойти препятствие. А если они и страдают, так это их наказание за детские слезы.
– Какой максималистский подход, – пробормотала Ева.
– Так в мире все просто. Если бы я знала, как все повернется с Робертой, я бы не стала мучиться родами. Но по-настоящему жалею я только об одном – я невольно заставила свою дочь страдать, существо, которое ни в чем не было виновато и стало заложником моих ошибок. И я жду, когда она простит меня, но не знаю, дождусь ли.
– Вы хотели для нее лучшего, – тихо сказала Ева.
– Я хотела лучшего для себя, – отозвалась Катрин, – ее я в расчет почти не принимала. И без паузы продолжила:
– Вы пойдете в дом? Я посижу здесь еще немного.
Ева поднялась со ступенек, поправила брюки и пошла в дом. Слов от нее больше не требовалось. Но теперь она совсем не была уверена, что Катрин не убивала Марка. Причина у нее имелась.
***
После обеда Уивер добрался до дома и, открыв холодильник с некоторой смутной надеждой, обнаружил в нем лишь полпачки сливочного масла. Ни хлеба, ни яиц, ни даже сухарей в его жилище не имелось, поэтому за ужином предстояло отправиться в ближайший ресторан, но он вдруг так обессилел, что сил шевелиться не было – он рухнул в кресло в прихожей и так и остался в нем.
Он пребывал в странном состоянии – усталость вперемешку с неудовлетворенностью и преследовавшим его в последнее время ощущением, что преступление только выглядит сложным, на самом деле являясь простым, сводили его с ума. Он думал о подозреваемых постоянно и, что неудивительно в таком положении, часто видел их во сне. Он был совершенно измотан и глубоко в душе начинал смиряться с тем, что убийство останется нераскрытым. Второе убийство выводило дело на новый уровень, давало ему новый импульс, но энергии разбираться с ним не осталось.
Он просидел в кресле минут десять и почувствовал себя чуть лучше. Решил заказать еду на дом, чего обычно не делал. В одном из ящиков кухонного стола лежали рекламки проверенных ресторанов – их отбирала жена как раз на такой случай. Он выбрал кафе азиатской кухни и сделал большой заказ, внезапно ощутив, что проголодался. Обещали доставить через полчаса.
С телефоном в руке он прошел в гостиную и сел перед холодным камином. Ужасно хотелось поговорить с женой, в последнее время они созванивались не каждый день из-за его поздних возвращений домой, но она еще была на работе, где беспокоить ее только из-за приступа меланхолии не стоило. Он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Наверное, задремал, ибо резкий телефонный звонок вернул его к реальности.
– Привет, милый, – услышал он голос жены, и так обрадовался, что едва мог отвечать.
– Звоню наудачу, тебя же в это время еще не бывает дома, – сказала она.
Он слушал и улыбался.
– Дерек, ты там? – забеспокоилась Хелен. – Слышишь меня?
– Слышу, – ответил он ласково, – я так рад, что ты позвонила.
– Тяжелое дело? – спросила она, по голосу поняв, что он вымотан. – Все то же в «Вудроу-хаусе»?
– Да, только теперь у нас еще одно убийство.
– О! – выдохнула она. – Кого убили?
– Психотерапевта, помнишь, я рассказывал?
Вопреки служебным инструкциям он часто делился с женой подробностями расследований – воочию сцен преступлений она не видела и воспринимала их как увлекательные детективные сюжеты.
– Помню. Друг и психоаналитик Бартона. Про него в газетах писали, что он крупный специалист.
– Был крупный специалист, – мрачно сказал Уивер.
Они