покупал мороженое. Он прибежал обратно, когда услышал мой крик. Он и еще один человек вытащили маму на песок. Папа пытался сделать ей искусственное дыхание, но было уже поздно.
— Мне жаль, — снова сказал Страйк.
— Когда Пирбрайт сказал, что папа убил ее… это было похоже на то, что он принимал что-то… Это, пожалуй, единственное хорошее, за что я когда-либо цеплялась, еще до фермы Чепмена, что они любили друг друга, и если у меня этого нет, тогда все это дерьмо, понимаешь?
— Да, — сказал Страйк, которому пришлось приложить немало усилий, чтобы удержать хорошее в своих воспоминаниях о собственной матери, — Понимаю.
— Пирбрайт продолжал говорить: “Он убил ее, не так ли? Убил, да? А я отвечала: “Нет, блядь, не убил”, и в конце концов сказала ему, чтобы он отвалил, и ушла. Это потрясло меня до глубины души: он нашел меня и позвонил мне на работу, — сказала Эбигейл, слабо удивляясь собственной реакции. — После этого у меня была пара очень плохих дней.
— Я не удивлен, — сказал Страйк.
— Он сказал, что его бросил издатель. Он думал, что если я расскажу ему достаточно жутких подробностей, то он сможет заключить новый договор. Ты ведь читал эту книгу, не так ли?
— Ее нет, — сказал Страйк.
— Что? — сказал Эбигейл, нахмурившись. — Он врал?
— Нет, но его ноутбук был украден, предположительно убийцей.
— О… да. Мне позвонили из полиции, после того как его застрелили. Они нашли номер пожарной части в его комнате. Я сначала не поняла. Я думала, что он застрелился. У него был странный голос по телефону. Нестабильный. Потом я увидела в газете, что он торгует наркотиками.
— Так считает полиция, — сказал Страйк.
— Это повсюду, — сказала Эбигейл. — Это единственная вещь, которую ВГЦ делает правильно — никаких наркотиков. Я вытащила достаточно наркоманов из дыр, которые они случайно поджигали.
Она оглянулась. Баз все еще стоял у бара.
— Я принесу, — сказал Страйк.
— О. Спасибо, — сказала она удивленно.
Когда Страйк вернулся со свежим бокалом вина, она поблагодарила его, а затем сказала:
— Так откуда же ты знаешь об этих обвинениях, которые он выдвигал против церкви, если книги не было?
— Пирбрайт переписывался с нашим клиентом. Не против, если я буду делать записи?
— Нет, — сказала она, но выглядела раздраженной, когда он достал свой блокнот.
— Я хочу прояснить одну вещь, — сказал Страйк. — Я считаю, что смерть твоей матери была несчастным случаем. Я задаю следующие вопросы только для того, чтобы убедиться, что я все выяснил. Был ли на нее оформлен полис страхования жизни?
— Нет. После ее смерти мы остались без средств к существованию. Она всегда была единственной, у кого была постоянная работа.
— Что она делала?
— Все подряд — работала в магазинах, немного убиралась. Мы много переезжали.
— Имели ли твои родители собственность?
— Нет, мы всегда арендовали.
— Разве семьи твоих родителей не могли помочь материально? — спросил Страйк, вспомнив старое хэрроувское прошлое.
— Родители моего отца эмигрировали в Южную Африку. Он с ними не ладил. Наверное, потому, что они отправили его в Хэрроу, но он оказался жуликом. Я думаю, он выуживал из них деньги, но им это надоело.
— Работал ли он когда-нибудь?
— Не особо. Было несколько сомнительных схем, как быстро разбогатеть. Все держалось на акценте и обаянии. Помню, как разорился бизнес по продаже элитных автомобилей.
— А семья твоей матери?
— Рабочий класс. Бедные. Моя мать была очень красивой, но, думаю, семья моего отца считала ее грубой — наверное, поэтому они ее и не одобрили. Когда они познакомились, она была танцовщицей.
Прекрасно понимая, что слово “танцовщица” не обязательно подразумевает Королевский балет, Страйк решил не расспрашивать дальше.
— Как скоро после смерти матери отец забрал тебя на ферму Чепмена?
— Пара месяцев, я думаю.
— Что заставило его переехать туда, ты знаешь?
— Дешевое место для жизни. — Эбигейл глотнула еще вина. — Автономное. Спрятаться от долгов. И это была группа с вакуумом власти, типа, на самом верху… Ты знаешь об этом? О людях, которые были на ферме Чепмена до того, как там появилась церковь?
— Да, — сказал Страйк, — знаю.
— Я узнала об этом только после того, как уехала. Когда мы приехали, их там было еще несколько человек. Мой отец избавился от всех, кто ему был не нужен, но оставил тех, кто мог бы быть полезен.
— Он сразу же взял командование на себя, не так ли?
— О да, — без улыбки сказала Эбигейл. — Если бы он был бизнесменом или кем-то в этом роде… но это было слишком обыденно для него. Но он знал, как сделать так, чтобы люди захотели сделать что-то, и умел разглядеть талант. Он держал жуткого старика, который говорил, что он врач, и эту пару, которая знала, как вести хозяйство, и парня по имени Алекс Грейвс, которого мой отец держал, потому что его семья была богатой. И Мазу, конечно, — сказала Эбигейл с презрением. — Он сохранил ее. Полиция не должна была позволить никому из них остаться, — яростно добавила она, после чего сделала еще один большой глоток вина. — Это как рак. Нужно вырезать все старое, иначе вернешься к тому, с чего начал. Иногда становится еще хуже.
Она уже выпила почти весь второй бокал вина.
— Мазу — дочь Малькольма Кроутера, — добавила она. — Она - его точная копия.
— Правда?
— Да. Когда я вышла, я проверила их. И я узнала, чем занимался старший брат, и подумала: “А, вот где она всему этому научилась. От своего дяди”.
— Что ты имеешь ввиду под “научилась всему”? — спросил Страйк.
— Джеральд был детским фокусником до того, как переехал жить на ферму.
В этот момент к Страйку вернулось еще одно воспоминание — о том, как более толстый из двух братьев Кроутер показывал маленьким девочкам карточные фокусы при свете камина, и в этот момент он не почувствовал ничего, кроме сочувствия к сравнению Эбигейл с раком.
— Когда ты говоришь “там она всему этому научилась”?
— Хитрости… нет, ловкости, что ли? У нее хорошо получалось, — сказала Эбигейл. — Я видела фокусников по телевизору, я знала, что она