все мы, люди того поколения, продукт одной эпохи, выкормыши яковлевых, всё же с годами прозрели?
Мое же прозрение наступило благодаря, страшно сказать, Чернобылю гораздо быстрее. И когда кто-то из редакции предложил мне написать, какие толпы болельщиков собирает проходившая в те майские дни через Киев велогонка Мира, я ответил отказом, который в демократической „КП“ приняли с пониманием».
ШелшестойгодработыГеннадияНиколаевичав «Комсомольской правде». Внешне, на планерках в Голубом зале, он был, как всегда, в хорошей форме, хотя и чуть-чуть уставший. Но, вернувшись в свой кабинет, Селезнёв хватался за новые бумаги: прочитывал под негаснущие сигареты всю открытую и тем паче закрытую информацию, касавшуюся ситуации в Чернобыле. Очень беспокоился за наших ребят: к Долгополову присоединился киевский собкор «КП» Петр Положе́вец вместе с собкоровской машиной и самоотверженным водителем Петром Сапотицким.
…Рентгены, бэры, жара, дозиметры. Рыжий лес сожженных вовсе не огнем, а радиацией деревьев, маски, порыжевшие от радиоактивного йода и такие легковесные для тяжелой, грязной, «сырой» радиации, т. е. радиации, не «сгоревшей» во взрыве атомной бомбы, а неожиданно выброшенной из активной зоны ядерного реактора (уж простите за не вполне научные, но вполне понятные непрофессионалу термины!). Недоуменные взгляды бледных от чудовищного облучения ликвидаторов, не ожидавших эдакой абсолютно невидимой, ничем не ощущаемой смертельной опасности. Постоянная сменяемость людей на рабочих площадках по медицинским показаниям типа «ты уже много набрал». Тяжеленная сумка из дома, от жены, со спасительным красным сухим вином для любимого мужа-газетчика, пересылаемая с проводником московского поезда. Болезненная эйфория, свинцовая усталость… Таковы были будни первого чернобыльского десанта советских журналистов — Николая Долгополова и других.
А потом на долгие годы после той поездки в обезлюдевший навсегда, вопреки самонадеянным (да что там! — лживым) предсказаниям Яковлева, город Припять Долгополову суждены были муки совести: отчаяние, раскаяние, покаяние по поводу своей наивной газетной неправды в начале чернобыльской трагедии и громадных недомолвок, которая так разительно напоминала всеобщее незнание о действиях ограниченного контингента советских войск в Афганистане, успешно пару лет назад побежденное «Комсомольской правдой» во главе с Селезнёвым.
Затем прибавилось нездоровье.
В декабре 1987 года, уже в Париже, Николай Михайлович вынужден был обратиться к врачу. Он пожаловался на то, что не может водить вечерами редакционный «Пежо». Свет фар или даже светофоров вызывал у него поток слез. Врач внимательно осмотрел его глаза и спросил:
— Где и когда вам приходилось принимать участие в ядерных испытаниях?
— Нигде и никогда, — уверенно ответил Долгополов.
— Но у вас сожжена сетчатка. Позвольте ваш нос… Ну вот, и здесь никакой защиты.
Коля рассказал врачу о журналистской поездке в Чернобыль.
— Вот видите, — ничуть не удивился доктор. — А говорите, никогда не участвовали в ядерных испытаниях.
Территория истории
Два слова — «красная кнопка» — определили окраску и функциональность разнообразных, сложных, простых и едва заметных событий после чернобыльской катастрофы.
Мне, с начала 1986 года по рекомендации Василия Михайловича Пескова назначенной спецкором отдела науки по проблемам экологии, спустя какое-то время довелось в более «мирных» условиях продолжить работу тех первых «десантников», которые попали в самое пекло первого чернобыльского месяца, — людей, которых хорошо знаю: Андрея Иллеша, Владимира Губарева, Николая Долгополова, Петра Положевца, Александра Крутова, моего однокурсника, известного тележурналиста и политика, а потом еще и отправившейся в город Припять писать репортажи превосходной журналистки и моей подруги Ольги Дмитриевой и других отчаянно мужественных наших коллег. Приходилось и мне не раз бывать в чернобыльских зонах, в основном в Белоруссии (как правило, с еще одной моей подругой, прекрасным человеком, собкором «Комсомолки» по Белоруссии Ольгой Егоровой). Бродить по брошенным квартирам и дорожкам погибшего украинского города Припять с дозиметром в руке, пить водку и закусывать быстро пожаренной рыбой из реки Припять вместе с чернобыльскими сталкерами в заброшенном гараже в двух верстах от саркофага четвертого блока. Часто встречались мы и в редакции с бывшими ликвидаторами — поникшими, начавшими быстро стареть парнями с какими-то бледно-зелеными лицами, которые приезжали из самых разных регионов СССР. Естественно, доводилось не раз беседовать на чернобыльские темы с учеными. О медицинских следах путешествий во мне самой умолчу. В общем, о Чернобыле мне известно чуть больше, чем следовало бы знать.
Спустя четыре года после чернобыльских событий в результате консультаций с коллегами я решила разведать предысторию ядерной катастрофы, выяснить, как задумывался сомнительный эксперимент на АЭС, как готовили специалистов-атомщиков, не предупреждал ли кто-то из них власти об опасности реактора РБМК (предупреждали, и не раз!). Съездила в несколько разных мест, в том числе и под Полтаву, в колонию, где сидел зам. главного инженера ЧАЭС Анатолий Дятлов, и в Таллин, к родителям Леонида Топтунова — того самого молодого человека, который нажал красную кнопку, чтобы прекратить работу четвертого реактора, а реактор в ответ «сошел с ума» и взорвался. Поняв тогда, что произошло, их Ленечка немедленно бросился в ядерный ад разбираться с ситуацией, спасать всех, кого можно и что можно, тушить пожар, т. е. проявил всю возможную мужскую отвагу. Он был отправлен в Москву, в специализированную больницу Средмаша, одним из первых — и одним из первых скончался от немыслимого лучевого удара.
Родители Леонида искренне уверяли меня, что его вины в катастрофе нет, ибо он хорошо учился в институте и всегда действовал по инструкции. А теперь вот папа съездил в Москву на могилу сына, где тот лежит под землей в освинцованном гробу как человек, схвативший смертельную дозу радиации и до сих пор ее излучающий, и увидел, как неразумные посетители кладбища плюют на эту могилку, а один даже в сторону папы плюнул, когда тот признался, что он отец Леонида…
Что правда, то правда. Топтунов не больше других был виноват в случившемся, совсем не виноват, он и впрямь не нарушил инструкцию. Но именно инструкция была нехороша. В это трудно поверить, однако когда мне довелось во время той объемной командировки в разные места страны полистать закрытые (!) учебники по ядерной физике (на каждом стоял типографский номер для учета!), то пришлось убедиться, что возможность катастрофы, подобной катастрофе на ЧАЭС, не рассматривалась авторами учебников даже гипотетически!
Это была необъяснимая самонадеянность «крутых» ученых, спецов, глубоко продвинутых в самой новой науке и технологии ХХ века — атомной энергетике, именуемой «мирным атомом», причем самонадеянность, возведенная в куб, не пресекаемая никакими внутренними «красными кнопками». Чем поплатились Земля, страна и люди за это, все знают.
…Как это часто бывает, конкретное событие, а тем более такое масштабное и кошмарное, как Чернобыль, послужило выстрелом стартового пистолета для состязания в невообразимой кутерьме переоценки ценностей, отмены «красных кнопок» на любое