При этом она оставалась совершенно открытой — в ее улыбке и словах никогда не чувствовалось и тени искусственности или некоего тайного умысла. Возможно, своей кажущейся неприступностью она была обязана именно этому необычному спокойствию и собранности. Выражение ее лица менялось только тогда, когда она смотрела на своего сына.
— Что это вы так долго? — спросил мальчик, едва завидев Серенио и Джондалара. — Все уже давно хотят есть — только вас и ждут.
Дарво заметил Джондалара и свою мать, стоявших у края утеса, однако не стал мешать им. Вначале чужеземец вызывал у него ревнивые чувства, ибо он отвлекал на себя часть материнского внимания, коим Дарво прежде владел безраздельно, но вскоре мальчик понял, что у него появился новый друг, и резко изменил свое отношение к чужеземцу. Джондалар подолгу разговаривал с ним, рассказывал о приключениях, происшедших с ними за время Путешествия, об охотничьих приемах и об обычаях и нравах разных племен. О чем бы он ни говорил, мальчик слушал с неослабным интересом, тем более что Джондалар время от времени показывал ему способы изготовления каменных орудий, а мальчик осваивал их с поразительной быстротой.
Когда брат Джондалара решил сочетаться с Джетамио, радости подростка не было предела. Мальчику очень хотелось, чтобы Джондалар тоже остался с ними и взял себе в жены его мать. Он очень боялся помешать развитию их отношений и потому старался держаться поодаль.
Надо заметить, Джондалар и сам размышлял примерно о том же весь этот день. Он мог думать только о Серенио. Светловолосая и стройная, она была настолько высокой, что доходила ему до подбородка. Мать и сын были похожи как две капли воды, хотя во взгляде карих глаз Дарво не чувствовалось той удивительной безмятежности, которая отличала его мать.
«Я был бы счастлив с Серенио… — подумал он. — Может, мне следует поговорить с ней?»
В эту минуту он действительно желал ее, желал жить вместе с ней.
— Серенио…
Она перевела на него свой взгляд и тут же поддалась магнетическому воздействию его неправдоподобно голубых глаз. На ней сфокусировалось его желание, его жажда. Сила харизмы Джондалара — неосознанной и оттого еще более мощной — застала ее врасплох. Барьеры, столь тщательно воздвигавшиеся ею все эти годы, дабы оградить себя от боли, разом рухнули. Она вновь стала такой же открытой и ранимой, какой была прежде.
— Джондалар…
Ее интонация не оставляла сомнений.
— Я… Я много думал сегодня. — Он с трудом находил нужные слова. — Тонолан… Мой брат… Долго ходили вместе. Теперь он полюбил Джетамио и хочет остаться. Если ты… Я хотел бы…
— Эгей, вы, двое! Все хотят есть, да и еда стынет… — Заметив, как смотрят друг на друга его брат и Серенио, Тонолан осекся и добавил уже совсем иным тоном: — Ох… Прости, Брат… Кажется, я вам помешал…
Они тут же отшатнулись друг от друга. Момент был упущен.
— Все нормально, Тонолан. Нам не следовало так задерживаться. Поговорить мы сможем и потом, — ответил Джондалар.
Он вновь посмотрел на Серенио. Она казалась смущенной и испуганной, как будто не понимала, что на нее нашло в эту минуту и как ей восстановить щит былого самообладания.
Они вошли под козырек и тут же почувствовали тепло большого костра, полыхавшего в главном очаге. При их появлении присутствующие стали занимать места возле Тонолана и Джетамио, которые стояли на центральной площадке, находившейся за костром. Праздник Обета являлся началом продолжительных празднеств, кульминацией которых были Брачные Торжества. В течение всего этого периода общение и контакты будущей пары строго регламентировались.
Присутствующие образовали широкий круг, в центре которого стояли Джетамио и Тонолан. Они держались за руки и смотрели друг на друга так, словно желали подтвердить обет верности и поделиться своей радостью со всем миром. Шамуд сделал несколько шагов вперед. Джетамио и Тонолан опустились на колени, чтобы целитель и духовный вождь племени мог надеть на их головы венцы, сплетенные из веток цветущего боярышника. Они продолжали держаться за руки и тогда, когда их повели вокруг костра. Все прочие последовали за ними. Трижды обойдя очаг, они вернулись на прежнее место. Круг их любви объял собой всю Пещеру племени Шарамудои.
Шамуд вновь приблизился к будущей паре и, подняв руки, возгласил:
— Жизнь — это круг, который начинается и заканчивается Великой Матерью, Первой Матерью, тяготившейся своим одиночеством и потому решившей создать все живое. — Его громкий, звонкий голос отражался эхом от дальней стены вымоины. — Преблагая Мудо — наше начало и наш конец. Из Нее мы выходим и в Нее же мы возвращаемся. Все, что мы имеем, дарует нам Она. Мы — Ее дети, ибо Она — источник всяческой жизни. Она одаривает нас от щедрот Своих. Мы живы Ее телом — пищей, водой, кровом. От Ее духа исходят дар мудрости и доброты, таланты и способности, вдохновение и дружество. Но самый великий Ее Дар — всеохватная любовь. Великая Мать Земля черпает радость в счастье Своих детей. Она радуется нашей радостью и потому ниспосылает нам чудесный Дар Радости. Обретая сей великий дар, мы славим Ее и кланяемся Ей. Своих избранников Она наделяет еще большею наградой — Даром созидать Жизнь. — Шамуд выразительно посмотрел на молодую женщину. — Джетамио, ты относишься к числу этих счастливцев. Восславь Мудо, и Она наделит тебя даром Жизни, — ты сможешь привести в мир нового человека. И помни — Дух Жизни приходит от Великой Матери и принадлежит только Ей. Тонолан, когда ты примешь на себя обязательство заботиться о другом, ты уподобишься Той, Которая заботится обо всех нас. Должным Ее почитанием ты сподобишься творящей силы, которая сможет наделить детей этой женщины или любой другой избранницы Мудо твоим духом. — Шамуд обвел взглядом соплеменников. — Каждый из нас может стать обладателем этих даров. Не забывайте о должном отношении к своим ближним и к Той, Которой мы обязаны всем.
Тонолан и Джетамио заулыбались и, дождавшись, когда Шамуд отойдет назад, сели на плетеные циновки. Это служило сигналом к началу празднества. Молодой паре поднесли хмельной напиток, изготовленный из цветов одуванчика и меда, настаивавшийся с прошлого новолуния. Через какое-то время чаши с этим напитком были розданы и всем остальным.
Дразнящие запахи лишний раз напомнили им о тяжких трудах этого долгого дня. Скучать не пришлось и тем, кто остался на террасе, — об этом свидетельствовало первое блюдо, отличавшееся совершенно замечательным ароматом. Маркено и Толи, представлявшие родственное семейство Рамудои, поднесли Тонолану и Джетамио только что зажаренных, нанизанных на палочки сигов, что были изловлены этим утром. Отвар ароматного лесного щавеля, листья которого превратились в буро-зеленую кашицу, служил соусом.