Берта принялась лизать собак, нашу одежду и, наконец, свалилась. Вид собаки плачевный-плачевный, видимо, она немало пережила: худущая -- кости под полуоблезшей шкурой. Хвост по-волчьи повис обрубком, уши сломились.
-- Берточка, милая собака, да как же ты сюда попала? -- спрашивает растроганно Трофим, ощупывая руками живой скелет. -- Да у тебя даже нет сил стряхнуть с шерсти воду!
-- Где же ты была, куда шла, зачем? -- спрашиваю я.
Берта смотрит мне в глаза долгим взглядом и продолжает тихо стонать. Жаль, что собака III. Так я и уснул с решением идти через Чагар. Мы дальше не плывем, хватит! Старики нас нашли. Вечерняя заря на старой наледи. Улукиткан хочет обмануть осторожного сокжоя. С жирным мясом ночь короткая.
Меня будит холод. Погода мерзкая, идет мелкий дождь. Буйные порывы ветра налетают на угрюмую тайгу, и она отвечает ему с тем же гневом. Я поднимаюсь. На стоянке никого нет: ни спутников, ни собак, ни вещей, только давно потухший костер да остатки вечерней трапезы. И плот лежит на берегу без груза. Что случилось?
Оказывается, уже давно день. Мои спутники решили перекочевать на край таежки. Перетащили туда весь груз, поставили палатку, пологи и теперь что-то делают на галечной площадке возле Эдягу-Чайдаха.
В лесу среди мягкой зелени листвы, под охраной столетних деревьев, уютнее, да и не так ветром берет.
Василий Николаевич и Трофим натаскали на косу еловых веток и из них выложили на гальке крупными буквами:
"СБРОСЬТЕ БАТАРЕИ".
-- Вряд ли с самолета удастся прочесть надпись, ведь ЛИ-2 летает здесь высоко, -- усомнился я.
-- Лишь бы заметили дым, а уж прочесть -- непременно прочтут, бинокль наверняка с ними, -- с жаром отстаивает Трофим. .
-- Если ты уверен, тогда надо добавить три слова: "Идем через Чагар".
-- Почему через Чагар? -- поразился он.
Василий Николаевич тоже повернулся ко мне, насторожился.
-- По Мае не поплывем. Хватит.
-- А как же с обследованием? -- разочарованно спрашивает Трофим.
-- Останется незавершенным. Весною попробуем на резиновых лодках, мне кажется, на них будет надежнее, нежели на плоту.
-- Если на следующий год снова начинать, то лучше нам плыть до конца. У нас есть опыт, да и река здесь полноводнее, меньше риску.
-- Не слишком ли ты надеешься на себя?
-- Надо кончать с Маей.
На таборе залаяли собаки. Бойка и Кучум перемахнули вплавь мутный Эдягу-Чайдах, бросились вверх по реке.
Неужели Улукиткан? Как, должно быть, взволновался он, услышав лай собак, и как радостно забилось его сердце, утомленное тревогой за нас!
Мы стоим на берегу, захваченные ожиданием.
После дождя все умылось, и цепенеющий сонный воздух окутывает землю. Чувствуется, солнце уже спустилось к горам, и от этого становится еще холоднее и неприветливее.
И вот знакомый окрик волнует слух:
-- Мод... мод... мод...
Видим, как из тайги показывается рогастый олень. На нем -- Улукиткан. Мы сразу узнали его по сгорбленной спине, по бердане, торчащей кверху дулом из-за левого плеча, по тому, как покачивается он в седле в такт торопливым шагам учага. Караван еле поспевает за ним.
Следом появляется и Лиханов.
Улукиткан сворачивает вправо, перебредает речку и, соскочив с оленя, подходит к нам. Теперь он кажется стареньким-стареньким -- от тяжелого и долгого пути. Но в глазах радость.
Старик стаскивает с головы свою убогую шапчонку, вытирает ею потное лицо и, немного успокоившись от быстрых шагов, говорит:
-- Меня может Обмануть злой дух -- Харги, дикий зверь, даже друг, но сон не обманет. Я же говорил, обязательно живой придешь на Эдягу-Чайдах. Теперь ты должен верить старику, что Мая худой речка, что нам лучше вместе аргишить, делать один след.
Мы здороваемся. Все рады, что снова вместе.
-- Ты прав, Улукиткан, нам не нужно расставаться. Когда с нами нет тебя -- мы словно в чужой стране.
Я мысленно даю себе клятву не отпускать от себя больше старика.
Следом за Улукитканом на косу выходит Лиханов. На его почти черном скуластом лице отпечаток нелегкого пути, бессонных ночей, а на одежде он принес запах рододендронов и стланиковых чащ.
Вряд ли когда-нибудь здесь, на устье Эдягу-Чайдаха, собиралось такое беспокойное общество. Мы помогаем проводникам развьючить оленей, отпускаем животных на корм. Ужинать забираемся в палатку.
-- Как дальше ходить будем? -- спрашивает Улукиткан, не отрывая губ от блюдца.
-- Через Чагар.
-- Пусть олень два-три дня отдохнет, потом хорошо пойдем, -- отвечает он.
-- Пройдем ли? Ты знаешь проходы?
-- Тут никогда не ходил, но старый люди говорили, что от устья Эдягу-Чайдах по второму ключу можно подняться на хребет. Только вперед нам надо маут делать, свой мы потеряли, а без него Баюткана не поймаешь, и олочи, видишь, совсем кончал, надо подошву добывать, да и потники попрели, менять будем.
-- Из чего же ты будешь делать маут? Из веревки? Он пренебрежительно посмотрел на меня.
-- Ты разве видел маут из веревки? Надо искать большой сокжой, тогда все будет: и подошва, и нитки, и потники. Сейчас время жирного мяса, хорошей шкуры, а лист упадет, сала не останется и шкура испортится. Вот и надо торопиться, охота уходит.
-- Куда же ты пойдешь?
-- Вверх по Эдягу-Чайдах есть старый наледь, там надо искать сокжоя.
-- Ты думаешь, на наледи удача будет?
-- Если глаза есть -- можно не думать. Где отдыхает зверь -- там остается шерсть; где ходит он -- обязательно найдешь след; где кормится -будет примят ягель. Все это мои глаза видели там сегодня.
-- Меня возьмешь в помощники? -- спрашиваю я, заранее зная его ответ.
Старик хитро смеется, кивая головою.
-- Пойдем, места там много, кому-нибудь зверь попадется. Утро бы. не прозевать, -- и он что-то додумывает, озабоченно мнет свою реденькую бороденку.
Мы допиваем чай и на этом заканчиваем свой пир. Меня уже зовет, волнует завтрашний день. Перед сном мы выбираемся из палатки подышать свежим воздухом. Над лагерем, над облитыми лунным светом горами -- ночь. Тайга дремлет в тени. Вдали, в полосе прозрачного воздуха, видны кружевные узоры береговых утесов. Где-то выше зазывно поет хрустальный ручей да за наносником, где пасется стадо, о чем-то гутарят бубенцы.
-- Видел? -- сказал Улукиткан, показывая рукою на запад, где только что небо пробороздил метеорит. -- Это хорошая примета, удача нам будет.
Утро входило в свои права медленно. Жидкий полусвет поднимался меж деревьев, стучали дятлы, назойливо пищала в чаще какая-то пичуга. Гуси, пролетая над стоянкой, подняли тревожный крик. Лагерь пробудился. Улукиткан давно встал и ушел за оленями.
Трофим остается в лагере с Николаем. Они будут держать дымовой костер на случай появления самолета, напекут лепешек и займутся починкой вьючного снаряжения. А Василий Николаевич после того, как туман поднимется, выйдет на одну из правобережных вершин, ниже устья Эдягу-Чайдаха, и оттуда осмотрит горы, сделает зарисовки горизонта и постарается проследить Маю: куда она уходит -- и не понижаются ли дальше горы?
Не представляю, что сейчас делается в штабе экспедиции?! После неудачных попыток обнаружить нас с воздуха усилят наземные поиски. Догадается ли Плоткин искать нас с устья Маи, и не пошлет ли он людей по нашему пути от Кунь-Манье?
В десять часов мы с Улукитканом покидаем лагерь. С нами пять оленей и Кучум. Туман, как молоко, растекается по широкой долине, редеет.
Идем вверх по долине Эдягу-Чайдаха. Необозримые стланики. Они то лежат сплошным покровом по болотистой почве, то карабкаются по склонам в вышину, то расплескиваются волнами по отрогам Чагарского хребта. Лиственничная тайга здесь поредела, не выдерживает конкуренции.
Обоснует ли когда-нибудь человек тут, в глухомани, свое жилье, и назовут ли его дети этот печальный пейзаж, вправленный в низкое серое небо, своей родиной? Кто-то совершит этот подвиг, но -- не скоро.
Стланики теснят нас к реке. В поисках проходов мы перебредаем холодный Эдягу-Чайдах. Улукиткан подбадривает пятками своего верхового оленя, явно торопится.
С неба сваливается мелкий дождь. Налетает ветер. Он словно во хмелю дует то снизу, то сверху. Мы сворачиваем по ключу влево, находим хороший ягель и там разбиваем стоянку под кронами лиственниц.
Вечереет.
-- Однако, ветер всем разболтал, что мы тут, -- говорит Улукиткан убежденно и зябко вздрагивает от сырости.
-- Может, спустимся километра два и там заночуем? Какая охота по дождю.
Старик смотрит по сторонам, прислушивается к шелесту стекающей по хвое влаги, поднимает голову, окидывает прищуренным взглядом волнистую кровлю неба.
-- Еще никто не знает, что будет через час, -- заключает он. -- Если дождь не перестанет -- ночевать пойдем ниже.
Мы ждем. Минуты капают медленно. Замечаю: лицо Улукиткана светлеет от какой-то догадки. Неужели старик предчувствует перемену погоды? По каким признакам? Мне тоже хочется сделать открытие. Напрягаю зрение, слух, но, увы, кроме падающего дождя, ничего не замечаю. Ему кажется, что и я уже догадался о перемене. Так сытому кажется, что все люди сыты. Он молча развязывает кожаную сумочку, начинает копаться в патронах, выбирая самый надежный для первого выстрела.