Нарядные витрины стараются замаскировать безнадежность, приправленную тоской, разлитую в воздухе и насквозь пропитанную серыми дождями. Свинцовое небо давит на плечи, заставляет опускать голову, пряча взгляд. В этой сытой правильности совсем нет мне места. Чужой. Одинокий. Даже огни вечерних окон не манят меня, потому что я интуитивно чувствую их инородность. Люди, словно заботливые муравьи, суетятся возле магазинов и, обвешавшись пакетами, спешат домой. Это жутко, когда вокруг тебя искрится и бурлит праздник, а ты один. Тебе некому выбирать подарки и не с кем открыть бутылочку вина. Я всегда не любил фальшивую предновогоднюю суету, пока жил с родителями. Но сейчас я бы многое отдал, чтобы прикрыться этим от пожирающего изнутри одиночества. Завыть бы. Но я взъерошенным мокрым воробьем скачу через лужи.
Маленький старинный городок с традиционным замком на взгорье, мощеными булыжником улочками, где порой и вдвоем разойтись сложно, и старинные дома, увитые зеленью. В одном из таких домов я и живу. Купившись на возможность прикоснуться к истории, я выбрал эту квартиру, о чем каждодневно жалею. Узкие окна скупо пропускают свет. Толстые стены, кажется, за века впитали сырость, которая выхолаживает комнату под утро. Скрипучее дерево вторит даже вздоху, а маленькая чугунная ванна, чудом втиснутая в закуток под самое окно, каждый раз заставляет меня мечтать о бане. Я мерзну. Постоянное ощущение озноба заставляет меня буквально жить с чашкой горячего чая в руках.
Во дворе дома, где и так развернуться было негде, застыла большая черная машина, я, грязно выругавшись и обтирая стену, протискиваюсь мимо. Взбежав на второй этаж, где и находится мое «чудесное» жилье, я уже почти скрываюсь в комнате, когда меня сковывает низкий хрипловатый голос, беседующий с хозяйкой. Я неверяще, на цыпочках, кажется, даже перестав дышать, проскальзываю вниз. Ступеньки заговорщически поскрипывают, даже на полтона ниже, чем обычно. Не может быть…
Но либо мой истосковавшийся мозг подкидывает мне галлюцинацию, либо на низкой тахте с чашкой кофе в руках сидит Марк. Фрау Хильда, моя квартирная хозяйка, увидев меня, расцветает лошадиной улыбкой:
– Виктор, твой бой-френд милый человек, он учился с моим Гельмунтом у одного профессора.
Я застываю под лай фрау Хильды, не в силах сосредоточиться на ее словах. Марк! Я жадно и недоверчиво созерцаю его. И тут меня обжигает. Бой-френд?
Марк аккуратно ставит чашку, извиняется, повернувшись к хозяйке, и, приобняв меня за плечи, молча ведет наверх. Все его движения выверенно аккуратные, даже ступеньки скрипят через одну. Прикрыв дверь в комнату, Марк опирается об нее спиной и закрывает глаза.
– Марк, – выдыхаю я, – что ты тут делаешь? Когда ты прилетел? Тебе Егор дал мой адрес?
– Тише, – как-то задушенно бормочет Марк. И, притянув меня к себе, обняв так, что я всхлипываю, признается: – Я с трудом себя контролирую. – Жестко задрав мой подбородок вверх, впивается взглядом в лицо. Наклоняясь к самым губам, шепчет: – Я соскучился.
Комната вдруг, чуть покачнувшись, тихонечко, будто старая фрау под мелодию своей молодости, начинает кружиться вокруг нас. Я смотрю на маленькие темные лучики в чайных глазах Марка и оживаю. Чувствую, как моя душа, взрываясь и трескаясь, распадается на сотню мелких осколков, выпуская на волю новорожденных бабочек, которые порхают вокруг моего внутреннего дракона и погружают его в транс. Марк трепетно и нежно обводит подушечками пальцев контур лица, излом губ, и я проигрываю этой непривычной трепетной нежности.
– Я прилетел на три дня, Звереныш. Давай возьмем перерыв? Прошу тебя.
– Марк, – остатки моей гордости и благоразумия торопливо сдаются под натиском дрожащей в нем нежности. – Марк, – шепчу я, впиваясь до белых костяшек в его одежду. – Что же ты вытворяешь?
Мы допоздна бродили по узким улочкам, любуясь на праздничные витрины, погода, будто извиняясь за непрерывные дожди, вызолотила город холодным солнечным светом. Мой внутренний дракон, безнадежно махнув лапой, как азартный игрок занимал у судьбы под бешеный процент эти дни счастья. Я вздрагивал от сладковатого восторга, замешанного на неверии и страхе, когда руки Марка обнимали меня среди толпы на улице или когда его долгие горячие поцелуи жалили меня, и плевать нам было на окружающих нас людей. Наши ночи, переполненные жаркой, неторопливо-тягучей любовью, наполняли мою душу горьковатым медом украденного наслаждения. Моя Рождественская Сказка.
***
– Мой золотой мальчик, – шепчет Марк, уткнувшись в мою макушку. – Отпускай меня. Скоро закончится регистрация.
Я, вцепившись в отвороты его куртки, стараюсь сделать глубокий вдох. Я словно прирос к нему за эти дни и сейчас чувствую почти физическую боль, отрывая себя от него. А после долго брожу по необъятному чреву Франкфуртского аэропорта, только что поглотившему мое счастье. Прихожу в себя, только когда тюкаюсь носом о прозрачную стеклянную дверь парикмахерской. Вокруг меня гибкой змеей крутится худой, затянутый в узкие джинсы мастер. Он с удовольствием пропускает сквозь пальцы сильно отросшие волосы и мурлычет стандартные комплименты:
– Какой волос. Как золото. Чего хочет золотой мальчик, скажи, я сделаю со скидкой?
Я вздрагиваю.
Покидаю парикмахерскую под насупленное молчание мастера. А в витринах отражаются рваные черные пряди, непривычно хлещущие по лицу.
15
Аэропорт родного города встречает меня нахмуренными лицами и серостью. Волна радости от возвращения домой как-то резко идет на убыль, и я молча и сосредоточенно прохожу досмотр. Растерянно оглядываю родные улицы и с недоумением осознаю чуждую мне атмосферу. Меня раздражает неприбранный вид города. Раздражают цепкие взгляды прохожих, в каждом выискивающие изъяны. Я и не заметил, как рациональная уютная правильность Европы незатейливо поселилась во мне. Она морщит свой капризный носик, сталкиваясь с небрежным, не знавшим хозяйской руки городом. Я отчаянно тормошу чувство патриотизма, желая расшевелить его, пробудить, затопить нутро радостью, но патриотизм перелинял в боль за то, что видят мои глаза. Я вдруг отчетливо начинаю скучать по Европе, которую проклинал эти полгода. Что же это? Это неправильно. Неверно. Что раньше радовало мою душу и заставляло тянуться всем своим нутром назад?
Люди! Марк, Мила, Егор, Темик… Лица, вспыхивая звездочками, рассеивают серый смог хандры.
Марк… Я соскучился и понимаю, что бессмысленно вести эту внутреннюю борьбу за уже павшие бастионы. Я не знаю, что делать, увидеть его нужно, но потом. Не сейчас, пока мои нервы натянуты, как спасательные тросы и визжат от перегрузки.