Это все недотрах.
Это все чушь.
Нельзя-нельзя.
А запретный плод так сладок.
А запретный плод сам в руки просится.
Запутался.
Внутри разливается отчаяние, подталкивает меня к краю. Я, как бомба, сейчас соберу вокруг побольше народу и взорвусь, так чтобы осколками покалечило… Спаси…те…
И я не выдерживаю. Звоню, прошу, умоляю. Скуля, тычусь в упрямо сжатые губы Марка, выпрашивая еще чуть-чуть любви… Дракон умирает от стыда за меня, грызет мое нутро утренним раскаянием. Не-на-ви-жу…
***
Уткнувшись лбом в холодную столешницу, я выплескиваю из себя все. Про Марка, про Темика, про Кира и Милу. Слова идут густым кровавым потоком из самого сердца. Егор внимательно слушает, гоняя коробок спичек по гладкой столешнице. Молчит.
– Это ты перестарался, Вик, – голос Егора, чуть севший. – Намудрил. Одним ударом не разрубить. Может, возьмешь тайм-аут? Разберешься немного в себе?
– Я бы рад, но как?
– Беги, брат, беги, – хмыкает Егор, открывая запотевшую бутылку водки. – Давай по чуть-чуть для расширения границ сознания, так сказать?
К утру в прокуренной квартире мы разрабатываем «план побега». При университете есть программа, по которой студенты могут проходить практику в Европе, стоит лишь сдать экзамен по языку и творческий конкурс. Подтянуть язык мне поможет близкая подруга матери Егора и Марка, а творческий конкурс я уж точно осилю. Наличие цели и задач как-то вдруг немного усмиряет мою разворошенную душу.
Только моя судьба дама капризная. Она, видимо, чуток помешана на драмах и не может не плеснуть бензинчика в затухающее пламя.
Я собираю вещи, с удивлением отмечая, что совсем не верю в то, что уеду. Как будто это происходит не со мной. Перепроверив еще раз пакет с документами, я мысленно пробегаюсь по списку. Вроде бы все. В квартире резко и требовательно рявкает дверной звонок. Ну и кого это принесло?
Я открываю дверь и замираю. Марк. Картинно облокотившись о косяк, он с независимым видом созерцает калейдоскоп эмоций на моем лице. Мне хочется трусливо захлопнуть дверь перед его носом, но тело, в очередной раз предав меня, шагает назад, приглашая его войти.
Марк неторопливо проходит в комнату и сразу направляется к кровати. Устало опустившись среди вороха забракованных для поездки вещей, интересуется:
– Все-таки улетаешь?
– Зачем ты здесь, Марк? – вести светские беседы я не в состоянии.
– Сам задаю себе этот вопрос, – Марк устало трет переносицу. – Может быть, потому что моя жизнь стала похожа на манную кашу, такая невнятно-правильная? Может быть, потому что засыпать мне в последнее время не хочется? Стоит чуть отпустить контроль, как из подсознания вырывается один злобный звереныш и больно кусает и грызет где-то здесь, – Марк растирает грудь в области сердца. – И что с этим делать, я не знаю.
– Марк, – я обреченно усаживаюсь рядом. – Я же сейчас в очередной раз спляшу под твою дудку все что тебе угодно, а потом ты вспомнишь о своей великой миссии на Земле и задвинешь меня в потайной ящичек. Так?
– Хм… Вик. Я сам устал от этого взаимного передергивания нервной системы. С тобой не могу и без тебя не могу. И зачем ты вообще появился в моей жизни?
– Ложка дегтя в медовой бочке твоей жизни?
– Может быть, наоборот?
Марк вытягивается на кровати и тянет меня к себе. Я, пристроившись на груди, обрисовываю пуговицы на рубашке, слушаю глухие и скорые удары его сердца и наслаждаюсь знакомым ароматом горечи. Марк, взъерошив мои волосы, утыкается носом в макушку и с удовольствием вдыхает.
– С тобой хорошо, притворяться не надо, объяснять не надо. Говоришь как сам с собой.
Я по-настоящему наслаждаюсь тем, что Марк пришел ко мне без привычной брони и безоружным.
– Так зачем ты пришел? – повторяю вопрос скорее для проформы.
– По сценарию пошленькой мелодрамы я должен появиться в самый критичный момент со своим идиотским признанием, и это должно заставить тебя плюнуть на все и радостно кинуться мне на шею. Сработало?
– Почти. Но там в финале хеппи энд, «и жили они долго и счастливо».
– Боюсь, что в нашем кино это невозможно.
– Ты в нас совсем не веришь, Марк?
– Совсем. Вик, ты не замечал, насколько мы с тобой похожи? Ты же как мое альтернативное Я. В условии «если бы». Нам тесно в ограниченном условностями пространстве. Мы очень быстро перерастаем рамки и начинаем маяться. А еще и ты, и я помешаны на доминировании и контроле. Мы с тобой в постели едва договариваемся, и то потому что пока это приносит удовольствие. У нас с тобой получилась бы прекрасная война. И совсем дрянной мир.
– Может, подонкихотствуем? Рискнем?
– Вик…
Договорить он не успевает, его прерывает звонок. Я утыкаюсь в Марка, не желая, чтобы внешний мир вторгался в такой хрупкий момент, когда моя душа целиком и полностью раскрыта, и я чувствую, что душа Марка тоже абсолютно обнажена. Но с моим желанием считаться внешний мир не желает, и звонок пронзительно и настойчиво истерит в тишине квартиры. Я со вздохом отрываюсь от Марка и иду открывать дверь. На пороге стоит Темик. Первое мое желание – рыкнуть на него, но, заметив, как в его больших глазах плещется знакомая мне боль, я затыкаюсь.
– Тем. Темик. Не сейчас, ладно? Я тебя умоляю, – выдыхаю я.
– Ты уезжаешь?! – истеричные нотки прорезаются в голосе Темика.
– Минуту подожди, – бросить его так я не имею права и поэтому, прихватив сигареты, прошу его об отсрочке объяснений.
Но вернувшись в квартиру, я понимаю, что момент упущен. Марк застыл у окна с явным намерением уйти. Ну уж нет. И я, стягивая с себя одежду, падаю на кровать.
– Марк, а давай прощаться как в кино? Медленно, красиво и нежно?
– Под красивую музыку? – Марк расстегивает манжеты своей безупречно белой рубашки.
– Обязательно. И титры…
14
Дождь… дождь… дождь… В этой чужой стране порядка я был совсем инородным. Не совпал ни одним выступом. Побег не принес мне ожидаемых результатов. Я тосковал. Остро. Эта тоска, будто пропитав меня всего с ног до головы, выплескивалась кислотными красками на холсты. Как ни странно, они пользовались популярностью. Но и это меня не радовало. Я, закрывая глаза, почти на ощупь выводил тонкие линии, которые непонятным мне образом вдруг сливались в знакомые черты лица. За это время я выписал каждый оттенок, каждый штрих своей любви на бумаге. И я заполнял ею мир вокруг себя, раздаривая и продавая работы. Словно метками усеивал время и пространство.
Нарядные витрины стараются замаскировать безнадежность, приправленную тоской, разлитую в воздухе и насквозь пропитанную серыми дождями. Свинцовое небо давит на плечи, заставляет опускать голову, пряча взгляд. В этой сытой правильности совсем нет мне места. Чужой. Одинокий. Даже огни вечерних окон не манят меня, потому что я интуитивно чувствую их инородность. Люди, словно заботливые муравьи, суетятся возле магазинов и, обвешавшись пакетами, спешат домой. Это жутко, когда вокруг тебя искрится и бурлит праздник, а ты один. Тебе некому выбирать подарки и не с кем открыть бутылочку вина. Я всегда не любил фальшивую предновогоднюю суету, пока жил с родителями. Но сейчас я бы многое отдал, чтобы прикрыться этим от пожирающего изнутри одиночества. Завыть бы. Но я взъерошенным мокрым воробьем скачу через лужи.