Читать интересную книгу Твердые реки, мраморный ветер - Бодхи

Ганс встал, подошел к холодильнику и взял колу, по пути включив освещение в застекленном микро-музее минералов. Андрей с Йолкой жили в "аквамариновой комнате", и десятка два крупных аквамарина, красиво подсвечиваясь, лежали за стеклом. Внизу была наклеена табличка, сообщавшая, что этот камень улучшает карму для такого-то знака зодиака, что он способствует пищеварению и поднимает тонус и прочее и прочее – хрень для религиозных туристов. Но камни были действительно красивыми, и Андрей подошел и рассматривал переливы нежно-голубого цвета, пока Ганс пил свою колу.

"… Проснувшись, я секунд десять или даже двадцать лежал без движения, – продолжил Ганс. – Память просыпалась медленно, блокированная чувством свершившейся трагедии, но в конце концов сонливость прошла окончательно и я все вспомнил. Верить в то, что мне вспомнилось, совершенно не хотелось, и я судорожно старался оттянуть как можно дальше момент неизбежного принятия действительности. Неожиданно, чувство облегчения словно пролилось на меня живительным дождем. А что, собственно, произошло? Да ничего! Два бокала французского красного вина натощак, сумасшедший русский с рюкзаком (я даже фыркнул от смеха), впечатлительность моей натуры – все это сыграло со мной дурную шутку, и теперь я вымазался в дерьме, лежу в обоссанном нужнике и мне холодно. Ну и что страшного? Сейчас глубокая ночь, все спят, я выйду отсюда, пройду к себе в номер – какое счастье, что я не пожалел лишних десяти долларов и снял комнату с раковиной и туалетом! Часы показывали пол-второго. Стирка, помывка – под холодной водой будет мерзко, я поежился, но куда деваться? В три утра я уже смогу залезть в теплую постельку (я еще раз возблагодарил себя за предусмотрительность – за то, что взял дополнительное одеяло к себе в номер) и все забудется, как сон.

Кряхтя, я приподнялся, стараясь не особенно шевелить испачканной ногой. Боли уже почти не было. Еще надо будет пол помыть в коридоре гэстхауза, мелькнуло в голове, ведь пока я дойду до номера, пол будет испачкан. Неловко приподнявшись, я поскользнулся и чуть не грохнулся снова на пол, но успел подставить руку, левой ногой с силой ударив в стену туалета. Раздавшийся грохот среди абсолютной ночной тишины прозвучал особенно громко. Я старался быть настолько беспечным, насколько это было возможно, заняв себя мыслями о том – где я возьму мыло и к какому часу завтра моя одежда высохнет. Если бы при падении нога ударила в дверь, то уже сейчас она была бы распахнута и путь был бы открыт. Эта мысль пришла совсем некстати. Она была совершенно ни к чему. Не надо воспринимать ее всерьез, вообще не надо о ней думать, не надо о ней думать, не надо думать о том, что дверь могла бы уже быть открытой, потому что я сам сейчас открою ее, и об этом тоже не надо думать! Я уже почти кричал про себя, но было уже поздно – момент, если он вообще и был когда-либо, был уже упущен – я уже не мог изображать спокойного уравновешенного человека, и страх толчками выплескивался откуда-то изнутри. Как ни странно, это подействовало даже успокаивающе. Я признался себе в том, что вся эта попытка была заранее обречена, что страх все равно возник бы с той же силой при первом же прикосновении к двери. По крайней мере сейчас я ясно осознавал свое положение, и понимал также, что это положение отвратительно. До утра как минимум я ничего сделать не смогу. Я знал по своему опыту, как ночные страхи исчезали совершенно без усилий с первыми проблесками утренней зари. Бывало, что маленьким мальчиком я дрожал от страха под одеялом, не смея высунуть и кончика ножки, но как только под одеяло пробивался свет, страхи исчезали и я тут же о них забывал. Приступы эти случались не часто – в основном тогда, когда я, ложась спать, начинал думать о том, что будет, когда я умру. Умирать страшно не хотелось, а между тем смерть казалась очень близкой в силу своей принципиальной неизбежности. Страх смерти сменялся каким-то совершенно иррациональными страхами, ночные тени становились все более и более угрожающими, так что я постепенно забирался полностью под одеяло, тщательно подоткнув его со всех сторон, а затем нырял туда с головой, хотя и понимал, что будет душно, но так я по крайней мере мог заснуть.

Я снова вспомнил о русском, и неожиданно – чуть ли не с симпатией, словно к собрату по несчастью. Где он сейчас? Спит в своей комнате? А может быть в своей вечерней тренировке он ошибся и унесло его в неведомые страны и времена? Я заметил, что рассуждаю о перемещении в пространстве-времени как уже о совершенно простом факте, но тормозить себя не стал – все равно до утра я пригвожден к этому нужнику, будь он проклят, а страшилки, хоть и пугают, все же приносят с собой впечатления. Может быть я когда-нибудь книгу напишу. Точно! Научно-фантастический рассказ, и опишу эту историю, и в моей истории человек, запертый в туалете, утром обнаружит себя в совершенно новом мире, в каком мире… ну например в шестнадцатом веке. Нет, это скучно, да и не знаю я ничего про шестнадцатый век – вроде как дерьмово там все было, каждый за себя, все бегали с луками и стрелами, жизнь мало что стоила, эпидемии всякие, религиозный фанатизм. Я постарался припомнить – это когда такое было, что людей сажали в тюрьму за то, что они смеялись на улице или одевали одежду не черного цвета. В Швейцарии где-то. А, не было тогда Швейцарии, были отдельные кантоны. В Женеве это было, вот где, Кальвин навел там порядочек похлеще сталинского… нет, не хотелось бы туда. Я постарался представить – куда бы я хотел заслать своего героя, но ничего не придумывалось, а холод становился все более ощутимым.

Начав покачиваться на месте, вскоре я стал подпрыгивать. Это, конечно, было несколько шумно, и не хотелось бы опозориться, если меня тут застанут в таком виде, но холод донимал. На память стали приходить истории, которые раньше я считал выдумками, про то, как для защиты от змей вокруг палаток кладут веревку – якобы змеи по непонятной причине не могут через нее переползти. Волки почему-то якобы не могут пробежать под веревкой с красными флажками. А я не могу открыть дверь злосчастного нужника… Холод под утро становился все более нестерпимым, и подпрыгивания уже не помогали. С одной стороны это вызывало тревогу, а с другой несло успокоение – то, на что я не мог решиться из-за мистических страхов, я смогу сделать под влиянием холода – силы столь же неумолимой, как голод или жажда. Теперь, когда я представлял, как меня тут найдут, вытащат испачканного в дерьме, с разорванной штаниной, как будут смотреть словно на сумасшедшего, парализующего стыда уже почти не возникало – все равно это неизбежно, так не замерзать же тут насмерть. Я даже испытал прилив гордости за то, что у меня хватило сил признать свою невозможность самостоятельно покинуть этот заколдованный сарай. Единственное, что целесообразным было бы сделать, так это привлечь минимум внимания. Для этого я начну стучать в стенку туалета понемногу, чуть-чуть, и может быть туристы даже и не обратят на это внимания – мало ли что там с утра делают непальцы.

Поначалу я чуть снова не испугался, когда понял, что из-за страха не могу ударить по стенке – а вдруг там ТОТ, кто приходил ночью? Но холод был весьма убедительным переговорщиком – уже спустя пару минут я осмелился и тихонько ударил в стенку. Ничего не произошло. Я ударил сильнее. Осознание чудовищной глупости происходящего покоробило меня, я зажмурил глаза и покачал головой – засранный турист обдолбался наркотиками, сидит в нужнике и колотит в стенку… господи, ужас-то какой… а ведь когда люди придут и начнут открывать дверь, я, чего доброго, начну еще цепляться за веревочку и изо всех сил держать дверь… впрочем, если они начнут кричать что-нибудь по-английски или по-непальски, то страх скорее всего пройдет. Мне ведь нужно совсем немного – любое доказательство того, что там – снаружи – старый добрый мир. Я ударил сильнее. Еще раз. Еще. Ничего в ответ. Мне пришло в голову, что туристы, даже если кто-то и проснется, уж точно из постели не вылезут в ночь в такую холодину, ну оно и хорошо, их ему тут и не надо. А если проснутся непальцы? Ну, портеры и гиды с места не сойдут, им это тоже не надо. Местный персонал гэстхауза скорее всего должен будет вылезти… Я продолжал стучать все сильнее и сильнее, но рукам стало больно, и я начал колотить в стену ногами. Понемногу стало закрадываться отчаяние. А что, если они просто не слышат? Все-таки туалет расположен в густых кустах, и ближайшая часть гэстхауза состоит как раз из окон, ведущих в номера туристов, а где спят служители? Может вовсе где-нибудь в другом помещении или с другой стороны гэстхауза? Так они просто не услышат, или подумают, что звук доносится с улицы. Я отчаянно заколотил в стену ногами, но все напрасно.

Кретинизм. Маразм! Зато хоть немного согрелся. Ну что еще делать… кричать? Но это уж будет совсем глупо. Тогда уж точно сбегутся туристы, тогда все сбегутся, и позора будет… Я представил, какими глазами на меня будут смотреть голландки, и понял, что кричать я не смогу ни за что. Ситуация становилась безвыходной, а холод все крепчал. Если бы не эта чертова дырка, из которой ветер задувает как из аэродинамической трубы, я бы смог быстро "надышать" внутри и воздух бы согрелся. Чем-то надо эту дыру заткнуть, но чем?? Я просто взвыл от отчаяния, когда рассудок подсказал, что есть в моем распоряжении, чем можно заткнуть дыру. Собственными штанами. Ноги мерзнут значительно меньше верхней части тела, так что если я останусь в полартековской куртке, сняв штаны и постелив их поверх дырки, то будет значительно теплее, и появляется шанс дождаться рассвета, и тогда все пройдет гладко, но если меня здесь найдут еще и БЕЗ ШТАНОВ… я даже зажмурился, представив эту картинку. Я давно уже знал еще по прошлым путешествиям, что местные непальцы, живущие в поселках вдоль трека, передают друг другу информацию быстрее, чем ты сам передвигаешься. Я прославлюсь тут на века, мне сюда на веки вечные будет закрыт вход, я стану посмешищем на всю оставшуюся жизнь. Ладно, подумал я тогда, есть еще треки в латинской Америке – там я еще не прославился. Кроме того, я смогу быстро одеть штаны, когда понадобится.