Читать интересную книгу Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу - Альфред Дёблин

Молодая царица, окаменев, сидела на троне рядом с князем тьмы.

Она неузнаваемо менялась прямо на глазах. В ушах Прозерпины звучали уже привычные для ее слуха плач и визг вновь прибывших душ, рычанье и зверский хохот перевозчика, а также вопли осужденных, которых гнали к огненной реке; у ног Плутона она видела кошмарную троицу и веретено, видела судий и ужасающую великаншу с мечом и с весами в руках; да, она видела весь жуткий штат своего супруга. Ее уши были открыты, она сидела неподвижно, не пыталась улизнуть, вбирала в себя все и повторяла: «Вот я где, вот я где, Прозерпина, дитя Деметры».

Эти слова она твердила много часов, много часов подряд, и все больше и больше каменела, так она становилась супругой князя тьмы.

Но богиня Деметра, оставшаяся на земле, не отреклась от своей дочери. Теперь наконец Зевс взялся за ум и даже растрогался. Он вник в дело и увидел, во что превращалась прелестная изящная Прозерпина в обществе Плутона. Да нет же, она не была деревенской девчонкой. Его братец тюфяк ничего не понимал в женщинах. Это было ясно. Тем не менее Зевса возмущало поведение Плутона по отношению к этой, хоть и по-детски наивной, но милой девушке, милая девушка медленно чахла, прямо угасала. Все это заставило Зевса выработать новый план: ему следовало вмешаться, он должен был продемонстрировать подземному братцу свою власть. Пусть знает, что он, Зевс, думает о нем.

В ту пору Зевс в яром гневе метал громы и молнии. Ползимы гром так грохотал, что его услышали даже в преисподней: Плутон вскочил с трона, сначала удивился, потом испугался — он решил, что титаны опять вырвались на волю. И ют уже целая стая стервятников, отправленная Гермесом, гонцом Зевса, влетела в ад — она принесла письмо Зевса: создавшееся положение считать нетерпимым; совершено похищение, наглое похищение, вдобавок ко всему жертва похищения — женщина, да еще дочь богини. А как известно Плутону, и боги подвластны законам. Поэтому самое меньшее, что можно сделать для искупления злодейского поступка, это — вернуть Прозерпину ее матери… на полгода. И пусть Плутон не думает, будто ему удастся затруднить возвращение какими-либо каверзами. Этот приказ Зевса явно противоречил приказу, отданному прежде. Но Зевс был Зевсом, тираном, властителем вселенной.

Скрежеща зубами, Плутон принял к сведению распоряжение Зевса. Но, как это часто случается, затаил обиду.

Таково было установление, и оно выполнялось: раз в году Прозерпина поднималась на землю — теперь ей уже не приходило в голову бежать; в назначенный час она слезала с трона и садилась в поданную ей колесницу, которой правил Плутон, в ту самую колесницу, куда ее бросили при похищении. Каждый раз Прозерпина с болью садилась в эту железную карету, с болью глядела на могучих, храпевших огненных коней — она вспоминала преступление, которое было совершено, вспоминала неслыханное, да, неслыханное злодейство и, стоя с опущенной головой позади Плутона, клялась отомстить, ни на минуту не забывать то, что с ней произошло. Если она и владела в своей жизни чем-то, по-настоящему владела, если и хотела удержать что-то в себе, считая своим единственным достоянием, то это было воспоминание о надругательстве над ней. Ненависти к виновному, жившей в ее сердце, суждено было стать неугасимой, равно как и отвращению к богам, которые терпели такие злодейства. Самой себе Прозерпина повелела постоянно жить с ощущением гложущей обиды.

Может быть, эта обида когда-нибудь сгложет ее окончательно и уйдет вовсе, и тогда от Прозерпины останется одна пустая оболочка. Но все вышло иначе.

Элис долго молчала.

Эдвард прошептал:

— Как все вышло, мама?

— Ежегодные возвращения на землю… встречи, объятия, разговоры с матерью — все это было. А также игры и пение с подружками, сицилианская весна и лето с цветами, со зверями. Все наставало снова, повторяюсь. И если сегодня срок истекал, то завтра все должно было начаться опять.

В первые годы жизнь на земле была для Прозерпины ежесекундно омрачена мыслью о прощании. Эта темная туча не рассеивалась до того самого дня, когда мать и подруги начинали громко причитать и когда посланец небес, отправленный Зевсом, прилетал на землю и брал за руку Прозерпину, дрожащую, с опущенными долу очами. Бедное невинное дитя! Глядя на нее, мать в бешенстве бросалась на землю… Ее ребенок — и вдруг в аду! В голове у Деметры это не укладывалось… Мир Зевса. Ах, на этом свете нет доброго, справедливого бога!.. Ах, Зевс не ее божество… О, я молю, чтобы Зевс не был навеки богом!

Ну, а как вела себя Прозерпина в первое время? При расставании она упиралась, махала кулаками; она не хотела; она не хотела идти. Несказанно печальное зрелище! Прозерпина призывала мать и приятельниц на помощь. А они стояли, закрыв лицо руками, не могли ничего сделать — только всхлипывали и бормотали уверения в любви. Никто не осмеливался восстать против гонца Зевса. Он мягко обхватывал ее одной рукой, приподнимал гигантские крылья, сумерки опускались на землю. И гонец улетал с Прозерпиной. Нежные слова прощания неслись ей вслед. И всем на первых порах казалось, что каждый год повторяется сцена гнусного похищения.

Эдвард:

— А что с ней было в преисподней? Как с ней обращался Плутон?

— Как со своей супругой, вел себя соответственно, по своему обыкновению. Как он к ней относился? Ты ведь знаешь миф о Тантале: Тантал стоял в воде, страдал от жажды, но не мог добраться до воды. Она отступала, лишь только к ней приближались губы Тантала. Точно то же было с Плутоном и Прозерпиной. Он стремился к счастью, к невинной юности, к веселью, ко всему, чего был лишен и что так потрясало его душу; он стремился к любви с необычайной силой, страстно жаждал ее. Но лишь только губы Плутона приближались к Прозерпине, веселье и счастье ее покидало. Прозерпина не понимала, что с ней происходит. Она теряла свое естество. Сперва она сидела рядом с Плутоном в полном оцепенении, вперив взгляд в пустоту. И он вперял взгляд в пустоту. Потом, после посещений земли, ужас несколько уменьшился. Теперь она все знала: знала Плутона и весь тот ад, который он создал вокруг себя. Преисподняя стала ее домом на полгода.

Эдвард:

— Она привыкла?

— Странное выражение, Эдвард. Просто она все узнала. И приняла.

— А что было дальше?

— Прозерпина поняла: нельзя плыть против течения. Ты знаешь, что происходит с глыбой соли, которую бросают в воду? Она растворяется. Соль остается, но в другом виде. Соли не следовало попадать в воду, раз она хотела остаться в своей первоначальной субстанции.

Прозерпина уподобилась окружающему. Ад наложил на нее свой отпечаток. Земные подруги и мать замечали это, когда она поднималась к ним. В первый раз очнувшись под землей, Прозерпина взяла в руки гранат, плод, за который схватилась и который стал символом ее несчастья; теперь, сидя на троне, она не выпускала гранат из рук, он стал знаком ее королевского достоинства. Плутон не препятствовал этому. Наоборот, радовался. Он считал, что Прозерпина подчинилась ему, примирилась со своей судьбой. Однако юная богиня держала в руках гранат не только потому, что он был виновником ее несчастья, но еще и потому, что хотела всегда помнить, в чем согрешила сама, согрешила вольно или невольно, ведь и сама она была виновата: зачем схватилась за плод, зачем сорвала его, нельзя же перекладывать всю вину на одного Зевса и на его издевательское решение. Так изменились мысли Прозерпины.

Сидя на троне рядом с отливающим зеленью, тускло мерцающим супругом, Прозерпина держала факел, освещавший все окрест. Глаза ее, опять узревшие надземный мир, не могли приноровиться к темному аду. И вот, чтобы Прозерпина знала, где она находится, чтобы не грезила наяву, чтобы помнила, кто ее супруг и каким царством он правит, Плутон, увидев жену с плодом граната, сунул ей в руку еще и факел. Он сделал это из гордости. Ибо гордился своими владениями и той жестокой справедливостью, с какой здесь вершили суд и расправу. Он полагал, что владычествует в образцовом царстве, в образцовом мире, коренным образом отличающемся от прогнившего шутовского мира своего брата Зевса. Однажды он рассмеялся в первый и в последний раз. Это произошло в тот день, когда Прозерпина с факелом в руке спросила его, существует ли в аду любовь. Плутон ничего не ответил. Он смеялся с гордостью, с удовольствием.

Наступило молчание.

Эдвард:

— А дети у них были?

Элис:

— Да.

Эдвард:

— Что еще можно сказать о картине, которая висит у вас наверху, о Плутоне и Прозерпине?

Элис:

— Постепенно, несмотря на факел, Прозерпина перестала различать окружающее. Гранат по-прежнему лежал у нее в руке, Прозерпина по-прежнему помнила, что означает плод граната для нее, но это уже не вызывало в ней волнения.

Что она делала? Глядела на застывшего, отливавшего зеленью Плутона, который радовался своему царству и охранял его. Многое теперь уже казалось ей непостижимым: как можно порхать по полям у подножия Этны при свете солнца, если в отдалении воет и рычит адский пес Цербер, по-звериному хохочет Харон, визжат души, холодное дыхание которых доносится и на землю? Ведь внизу постоянно совершается одно и то же страшное действо: фурии набрасываются на очередных жертв, на обреченных. Злобно шипят змеи у них в волосах. О, какая ненависть, холод, жестокость! Одно и то же спрашивают судии — хотят знать всю подноготную. Эти допросы могли бы растопить даже лед.