Читать интересную книгу Траян. Золотой рассвет - Михаил Ишков

Ларций покачал головой.

— Все у тебя как‑то просто выходит. Неужели хватило одного упоминания, что она любит меня?

— Да, господин.

Эти слова Ларций вспомнил, когда, возвращаясь в Дакию, прикупил в крепости, возведенной на правом берегу Данувия и прикрывавшей мост через реку, молоденькую рабыню — дакийку. Выбрал он ее из тех, кого в качестве живого товара гнали в Италию. Толпа была многочисленна, и, к удивлению Ларция, в толпе обнаружились крытые повозки. Пологи были опущены и скрывали от посторонних взглядов счастливчиков, которым не надо было топать до Италии пешком.

Префект поинтересовался у работорговца — грека, невысокого, толстого, жутко бородатого и волосатого мужчины средних лет.

— Кто там, в повозках, прохвост? Кому ты оказал высокую честь добраться до Италии на колесах?

Работорговец громко рассмеялся.

— О, там сущие изюминки, префект. Спелые лиловые сливы, сладкие вишенки, наливные яблочки, сочащиеся сладостным соком груши, вкус которых способен оценить только истинный гурман и поклонник женской красоты. В повозках девственницы, все свеженькие как на подбор. Мы успели отбить их у солдат из Аполлонова легиона.

Бебий изумился.

— Ты хочешь сказать, что ты и твои подручные справились с аполлинариями, которые добрались до этих ягодок? Великие боги, ваша милость безмерна! Послушай, парень, зачем ты возишься с этими плаксами и ревами? Иди служить ко мне в кавалерию. Мне нужны храбрецы, способные отбить девственниц у римских солдат?

Торговец довольно рассмеялся.

— В армии, префект, нет того навара, который я получу за этих красоток. Верные люди шепнули, мол, в таком‑то урочище можно поживиться. Есть, мол, там святилище Бендиды. Она у даков что‑то вроде нашей Матери — богини, да еще, словно Юнона, заведует домашним очагом, а при святилище жрицы. Все как на подбор ягодки. Ну, мы договорились с храбрецами — аполлинариями, те нагрянули в урочище. Ну, понятно, крики, вопли, слезы. Мы подоспели вовремя, сразу предъявили свои права. Был уговор девок не трогать, а вы чем тут собираетесь заняться? Так что будьте любезны. Легионеры понятно поперли на нас — ах, вы дерьмо, нам охота и все тут! Пришлось напомнить, денежки вы, храбрые аполлинарии, успели получить? Так что будьте любезны. Ну, мы отобрали тех, кто посмазливей, остальных отдали нашим храбрецам на сутки с условием, чтобы те, как только сутки закончатся, вернули их. И ни минутой дольше.

Он вновь захохотал, потом огорченно добавил.

— К сожалению, не все, даже из красоток, успели сохранить святость, которую они должны были хранить даже ценой собственной жизни, но и тех, кого мы отбили, вполне достаточно, что получить неплохой навар.

Неожиданно Ларций приказал.

— Покажи мне их.

Торговец помрачнел, потом осознав, что спорить с такой шишкой, как Корнелий Лонг, себе дороже, поинтересовался.

— Каких, господин? Использованных или несверленных?

— Вторых.

Торговец помрачнел еще больше.

— Лонг, они дикие и вполне могут наброситься на тебя. Есть там одна, просто необъезженная дикая кошка…

— Она может покончить с собой?

Торговец озабоченно кивнул и уточнил.

— Не с собой, а с тобой.

— За меня не беспокойся, — ответил Ларций. — С нее и начни.

Они подошли к первой повозке — карпентуму, обогнули ее. Торговец развязал узлы и откинул задний полог. Пленницы отпрянули, сбились в трепещущую, вздрагивающую человеческую массу. На лицах тех, кому не повезло спрятать лицо, очертился ужас.

Ларций некоторое время с интересом разглядывал их. Девушки были грязны, их вряд ли можно было назвать красотками, но глазки, личики были превосходны. Просто ягодки. В Риме их помоют, причешут, украсят драгоценностями. Не пожалеют ни притираний, ни оливкового масла, ни благовонных мазей, ни румян, ни белил, ни киновари, ни прочих женских хитростей. Тех, кто будет сопротивляться, будут щипать; не поможет — начнут морить голодом. Потом несытно, но до отвала накормят. Торговец назначит день, и охотники до женской красоты — отцы — сенаторы, магистраты, вояки, римские богачи, хозяева лупанариев — явятся на торг и начнется аукцион.

Та дикарка, о которой торговец упомянул как о «необъезженной дикой кошке», произвела сильное впечатление на префекта. Девушка была красива броской пронзительной красотой. Волосы цвета опадающей листвы, густые, обильные; большие черные, мечущие ужас глаза, влекущий изгиб губ. Более ничего не успел разглядеть.

Ларций, не в силах справиться со смущением, обратился к ней с каким‑то глупым, совершенно идиотским вопросом — не обижает ли их хозяин? Хвала богам, она ни слова не понимала по — латински. Эта догадка дала Ларцию время справиться с оторопью. Внезапно нахлынуло — оно и лучше, что за радость слушать ее болтовню! В следующее мгновение, сраженный насмерть, римлянин замер. Он что, собирается купить ее? Нелепейшее из желаний! Ларций нахмурился, некоторое время усиленно соображал, потом прочистил горло и задался вопросом — стоит ли спорить с судьбой? Это пустяки, что она ни бум — бум по — нашему. Сам он за три кампании успел нахвататься дакийских слов — так что сумеет объяснить дикарке, как следует вести себя и какой именно гранью ее святости он хотел бы воспользоваться.

Мрачный, надувшийся торговец, смекнувший, чем окончился для него осмотр пленных девиц, заломил такую цену, что Ларций тотчас сбросил оцепенение. Он засмеялся, похлопал грека по плечу и заявил — ты, парень, возьмешь ту цену, какую я дам. Пораскинь мозгами, чем ты сможешь отблагодарить меня за щедрость, понял?

В ту же ночь Ларций вошел к ней. Искалеченную руку тщательно прикрыл кожаным чехлом, обвязал ремешками. Постеснялся обнажить при девчонке свое уродство. В этом стыдно было признаться, но избавиться от смущающего, бесстыдного предвкушения не мог.

Лег рядом.

Девчонка вздрогнула, напряглась. Ларций на мгновение насторожился — мало ли, еще начнет царапаться? А то набросится и примется душить? Правой рукой придется перехватить ее пальцы, а лупить культей. Наконец рискнул дотронуться. Зия — так звали наложницу — повела себя благоразумно, и до утра Лонг не выпускал ее из объятий. Скоро страхи вовсе улетучились, он забыл об искалеченной руке, о чехле, который очень скоро свалился с обрубка. Когда же Зия, забывшись, осыпала его грудь, плечи, руки градом поцелуев и заодно чмокнула его в культю, он совсем растаял. Забылся только с рассветом. Когда проснулся, скосил глаза — Зия была рядом, свернулась калачиком. Он деликатно растолкал ее и потребовал — есть хочу. Зия выскользнула из‑под покрывала и отправилась на кухню.

Устроив домашние дела, Ларций поспешил в Сармизегетузу. Зию забрал с собой, хотя, если трезво взвесить, на родине она вполне могла объявить себя свободной и сбежать от него.

Но не сбежала.

Префект разместил рабыню в своих комнатах, на первом этаже гостевого дома, выделенного высокопоставленным римлянам для проживания. (Дом располагался на территории дворцового комплекса, отделенного от остального города высокой стеной.) Затем поспешил на второй этаж, в канцелярию легата. Там, опасаясь подслушивания, в самых общих чертах доложил об итогах поездки. Вечером Лонг и Ларций уединились в триклинии на ужин, где префект передал легату категорическое требование Траяна — пора кончать с Децебалом! Услышав о недовольстве императора, Лонгин как обычно развеселился.

Что поражало в Лонгине — это его способность не унывать в любой обстановке. Случалось, он даже в бой ходил, покатываясь со смеха. Ларций никогда не видал его в мрачном или подавленном настроении. На первой взгляд, в этой смешливости было что‑то нездоровое, однако сойдясь поближе с бывшим консулом, префект осознал, что Лонгин от рождения являлся человеком цельным, искренним, чуждым всякой экзальтации или мелочному тщеславию. Он и философию подобрал себе под стать — учение Эпикура сидело на нем как влитое. В этом они с императрицей сходились. В отличие от героически мрачных приверженцев Зенона и Эпиктета, приверженцы владельца Сада никогда не забывали об удовольствиях. Они полагали, что в удовольствии и скрыт смысл жизни.

Лонгин однажды так и заявил Ларцию — ну их, этих стоиков с их логикой и добродетелью. Высшая добродетель — не испытывать грусти по поводу так быстро утрачиваемых лет. Пока мы живы, смерть не имеет значения; когда же мы умрем и нас больше нет, некому будет ее бояться? Однако удовольствие, прищурился Лонгин, очень хитрая штучка. Его врагом является удовлетворение, оно не дает ничего, кроме разочарования. Задайся вопросом, Ларций, какая радость неистощима? Чем невозможно насытиться? То‑то и оно, что смехом. В охотку, Ларций, исполняй то, что тебе предназначено, и тебе тоже захочется смеяться.

Лонгин был немолод, тучен, сам себя как только не называл — и «самым жирным из всех консулов», и «паннонским кабаном» и «неунывахой», тем не менее, его авторитет как военачальника был очень высок как у рядовых легионеров, так и у императорских полководцев высшего звена. Траян и другие члены претория особенно ценили его стратегический дар, неистощимую фантазию и неподражаемую изворотливость в тайных делах.