Жили-были два писателя, два поэта, два критика, и вдруг воспылали друг к другу ненавистью лютою, непримиримою.
Тесно им стало жить на белом свете и решили, что надо им друг друга истребить.
— Ради Бога, что вы делаете? — умоляли их друзья-приятели. — На кого вы литературу русскую оставляете? Осиротеет она, бедная. Подумать только: варварский обычай дуэли уже лишил русскую литературу Пушкина и Лермонтова, а теперь, пожалуй, останется литература русская и без Волошина и Гумилева.
Но писатели и слышать не хотели…
…Когда дым рассеялся, на снегу вместо двух поэтов осталась одна только галоша.
Говорят, что страха полицейского ради и Волошин, и Гумилев притворяются живыми и показывают вид, что с ними ничего не произошло.
Никто, конечно, такому вздору не поверит.
Разве могут остаться живыми люди, от которых осталась одна галоша.
В надгробных речах необходимо будет подчеркнуть скромность безвременно погибших писателей.
Люди, которые владеют пером, мыслью и словом, настолько скромного мнения о своих силах, что предпочитают этому своему естественному оружию глупую стрельбу из пистолетов.
Граждане великой республики слова — правда, маленькие, незаметные граждане — берут на себя чужие роли, наряжаются в доспехи чужих варварских племен и смело идут на всеобщее посмешище.
И как апофеоз, как неизменный чеховский штрих — эта старая калоша, оставленная на поле битвы.
Какой необыкновенный символизм, какой необычный стиль в этой старой галоше.
Господина Гумилева, каюсь, я совершенно не знал при жизни. Только из «Биржевки» я узнал, что был такой писатель земли русской. А теперь его имя и его память для меня нераздельно связаны с этой проклятой галошей.
На следующий день «Биржевка» поместила эпиграмму А. Измайлова:
На поединке встарь лилася кровь рекой,Иной и жизнь свою терял, коль был поплоше,На поле чести нынешний геройТеряет лишь… галоши.
Над чем же смеялись фельетонисты — над «нелепой стрельбой из пистолетов» или над тем, что она обошлась без жертв?
Возрождение «феодальных предрассудков» было модернистской реакцией на достоевское бесстыдство и чеховскую беспомощность среднеинтеллигентского поведения. Пророки революционной демократии в свое время провозгласили внесословное достоинство личности, но у их паствы в крови, в детском воспитании не было традиции человеческого достоинства. Бурсацкие и мещанские корни давали о себе знать. Освободительная риторика слишком часто оборачивалась «правом на бесчестье». «Новые люди» умели противостоять государственной власти — но только ей. При столкновении с равным себе человеком они часто вели себя унизительно.
В начале XX века писатели-модернисты возомнили себя (все поголовно!) не гражданами «республики слова» (наравне с мелкими газетчиками), а аристократами духа — и стали вести себя по аристократическим канонам. И все же это была только стилизация — как цилиндр, который носил Гумилев в 1909 году, как пушкинские бакенбарды молодого Мандельштама. В лихое александровское время расстояния между барьерами были меньше, и чувствительные секунданты не прятались за докторским саквояжем. Измайлов, хороший пародист, почувствовал это. Не случайно Гумилев до смерти не простил ему этой эпиграммы. При всем своем добродушии он мог быть злопамятным.
Почувствовав, что перегнули палку, «Биржевые ведомости» в том же номере напечатали более или менее благожелательную заметку об «Аполлоне».
В «Аполлоне» нет изуверства и кликушества «Весов», но есть выверты модернизма, и та искусственная взвинченность языка… какая неприятна для людей, привыкших к честному и умному в своей простоте русскому языку… Журнал хороший и полезный, но, к сожалению, слишком для немногих.
«Галоша» тем временем продолжала жить своей жизнью, порождая апокрифы. Один из них сохранен Николаем Чуковским:
Местом дуэли выбрана была, конечно, Черная речка… Гумилев прибыл к Черной речке с секундантами и врачом в точно назначенное время… Но ждать ему пришлось долго. С Максом Волошиным случилась беда — оставив своего извозчика в Новой Деревне и пробираясь к Черной речке пешком, он потерял в глубоком снегу калошу. Без калоши он ни за что не соглашался двигаться дальше и упорно, но безуспешно искал ее вместе со своими секундантами. Гумилев, озябший, уставший ждать, пошел ему навстречу и тоже принял участие в поисках калоши.
Живучесть «галоши/калоши» связана с совершенно случайным обстоятельством — созвучностью «смешного» (и нового для той поры — промышленное производство резиновых изделий только налаживалось) слова с фамилией Волошина. Вакс Калошин — это прозвище задолго до дуэли в Старой Деревне фигурировало во многих текстах, от знаменитых стихов Саши Черного («Назовет меня Пильский дешевой бездарностью, а Вакс Калошин — разбитым горшком…») до дурацкого фельетона в «Царскосельском деле».
Калоша материализовалась на поле брани так же, как спустя три четверти века материализовался придуманный «Биржевкой» критик Немзер.
Приговор окружного суда последовал лишь в октябре 1910 года: семь дней домашнего ареста Гумилеву (как формальному инициатору поединка), одни сутки — Волошину. Едва ли дуэлянты отбывали это наказание на самом деле. Гумилев в момент вынесения приговора вообще находился в Абиссинии.
Гумми и Макс остались врагами. Время от времени им приходилось встречаться в редакциях и на заседаниях Академии стиха. Они делали вид, что незнакомы. Гумилев, по свидетельству Ахматовой, «старался вовсе не упоминать об этом человеке». Потом началась война. В 1921 году (когда Гумилев приехал в Крым с поездом адмирала Немитца) они встретились вновь. Существуют воспоминания Волошина об этой встрече:
…Я сказал: «Николай Степанович, со времени нашей дуэли произошло слишком много разных событий такой важности, что теперь мы можем, не вспоминая о прошлом, подать друг другу руки». Он нечленораздельно пробормотал мне что-то в ответ, и мы пожали друг другу руки.
Я почувствовал совершенно неуместную потребность договорить то, что не было сказано в момент оскорбления: «Если я счел тогда нужным прибегнуть к такой крайней мере, как оскорбление личности, то не потому, что сомневался в правде Ваших слов, но потому, что Вы об этом сочли возможным говорить вообще». — «Но я не говорил. Вы поверили словам той сумасшедшей женщины… Впрочем… если Вы не удовлетворены, то я могу отвечать за свои слова, как тогда…»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});