Следуя далее, я приехал из Герцогства Варшавского в г. Бромберг, где находился штаб Барклая де Толли, который командовал тогда осадным корпусом перед крепостью Торн (Торунь). Переночевав в Бромберге, я поехал далее через местечки Пиздры и Кобылино до города Милича, лежащего на границе герцогства Варшавского и прусской Шлезии. Места, через которые я проезжал, нельзя было сравнить с теми, которые я в Пруссии видел. Повсюду являлись бедность и разорение, хотя край сей и был союзный французам, и Наполеон его более других щадил. Причиной тому леность поляков и помещики, которые сильно угнетают крестьян. Я не нашел между поляками того гостеприимства, которое видел в Пруссии. Жители в Польше терпеть нас не могли. Однажды только был я приветствован, не помню, в каком местечке, бургмейстером, который был старый французский роялист; имя его было De la Garde; старик позвал меня к себе на вечер, и я у него провел часа два весьма приятным образом.
Саксония меня восхищала: к красивому местоположению надобно присоединить жителей замечательной честности и гостеприимных. Но король их был привержен к Наполеону, который много благоволил к нему, но угнетал народ. Народ терпел и от наших солдат, которые рады были случаю назвать Саксонию неприятельским краем и, невзирая на ласки и гостеприимство жителей, часто обижали их. Французы, зная расположение жителей к нам, со своей стороны также грабили их, называя их изменщиками и неверными подданными; но таково богатство сего края, что через две недели разоренное селение принимало опять прежний вид свой; разбежавшиеся жители опять собирались и жили прежним порядком; их снова обирали, но в короткое время они опять поправлялись своим терпением и трудолюбием. Но такое положение жителей можно преимущественно отнести ко времени нашего отступления или к третьей кампании, после перемирия.
По приезде в Юнг-Бунцлау я зашел в ратушу для получения квартиры и был свидетелем забавного приключения. Бургмейстер ходил около стола задом, со шляпой на голове, защищаясь от русского офицера, который его преследовал и старался с него шляпу сбить. Все немцы тут же стояли и ужасно кричали, но не смели предпринять другого действия, как отгораживать воюющих стульями, которые вслед же за сим по горнице разлетались. Бургмейстер кричал:
– Herr Officier, sie werden dafur verantworten,[117] а русский:
– Как ты, с[укин] с[ын] немец, смеешь меня Сибирью стращать, когда меня Александр Павлович в службе держит? Сними шляпу, а не то я тебя доеду!
Маневры остановились, когда я вошел, и обе стороны выбрали меня судьей. Бургмейстер жаловался, что офицер без всякой причины на него напал, а офицер, что бургмейстер его Сибирью стращал. Мне сие странно показалось, ибо они друг друга не могли понимать.
– Слышите ли, он меня Сибирью и в ваших глазах стращает. Я тебя, немца, под караул возьму, как ты смеешь? – кричал русский.
Я понял дело и растолковал офицеру, что бургмейстер не думал его Сибирью стращать, а что он ему квартиру обещал, что «sie werden» по-немецки не значит Сибирь, а значит «вы будете». И так я примирил их и получил за то в благодарность от всей ратуши стакан пива, трубку табаку, славную квартиру и на другой день форшпан такой величины, что можно было в нем, по крайней мере, трем семействам разместиться.
В одно время со мною находился в Юнг-Бунцлаве светлейший князь Кутузов, который оставался там за болезнью. При нем находился между прочими квартирмейстерской части капитан Брозин 1-й, к которому я пошел. Брозин объявил мне, что светлейшего здоровье весьма плохое и что доктор Вилье, который его лечит, не подавал никакой надежды к его выздоровлению. И в самом деле, часа три после сего, когда я уже был на квартире, хозяйка моя прибежала в слезах и объявила мне о смерти князя. Все жители были в отчаянии: так на него надеялись и иноземцы.
Главная квартира и государь уже были в Дрездене. На другой день меня обогнал на дороге Брозин, который вез известие государю о кончине светлейшего. Говорили, что намерение Кутузова было остановиться на Эльбе и не идти далее вперед, но государь был иного мнения и настоял на своем. Впрочем, Кутузов вовремя умер, спасши отечество свое и получивши всевозможные почести. Счастие, часто содействующее успехам на войне, могло оставить его и помрачить приобретенную им славу.
Бишофсверд была последняя станция до Дрездена. Я радовался, что в тот же день настигну места своего назначения; мне оставалось шесть немецких миль, но как лошади в моем форшпане были плохи, то я большей частью шел пешком.
Около полдня прибыл я в Дрезден, где надеялся отдохнуть; но прежде всего мне должно было явиться к князю Волконскому. Я отпустил форшпан и, остановив повозку свою на левом берегу Эльбы, у самого моста, тут же оделся и пошел отыскивать князя. Первого встретил же на улице Брозина, который второпях сказал мне, что сейчас получено повеление от государя немедленно выступать вперед; что неприятель, собрав большие силы, идет к Дрездену и что вскоре будет генеральное сражение. Известие это было некстати, потому что нужно было провести дня два в Дрездене, дабы приготовиться к походу; но делать было нечего. Я сыскал квартиру князя. Состоявший при нем Перовский-старший был в тот день дежурным и сказал мне, что князь недоволен на меня за то, что я так долго пробыл в дороге. Князю доложили обо мне; он вышел и строго заметил мне, что я так долго в дороге был. Я не успел оправдаться, как он скрылся; но я дождался, как он опять вышел, и спросил его, где мне находиться прикажет.
– Находись пока при мне, – отвечал он, – войска в поход выступают, и ты следуй с главной квартирой.
В этот день переход назначен был в 7 миль, что невозможно было совершить, и потому войска тянулись сии 49 верст почти без остановки, день и ночь.
Главная квартира стала выбираться из Дрездена, и я возвратился к своей повозке, переоделся, пошел покупать конскую верховую сбрую и издержал последние деньги свои: оставался у меня один червонец. Затем пошел я в ратушу для получения форшпана. Комендантом в Дрездене с русской стороны был лейб-гвардии Измайловского полка полковник, кажется мне, Гейдеке, который мне объявил, что не получу форшпана без вида от князя Волконского; князя же в городе уже не было. Троюродный брат мой Муромцов, служивший адъютантом при Ермолове, на счастье мое тут случился и упросил полковника, который обещался мне дать форшпан, но не прежде как через два часа. Мне нельзя было так долго ждать, и я решился отправиться пешком, сложив все вещи в свою повозку.
Я отправил повозку вперед в город Вильсдруф, отстоящий от Дрездена в двух милях по дороге к Лейпцигу. Спустя полчаса я пошел вслед за нею пешком. День был весьма жаркий, я шел скоро и, достигнув Вильсдруфа, был уже совсем утомлен, ибо поутру еще много прошел пешком до Дрездена. В Вильсдруфе я отдохнул с час, пообедал и отправился перед сумерками далее. Ночь меня застала на дороге. Пошел проливной дождь, темнота была страшная, и я не видел сам, куда я иду. Лошади едва везли в нескончаемую гору; наконец, мы приехали после полуночи к какой-то корчме, где я совсем измученный уснул на соломе. На другой день до света я отправился далее пешком же; дождь не переставал лить. Мне хотелось выкурить трубку, но по несчастью я потерял огниво. Ничтожное обстоятельство сие было очень неприятно и напомнило мне положение мое в 1812 году; я тащился пешком по грязи, помышляя о том, что со мною могло случиться. Начальник дурно принял, я без денег, могу пропустить предстоящее сражение; но я не унывал и вызывал силы свои и терпение для достижения цели. Я прибавил шагу и вдруг увидел перед собою что-то в грязи и поднял прекрасное огниво со всем припасом, обрадовался и закурил трубку. С искрой, выбитой из кремня, прояснились мысли и надежда в моем сердце: я повеселел; мне казалось, нечаянная находка огнива указывала как бы начало перевеса обстоятельств в мою пользу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});