Читать интересную книгу Полёт:Воспоминания. - Леонид Механиков

Рассказ прерывался взрывами хохота, рассказчик, крепыш-сибиряк из тех, что с рогатиной идёт на медведя, чувствовал себя центром внимания и в который уже раз обстоятельно рассказывал: «Капусты вчера мы натушили. Наелись так, что всю ночь пил воду да до ветру бегал. В пять утра выскочил я в одних портках на крыльцо, слил отстой и уже взялся за дверь, ан гляжу - шатун ковыляет. Это ведь межвежатинкой можно было разжиться, свежаниной, тушёнка уж так надоела. Кинулся я к пирамиде за карабином, а там замок.

Сержанта поднял, чтобы ключ дал, а тот не даёт, грит спросонья, мол, мне привиделся тот шатун. Я его тормошу, - давай ключ, шатун, как есть шатун, медвежатиной запасёмся на зиму, тушёнка поперёк горла уже стоит. Дал он мне карабин, да вышел со мной на шатуна глянуть.

А шатун лезет буром по снегу, прямо на хату лезет. Прицелился я, стрелять хотел. Сержант говорит, чтобы поближе подпустил, чтобы наверняка, за патрон и так придётся отчитываться. Ждём, чтобы поближе подошёл, только шатун как-то не так идёт, вроде как ползёт. Чего это медведю ползать, снег не так, чтобы глубок. Ещё решили подождать, поближе глянуть, чтобы в свет залез. А как залез тот шатун в свет - так и увидели мы, что то не шатун, что человек ползёт в снегу. Прямо так буром и прёт, что танк.

И чего бы ему не идти, там и снега не так, что много, может по колено.

Наверно, раненый. Кинулись мы к нему, - а он вроде как пьяный - никого не видит, ничего не соображает. Подхватили мы его да в хату занесли. Только хотели на кровать ложить, а он рвётся из рук, не хочет на кровать. Так оставили на полу. Все поднялись, собрались вокруг, а он, что-то бормочет. Наклонились к нему - слышно, как шепчет, что солдаты замерзают, уже померли. Поднялись все, стали на лыжи, с собой прихватили сани из лыж да махнули по следу.

Солдат еле нашли: снегом припорошило, найти в темноте трудно было.

Замёрзли ребята, спали уже. Еле растормошили. Как видите - живы остались, один только руки поморозил. И как это я не выстрелил - была бы сейчас медвежатина!..» Нервное напряжение разрядилось взрывом смеха: смеялись и спасатели, и спасённые. Тепло и сытый желудок сделали своё дело - мы отходили от перенесённого кошмара и с благодарностью поглядывали на своих спасителей. Никто не произнёс слов благодарности - у мужчин это как-то не принято, чувства скрывались за грубостью шутки, вместо слов говорили глаза.

Я никогда не забуду этих глаз, этой мужской, скупой ласки, этих дружеских шлепков по спине, по плечу. Мы любили спасателей, спасатели любили нас, и в этой солдатской, скупой и шутливой ласке выражалась человеческая доброта, забота, способность ради другого пойти хоть на смерть.

Наверное, так бросались с гранатами под танки ради других, падали грудью на амбразуру, погибали во имя жизни других, во имя их спасения.

Велик и могуч человек. Мы просто не знаем, насколько он велик, и узнаём об этом только в экстремальных ситуациях, в которых и раскрывается он во всю широту своей души.

Плохо только, что узнаём мы об этом слишком поздно.

Мы отошли, отогрелись, отдохнули и утром уже были в гарнизоне, где всё было поднято давно на ноги, и за нами давно уже ушла поисковая команда на тягаче. Машину они нашли, прибуксировали в гарнизон уже тогда, когда стало известно, что мы живы. Всё закончилось благополучно: писарю руки вылечили в санчасти, побои и синяки зажили, парень остался в строю, только стал нелюдим. Часто сидел в одиночестве, избегал шумных компаний, всё думал. Потом вдруг усиленно стал заниматься спортом - гири, штанга, бег...

Через полгода его трудно было узнать: парень раздался в плечах, появились бицепсы, да и взгляд стал какой-то другой, не затравленный, появилось в нём чувство собственного достоинства. Свою канцелярскую работу он забросил, попросил, чтобы его перевели на матчасть. Уволился он уже младшим сержантом, полноценным молодым человеком, способным постоять за себя.

После его спасения ко мне пришло письмо от его мамы. Я не был сентиментальным, жизнь огрубила меня, да и вообще молодости не свойственны слёзы, но я читал письмо и плакал. Это была благодарность матери за спасение её единственного ребёнка, её сына, который вечно болел, с которым пришлось нелегко и который был её единственной надеждой, опорой к старости, кормильцем.

Спустя полгода после его увольнения ко мне пришло письмо с приглашением на его свадьбу.

Вот ведь как бывает в жизни.

* * *

Жизнь лётчика на Сахалине была совсем не похожа на жизнь лётчика на материке. Материком, кстати, называлось всё то прежнее, что осталось за Татарским проливом, отделяющим Сахалин от прежней жизни. Сахалин сам по себе - это что-то особенное. Сахалин - остров, отделённый от материка всего одиннадцатью километрами воды. Одиннадцать километров - это самое узкое место Татарского пролива, где Сахалин тянет к материку, словно руку слепец, свой мыс Погиби.

Сахалин с самого начала своей истории в короне Российской Империи был всероссийской тюрьмой, куда ссылали на верную смерть от чахотки тех каторжников, которых нельзя было оставлять даже за Байкалом.

И ведь действительно с Сахалина убежать было невозможно: редкому смельчаку удавалось перевалить многокилометровую гряду Сахалинских сопок, будто стоящих на страже покоя материка: даже летом эти сопки были покрыты льдом. И всё-таки находились каторжники, коим удавалось таки добраться до западного берега Сахалина, и видели они близкую и такую вожделенную землю материка, по которой можно было уже смело пешком до самой цели, где ждёт семья, дом... И бросался в отчаянии беглец в холодные воды Татарского пролива, и выносило бурным течением облачённый в тюремную рвань труп освободившегося, наконец, каторжника, и горько плакали чайки по ещё одной загубленной душе, так и не получившей на земле приюта. А потом приезжал на лёгкой бричке офицер, писал бумаги, и увозили сердешного на ломовой телеге схоронить, чтобы по христианскому обычаю, а то и прикапывали тут же на бережку, навалив валун на могилку или воткнув деревянный крест на безымянный холмик. Сколько их там, на мысу, безымянных... Потому и назвали тот мыс Погиби: погибло там народу много.

В годы советской власти Сахалин преобразился. На смену лачугам каторжников пришли благоустроенные бараки лагерей строгого режима, обнесённые колючей проволокой, уставленные вышками с часовыми со скорострельными автоматами да станковыми пулемётами, с аккуратно размеченными под линейку и выложенными по краям белой галькой дорожками...

Побеги были не часты: на западе - гряда сопок шириной под сто километров с царицей - сопкой Ледяная, высотой 2200 метров над уровнем моря, с распадками, в которых сам чёрт ногу поломает, с медведями; на восток - тундра до самого мыса Терпения, до которого больше сотни километров.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});