и обязательно возникают негодующие родственники, которым дела нет до пробок на дорогах, до нехватки машин, оборудования и препаратов, а руководство тебя каждый раз натаскивает: о пробках, оборудовании и препаратах ни слова, упирайте на то, что больной умер бы при любых условиях, вы ничего не могли сделать, а мы вас обязательно поддержим.
Осмотрев больного, Роберт Степанович велел водителю свернуть к больнице, что была самой ближней: топографию клиник Москвы он знал наизусть. На то, чтобы связываться с диспетчерской и ждать, когда диспетчерская с кем-то договорится, он не стал тратить время. Тут вечный конфликт интересов: люди из службы скорой помощи не хотят, чтобы больной помер в машине, а люди из больницы не хотят, чтобы он помер там.
В приемном покое, естественно, возникли трения, принимать отказывались, ссылались на отсутствие мест, прибежал заместитель главврача, которого Роберт Степанович хорошо знал, и тот знал Роберта Степановича.
— Имейте совесть, — закричал заместитель. — Опять к нам?
— Не преувеличивайте, последний раз я у вас полгода назад был.
— А других, думаете, нет? Все к нам сворачивают! — страдал заместитель.
— Пока будем спорить, получим жмурика, — сказал Роберт Степанович, не опасаясь, что больной услышит: Согдеев был без сознания.
На самом деле это только казалось: Дмитрий Алексеевич все слышал и все понимал, но понимал бессильно и отстраненно. Откуда-то из глубин мозга кто-то, имеющий отношение к Согдееву, но не совсем он сам, говорил далеким голосом: надо открыть глаза. Надо что-то сказать. Надо потребовать. Надо призвать их к порядку. А кто-то второй отвечал: не могу. Да и зачем? И это «зачем» удивляло еще одного Согдеева, третьего, самого близкого к нему, но почему-то самого беспомощного, который был только свидетелем. Как это зачем, чтобы выжить, объяснял этот третий. Ну, это уж теперь как карта ляжет, хладнокровно отвечал второй. Ты поглянь, поглянь на него, жаловался первый третьему сварливым голосом сутяжного пенсионера. Пошевелиться ему лень, зачем, видите ли! Что бы ни делать, лишь бы ничего не делать! Ты, действительно, как-то это… Пошевелись хотя бы, а то так и помереть недолго. Ну, и помрем, отвечал второй. Все равно к этому идет. Жить хорошо, когда все лучше и лучше, а лучше теперь уже не будет, будет только хуже. Ну — и зачем? Только мучиться.
Меж тем тело Согдеева куда-то везли, чьи-то руки подхватывали, перекладывали его, и все трое споривших замолчали, успокоились. Или смирились.
Через какое-то время он неожиданно очнулся и обнаружил, что в голове все ясно, нет никаких троих, есть только он один, Дмитрий Алексеевич Согдеев, который тут же оценил обстановку, как он и привык это делать. Повернув голову, он увидел, что лежит в длинном коридоре. Краска на стенах, пластик на потолке, плафоны, двери — все убого и бедно. Бюджетно, как выражаются в народе, привыкшем считать каждую копейку. Но Согдеев-то от этого отвык, особенно когда касалось его самого — у него все должно быть самое качественное и лучшее, в том числе медицинское обслуживание. Как он попал в эту клоаку? И почему никто не подходит? Ум его ясен, но организму плохо, особенно терзает жажда — возможно, последствие нескольких рюмок выпитого с утра коньяку. На миг стало радостно оттого, что он сохранил память — помнит о коньяке, но тут же радость сменилась гневом.
— Пить дайте! — прохрипел он. — Что за кавардак тут у вас? Где кто?
— А кого надо? — послышался сзади старческий, болезненный и насмешливый голос. Как бы даже издевательский.
И Согдееву почему-то захотелось увидеть говорившего. Он выворачивал шею, пытаясь оглянуться, ерзал, но не сумел так извернуться, чтобы увидеть соседа по коридору, выхватил взглядом только те же стены, двери, потолок. И, обессилев, лег в прежнее положение.
— Пить, — попросил он, на этот раз шепотом.
И вдруг заплакал. Впервые за долгое, очень долгое время, последний раз он плакал восемнадцать лет назад, когда умерла мама.
32
Антон хотел устроиться на ночь в зале, чтобы быть поближе к дочери, но Алиса удивилась:
— Ты чего тут? Меня, что ли, караулить будешь? И тут мама спала.
— Думаешь, если буду спать на ее месте, заболею?
— А то нет! Инфекция же.
— Ладно, пойду в спальню. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Но Алиса не собиралась спать, у нее было важное дело. Полгода назад она решила создать себе друга или подругу. Или двойника. Не такого, как компьютерная искусственная Алиса, ее тезка, которую в России придумали вместо общей для всего мира Сири. С этой Алисой вообще получилась глупость, она появилась намного позже, чем сама живая Алиса, но теперь все, кто узнаёт, что ее зовут Алисой, обязательно спрашивают: «Это не в честь той Алисы, которая в интернете?» Да еще и смеются, дебилы. Что тут смешного?
Алисе захотелось создать то, что называют тульпой. Многие создают их тупо, по образцам, а потом попадают от них в зависимость, Алисе же хотелось иметь умную, как она сама, подругу. Чтобы умела думать и говорить. Возражать, спорить. Для этого Алисе понадобилось записывать все свои разговоры, поэтому она ходила с включенным диктофоном и в школе, и дома. И стала в это время очень словоохотливой. Так она создавала для подруги, которую назвала Лиасой, запас слов, выражений, целых предложений, а потом учила ее вставлять это к месту. Сначала приходилось подсказывать, а потом Лиаса все чаще стала выдавать неожиданные ответы и вопросы. Она — ожила. Алиса наметила продемонстрировать это на своем канале вечером перед Новым годом. И все сдохнут от зависти. Будут спрашивать, как это сделать. Она согласится консультировать — не даром, конечно. У ее канала появятся тысячи подписчиков, а всякие торговые фирмы будут предлагать разместить рекламу. Через год Алиса начнет так зарабатывать, что станет самостоятельной.
В разгар работы она узнала, что мама хочет уйти от папы. Алиса рассердилась: очень уж не вовремя. Теперь надо притворяться, изображать печаль. Да, есть печаль, но изображать-то зачем? Она уходила к себе, общалась с Лиасой, и ей было с нею все комфортнее. Но сегодня Алиса приготовила для подруги разговор, который той не понравится. Она весь день репетировала его мысленно — этим, кстати, многие и ограничиваются, общаются со своими тульпами как с призраками, живущими в голове, и это вредно, может кончиться тем, что тульпа вылезет из твоей головы и станет тобой, а ты вся занырнешь к себе в голову и станешь тульпой. Надо четко понимать, что она не в голове, а отдельно, что она это она, а ты это