Шимашевич прищурил один глаз, а вторым внимательно осмотрел конгрессмена.
– Совершенно верно. Конференция откроется шестнадцатого.
– Я это к тому, что первое апреля было вчера, - недовольно пробасил Ломаев и принялся разминать заскорузлыми пальцами огромные фиолетовые мешки под глазами. Через несколько секунд он встрепенулся и выразил в воспаленных щелках над фиолетовыми мешками надежду пополам с недоверием.
– Правда, что ли??!
Он знал, знал, конечно, что в кругах, где привык вращаться Шимашевич, отпускать подобные шуточки в деловом разговоре, хотя бы и первого апреля, - сильнейший моветон. Он знал, что в ответ на высказанное вслух подозрение в розыгрыше партнер вправе облить его ледяным презрением. Он просто ничего не успел с собой поделать - восклицание вырвалось рефлекторно.
Но антарктический набоб лишь улыбнулся уголком рта - ничего, мол, все понимаю, готов сделать скидку и войти в положение.
– Плохо выглядите, - почти участливо констатировал он. - Не высыпаетесь?
– Есть такое дело…
– Сколько ночей не спали? Две? Три?
– Не помню, - честно сознался Ломаев. - А какое это имеет значение?
– Лично для меня - никакого. Зато это имеет некоторое значение для Антарктиды. Если не ошибаюсь, кандидатуры наших представителей утверждены Конгрессом в таком составе: Шеклтон, Ломаев, Чаттопадхъяйя, Кацуки. Верно?
Ломаев кивнул, отметив про себя, что набоб не только правильно выговорил индусскую фамилию, но и впервые употребил в разговоре притяжательное местоимение «наших» применительно к Антарктиде. Уже прогресс.
– Хорошо, что нет ни американцев, ни китайцев, - прокомментировал набоб.
Ломаев отмолчался. Наверняка Шимашевич был прекрасно осведомлен о том, какие баталии разворачивались в комитетах и подкомитетах Конгресса по поводу кандидатур. Сначала хотели было включить в состав делегации по представителю от каждого комитета, коих насчитывалось уже одиннадцать. Были и предложения составить делегацию из представителей каждой антарктической народности, то есть увеличить ее состав еще вдвое. Почему тогда не взять по человеку от каждой станции? Ау, кто больше?
Здравый смысл победил в тяжких усобицах. Делегация - три, максимум четыре человека. Состав - интернациональный. Китайцев не допустили, чтобы не возбуждать подозрений насчет великодержавности. Китайская диаспора натужно согласилась, но взамен потребовала, чтобы не было также и американцев, и на этой позиции стояла несокрушимо, как Великая стена. Тейлор демонстративно подал в отставку. Кончилось тем, что отставку едва не приняли, а Троеглазов употребил все свои способности дипломата, чтобы убедить «униженных и оскорбленных» в том, что таковыми они не являются.
– Вы намерены лететь в Женеву? - спросил Шимашевич.
– Да, - сказал Ломаев. - Еще не знаю как, но да.
Он и Шеклтон попали в состав делегации и как авторы исторического манифеста, и как члены комитета по внешней политике. Любитель всевозможного саке Такахаши Кацуки - как представитель науки. Скромный индус Четан Чаттопадхъяйя со станции Маитри оказался компромиссом, устроившим всех обделенных. Кроме того, он в молодости окончил юридический факультет Оксфорда и мог оказаться полезен в дебатах.
– Как - моя забота, - отрезал Шимашевич. - Вопрос в другом. Вы намерены лететь в Женеву В ТАКОМ ВИДЕ?
Ломаев вздохнул. Ломаев провел ладонью по лицу, нащупывая новые морщины. Ломаев помассировал страшные подглазные мешки. Ломаев погрузил кисть руки в дебри дикой бородищи и энергично почесал там.
– Зеркало у вас за спиной, - подсказал Шимашевич.
– И без зеркала вижу, что на босяка похож, - неохотно проворчал антарктический конгрессмен. - Ладно, займусь собой, как только найдется свободное время. Бороду надо совсем сбрить, наверное…
– А в баню?
– Обязательно.
– Может, прямо сейчас? - почти равнодушно предложил Шимашевич. - Вы какую предпочитаете: русскую, финскую, турецкую, тайскую?
– У вас тут всякие, что ли, есть? - поразился Ломаев и сейчас же подобрал язык. Чему, собственно, удивляться?
– Так какую же?
– Спасибо, никакую. Дела, знаете ли. Разве что вечером на станции… решено! Натопим и помоемся. Банный день.
Шимашевич фыркнул и развеселился:
– Так ее, блин, еще и топить надо?
– Ясно, надо. Углем топим.
– А у меня всегда натоплено. И банщик есть, и парикмахер свой, и массаж можно сделать, и маникюр… Решайтесь. Я с вами попарюсь за компанию. Для справки: ориентация у меня нормальная. И запомните, в бане не моются, а парятся. Ну?..
Покачав головой и неискренне вздохнув, Ломаев указал кивком на часы:
– Время…
– Время - деньги, - отрезал Шимашевич. - Если хочешь делать деньги, не жалей времени хотя бы на имидж… Послушай, ты, неряха! Я вложил в наше совместное предприятие чертову уйму денег! Я не желаю, чтобы они пропали из-за того, что ты привык выглядеть, как лесосплавщик! На твою рожу полмира смотреть будет. Я из тебя джентльмена сделаю… или нет, антаркта! Настоящего мачо. Мужественного обветренного красавца. А время на этом ты только сэкономишь. Да или нет? - Набоб выглядел не на шутку рассерженным. - Если нет, то я сегодня же собираю манатки, все равно здесь ни хрена не выйдет… Да или нет?!
– Да, - сказал Ломаев и впервые за много дней засмеялся столь раскатисто, что в палисандровую дверь сунул бдительный нос кто-то из охраны - и тотчас сгинул, убедившись, что все в норме.
– Чего ржешь? - сердито спросил Шимашевич и неожиданно тоже прыснул.
– Я думал… думал, ты…
– Не мужик, что ли? Ошибаешься! Айда сперва в русскую, а там посмотрим…
Набоб плескал на каменку квасом, и та жутко шипела, как клубок потревоженных гадюк. Первый заход выдавил из тела Ломаева устрашающее количество грязного пота. Когда не стало мочи терпеть, конгрессмен выскочил из парной под душ, смыл грязь и с воплем ухнул в бассейн. Через минуту вода в бассейне колыхнулась вновь, принимая тело Шимашевича.
– Ну как?
– Хорошо-о, - промычал, блаженствуя, Ломаев. - Только вода теплая.
– Пятнадцать градусов.
– Я и говорю - теплая… У нас на Востоке при минус шестидесяти выбегали и в снегу катались - это был экстрим! Даже при минус двадцати сугроб ядренее проруби… Не все решались.
– А ты?
– Я - да. Потом в парилке минут пять стучишь зубами и пятки кверху - отогреваешь…
– А после бани?
– Разводили спирт в строгой пропорции: сколько на дворе градусов ниже нуля, такова и крепость. Не знаю, что бы мы делали, если бы столбик упал ниже девяноста шести…
– Но ведь не падал?
– На Востоке - нет, хотя он и полюс холода. А вообще по Антарктиде - бес знает. Может, где-нибудь и за сотню переваливало, только некому было мерить. Близ полюса Недоступности или на плато Аргус вполне могло быть, там высоты под четыре тысячи. Ну, теперь-то такого нигде не будет…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});