— На „разборку“ нарываешься, Ступа? — тихо спросил Вазген.
Но в наступившей тишине его шепот прозвучал громче крика.
— Меня никто не лишал права голоса! — упрямо гнул свое Ступа.
— А кто тебе давал право голоса? — так же тихо спросил Вазген. — Может, скажешь, на какой сходке тебя возвели в авторитеты?
— Полковник мне об этом сказал! — ответил упрямо Ступа.
— „На мертвых не ссылайся“! — предупредил Вазген. — Кто тебя возводил на пьедестал? Назови хоть одного авторитета, „вора в законе“. Ты — самозванец!
— Человек ниоткуда! — поддержал „князя“ Арик.
— А кто тебе дал право пускать кровь? — спросил Вазген.
Он сделал заранее обусловленный знак своим двум убийцам-„торпедам“, и те мигом скрутили Ступу.
Вазген решил задействовать свое новое окружение и „спаять“ их единой жертвой.
— Что будем делать с этим „сухарем“? — спросил Вазген.
— „Мочить“! — сразу же поддержал Арик.
— Снести ему голову! — добавил другой.
— Перевести его из разряда „неприкосновенных“ в „неприкасаемые“! — предложил третий.
Это предложение пришлось по вкусу „князю“.
— Чистоту своих рядов надо поддерживать суровыми методами! — сказал он довольно. — Нельзя, чтобы „фраера“ становились „ворами в законе“ по своему желанию или за деньги. Заслужить надо сначала.
И даже противник беспредела „смотрящий“ не выступил против, решив судьбу Ступы словами Антона Павловича Чехова:
„Тля ест траву, ржа — железо, а лжа — душу“.
Душу свою, положим, Ступа сгубил уже давно, но такие мелочи никого не интересовали. Привычно с него сорвали штаны и изнасиловали всем „колхозом“, когда каждый старается трахнуть приговоренного несколько раз по кругу.
Из завязанного рта Ступы вырывался дикий рык ненависти. Он пытался произнести какие-то угрозы, которых никто и не слышал, потому что кляп был сделан мастерски.
В барак, где гуляли уголовники, ворвался один из „солдат“, стоявших на „шухере“.
— Контролеры к бараку направляются! — крикнул он. — Какая-то сука успела настучать!
Вазген дал знак своим „торпедам“.
— „Гаси“ „опущенного“!
Это был древний знак, которым еще на арене древнеримских цирков побежденного гладиатора приговаривали к смерти: сжатый кулак с отставленным большим пальцем, неумолимо смотрящий вниз, по направлению к аду.
Ступе тут же накинули ремень на шею и мгновенно задушили.
Мера, конечно, была очень суровая, но правильно говорят, что „новая метла чище метет“. У Дарзиньша появился серьезный соперник.
Мертвое тело выволокли в подсобку и подвесили, закрыв висящего на вешалке спецодеждой.
Но контролеры явились в барак вовсе не со „шмоном“ и не брать кого-либо. Им до смерти было любопытно взглянуть на нового „князя“ зоны, с которым надо держать ухо востро, чтобы не вызвать ненароком бунт.
Повод явиться в барак был.
— Всем отбой! — крикнул один из контролеров, завистливо поводя носом, принюхиваясь к явному запаху спиртного.
— Не базарь! — строго сказал контролеру „князь“.
И те, удовлетворив свое любопытство, ушли, не вступая в спор…
Когда пришел этап, никто из заключенных не знал, кто плывет. Котов решил сдуру, что прибыл транспорт с зечками, дамами преступного мира, и обрадовался. Побежал сразу в парикмахерскую, где работал его „кент“, взял у него новое лезвие, вернее, относительно новое, потому как новым брились только авторитеты и блатные, после шли приблатненные, за которыми только и следовали работавшие „мужики“.
Но было одно новое лезвие, которое парикмахер использовал в своих корыстных целях, им брились повара и его „кенты“. Так как Котов входил в тесный круг „кентов“ парикмахера, то он брился шестым или седьмым, как повезет. Но не двадцатым, когда бритье превращалось в изощренную пытку, и чтобы сносно побриться, приходилось долго наводить лезвие на внутренней стороне стеклянного стакана.
А бороду отпускать запрещалось категорически, как запрещалось иметь собственные лезвия, даже хранимые у самого парикмахера. Нельзя! Наверное, это была одна из форм наказания.
Парикмахер и подстриг Котова в меру своих сил и умения. Получилось ничего, под „горшок“. Но тайком отращенные волосы были замечены контролером и безжалостно сострижены под „ноль“. Под „кечаль“! — шутил парикмахер, „фармазон“ из Баку, занимавшийся всю свою сознательную жизнь скупкой краденого.
Бритый и стриженый Котов удивительно помолодел и был готов к знакомству с симпатичной зечкой, с которой у него не было никаких шансов познакомиться. Но готовность — это уже почти что свершение.
— Напрасно марафет наводил! — разочаровал его сразу знакомый контролер. — Этап блатных пришел, сплошь убийцы да разбойнички. А девочки прибудут через пару дней, но что тебе до этого, ума не приложу. Если только в „швейке“ дырочки провертите, а невинные создания вам показывать станут свои прелести, чтобы вы поработали руками под лозунгом: „Да здравствует правая, когда устанет левая!“
Разочарование Котова трудно поддавалось описанию. Он стал сразу походить на воздушный шарик, из которого выпустили воздух.
Васильев, наблюдавший за его метаморфозой, спросил даже, не выдержав:
— На свиданку не приехали, что ли?
Котов поначалу его и не понял, он уже давно забыл о своей прежней жизни и даже не знал, есть ли у него еще кто-нибудь там, на воле.
— Какая свиданка? — уставился он на Игоря, как „баран на новые ворота“. — Решил, что этап с бабами пришел. Вчера пришел, а я целый день не выходил из „крикушника“.
Теперь настал черед Игорю удивляться.
— Нам-то что до них? — спросил он Котова. — Ждать надо было, когда зона была не построена. Тогда, может быть, нам что-нибудь и обломилось. Да и то вряд ли. Согнали бы мужиков вместе в один барак, в два, а проволоки и тогда хватало. Правда, посмотреть можно было бы на них. Я так думаю.
Котов не ответил и ушел за шваброй.
Как всегда, неожиданно появившийся в коридоре Вася поманил пальчиком Игоря в кабинет Дарзиньша.
Игорь, направляясь в кабинет „хозяина“, все еще думал о странности Котова: „Неадекватный он какой-то! Неужели в „крикушнике“ нельзя было выяснить у того же дежурного? И „что ему Гекуба, что он Гекубе?““
— Дурдом! — вырвалось у него вслух.
А он в это время открывал дверь кабинета, и присутствующие в кабинете услышали его определение.
— Уже хуже! — тут же откликнулся мрачный Дарзиньш. — Похоже, что грядет самая настоящая война.
— С Америкой? — пошутил Игорь, но его шутка успеха не имела.
— Серия убийств продолжилась! — ввел его в курс дела Вася.
— Да? — обрадовался Игорь. — Значит, я был прав, и это не Корчагин их всех „мочил“.
— Придется выпускать из БУРа! — печально вздохнул Вася. — А мы с тобой опять на нуле.
— Котов какой-то странный сегодня! — сообщил Игорь.
— Он не выходил вчера из административного корпуса, — ответил Дарзиньш. — Тем более во время убийства. Тогда он точно был со мной, помогал кое в чем.
— А убитый-то кто? — спохватился Игорь.
Петю Весовщикова, Хрупкого, он встретил утром в столовке, сам он тоже не ощущал себя неживым.
— Никогда не догадаешься! — ухмыльнулся Вася. — Ступа! То есть Ступнев, — поправился он. — Еще один „автор“!
Игорь от удивления несколько секунд не мог вымолвить ни слова. Странное поведение Котова вызвало у него, грешным делом, подозрение, но уверение Дарзиньша в том, что Котов целый день не выходил из „крикушника“ ни на минуту, успокоило его.
— А его не могли свои „замочить“? — вырвалось у него.
— Игорь, Игорь! — поморщился Дарзиньш. — Я понимаю, что „с кем поведешься, от того и наберешься“, но лучше не уподобляться братве. Васе я еще прощаю, у него работа такая. А ты следи за своим языком.
Дарзиньш знал, что говорил. Ему нужно было беречь Игоря и от дурных привычек. Его предложение заинтересовало руководство организации. Решение об этом должно было последовать через пару недель, после спецпроверки.
— Слушаюсь, гражданин начальник! — отрапортовал Васильев, чем вызвал улыбку на лицах начальства. — Но все-таки такая версия может иметь место?
— Нет! — ответил Дарзиньш. — Если „князь“ пустит кровь авторитету, даже если он был просто несправедлив к братве, принял неправильное решение, нарушил воровской закон, его сразу же лишат титула „вор в законе“. Записки ходят не только с воли в зону, но и обратно. Канал связи — это первое, что создается и бережется больше всего. А как ты понимаешь, лишение титула „вор в законе“ — это очень суровое наказание, хуже только смерть. Но „князя“ убивают очень редко, только за предательство воровских интересов, если продался органам.
— И такое бывает? — удивился Игорь.