Читать интересную книгу Тайны черных джунглей - Эмилио Сальгари

— Да, на борту.

— Я бы хотел увидеть их. Какая удача! Поверить не могу.

— Сейчас я их тебе пришлю.

Боцман поднялся по трапу и через несколько минут оба индийца предстали перед Тремаль-Найком.

Один был худой и сутулый, как обезьяна; другой коренастый, жилистый, больше похожий на малайца, чем на индийца.

Тремаль-Найк огляделся кругом, чтобы убедиться, что они одни, и протянул руку, показывая им кольцо. Оба индийца покорно склонили головы, показывая, что готовы служить ему.

— Кто ты? — тихо спросили они.

— Посланник Суйод-хана, Сына священных вод Ганга, — вполголоса отвечал Тремаль-Найк.

— Говори, приказывай, наша жизнь принадлежит тебе.

— Нас никто не слышит?

— Никто, — сказал Палаван.

— Где капитан Макферсон?

— В каюте; он еще спит.

— Вы знаете, куда направляется фрегат?

— Этого не знает никто. Капитан Макферсон сказал, что сообщит это, когда прибудем к месту назначения.

— Значит, даже офицеры ничего не знают?

— Абсолютно ничего.

— Ну что ж, значит, со смертью капитана исчезнет и эта тайна.

— Без сомнения. Но мы опасаемся, что фрегат направляется на Раймангал, чтобы напасть на наших братьев.

— Вы не ошибаетесь. Но фрегат не высадит там своих людей.

— Но как?.. Почему?..

— Он взлетит на воздух, прежде чем достигнет острова.

— Если ты прикажешь, мы подожжем порох.

— Когда мы прибудем на Раймангал, по вашим расчетам?

— Ближе к полуночи.

— Сколько человек на борту?

— Около сотни.

— Ну что ж, ближе к полуночи я убью капитана. Потом мы взорвем корабль и попытаемся добраться до берега. Но нужно, чтобы в одиннадцать капитан крепко спал.

— Я подолью ему снотворного в графин с водой, — сказал Палаван.

— А ты сможешь проникнуть в его каюту незаметно?

— Да, я изготовлю отмычку, и дверь будет открыта.

— Хорошо. В одиннадцать приходите ко мне сюда. И принесите какое-нибудь оружие. Действовать нужно тихо, но наверняка.

И Тремаль-Найк снова принялся за еду. Он съел огромный бифштекс, способный насытить трех человек, опустошил одну за другой несколько чашек превосходного джина, потом взял трубку и растянулся на койке, шепча: «Без крайней надобности выходить на палубу не стоит: капитан все-таки может узнать меня».

Он постарался уснуть, но сон не шел — он был слишком взволнован. Множество мыслей беспорядочно теснилось в его голове. Он думал о своей прошлой жизни, о своей обожаемой Аде, о том моменте, когда наконец после стольких мучений, стольких опасностей, он снова увидит ее, он думал о том последнем ударе, который готовился нанести. И снова, как и всякий раз, когда он думал об этом убийстве, какое-то странное, ужасное чувство овладевало его душой. Он и стремился убить капитана, и в то же время боялся это совершить. Макферсон не только не казался ему врагом, в нем даже ощущалось что-то родное. Что это было, Тремаль-Найк не мог сказать, но словно какой-то внутренний голос предостерегал и внушал ему это, сомнениями мучил его.

Он знал, что все равно убьет Макферсона, и в нужный момент рука его не дрогнет, но чем дальше, чем больше казалось, что счастья ему это не принесет.

Так в бессоннице и сомнениях проходил час за часом. Никто не спускался в кубрик к нему, да и он сам не горел желанием появиться на палубе. Оба его сообщника больше не показывались.

Тремаль-Найк начал уже бояться, не случилось ли с ними какого-нибудь несчастья, не раскрыты ли их тайные замыслы.

В восемь часов, когда солнце зашло за горизонт и тьма быстро спустилась на голубые волны залива, Тремаль-Найк, снедаемый тревогой, поднялся по трапу и выглянул на палубу.

Солдаты и матросы столпились на баке, устремив глаза на восток; некоторые вскарабкались на ванты, пристально вглядываясь в горизонт. На корме несколько человек хлопотали возле шлюпок.

Он взглянул на мостик: четверо офицеров прогуливались там, куря и болтая. Капитана Макферсона среди них не было.

Тремаль-Найк вернулся на койку и стал ждать. В кубрике постепенно темнело. Склянки на борту пробили девять; потом десять; и, наконец, одиннадцать. Еще не замолк последний звук, как две тени спустились по трапу.

— Поторопись, — сказал один из них быстрым шепотом. — Нельзя терять ни минуты: уже показался Раймангал.

Тремаль-Найк узнал обоих своих сообщников.

— А капитан? — еле слышно спросил он.

— Спит, — ответил Биндур. — Он выпил наркотик.

— Пошли, — сказал Тремаль-Найк, и голос его задрожал. Во рту у него пересохло, его всего трясло.

Палаван открыл дверь в узкий темный коридор и, пройдя несколько трюмных помещений, остановился перед трапом, ведущим в каюту капитана.

— У вас хватит решимости? — спросил Тремаль-Найк.

— Мы предаем нашу жизнь в руки богини Кали.

— Вы боитесь?

— Мы не знаем, что такое страх.

— Тогда слушайте меня.

Оба туга приблизились с решительными лицами.

— Я сейчас убью капитана, — сказал он, преодолевая никогда доселе не испытанную им дрожь. — А ты, Биндур, спустишься в пороховой погреб и оставишь там горящий фитиль.

— А я? — спросил Палаван. — Что мне делать?

— Ты должен приготовить три спасательных круга, а потом вернуться ко мне. Идите, и пусть ваша богиня защитит вас.

Тремаль-Найк взял топор, принесенный Биндуром и, переступив порог, вошел в каюту, освещенную лишь слабым светом ночника.

Первое, что он увидел — было его собственное отражение в зеркале. Увидя его, он вздрогнул. Лицо в зеркальном проеме было страшно искажено и все блестело от обильного пота. Глаза, как у безумного, горели лихорадочным огнем.

Он опустил взгляд на постель, закрытую легким кисейным пологом, и до слуха его донеслось дыхание спящего.

«Странно, — подумал он. — Никогда в жизни я не испытывал ничего подобного. У меня руки слабеют, и подошвы точно приклеились к полу».

С усилием он сделал еще шаг вперед и дрожащей рукой поднял полог.

Капитан Макферсон лежал на постели и улыбался во сне. Без сомнения, он видел что-то приятное.

«Этого хотят туги… « — прошептал, шатаясь, Тремаль-Найк.

Он поднял над спящим топор, но тут же опустил, точно силы внезапно оставили его. Он провел рукой по лбу — лоб был весь мокрый, крупный капли пота уже просто катились по его лицу. С глубоким ужасом он оглянулся вокруг.

«Что это? — спросил он себя, потрясенный. — Неужели я боюсь?.. Я, который никого и ничего не боялся… Кто для меня этот человек?.. Никто. Но что за страшное волнение трясет меня?.. «

Он снова поднял топор и вновь бессильно опустил его. Никогда не случалось с ним ничего подобного. Какой-то внутренний голос кричал ему, что этого делать нельзя, что человек этот для него неприкосновенен, что кровь, которую он готовился пролить, не чужая ему…