Даль заулыбался и спросил:
– А не ярославские вы, батюшка?
Тот побагровел, потом побледнел, забывшись взглянул на товарища, и ответил растерянно:
– Не, родимый.
– О, да еще ростовский! – сказал Даль, захохотав, узнавши в этом «не родимый» необложного ростовца (Имелся в виду Ростов Великий Ярославской губернии).
Не успел он произнести эти слова, как «вологжанин» бух ему в ноги:
– Не погуби!..
Как оказалось, этот мнимый вологжанин у себя на родине, в Ростове, присвоил общественные деньги и ударился в бега. В раскольничьих скитах нашел себе товарища, с которым бродяжничал в монашеской рясе, прося подаяние.
В этом же рассказе Владимир Даль назвал некоторые другие особенности разговора жителей нескольких губерний России.
– Разве лихо возьмет литвина, чтоб он не дзекнул? – написал он о белорусах, которых до 1840 года называли литвинами.
Добавлю от себя: чтоб он еще и не рэкнул.
Вскоре после прочтения этого рассказа мне представился случай воспользоваться методом Владимира Даля, этого несравненного знатока российских говоров.
В нашу воинскую часть прибыло молодое пополнение. А, поскольку ротный запевала уволился в запас, старшина тут же подобрал ему замену из новобранцев.
И вот после завтрака на пути к казарме по команде старшины тот довольно приятным голосом запел нашу традиционную песню о боевом пути прославленной дивизии.
Но в конце песни мой слух буквально поразило неправильно произнесенное запевалой одно слово:
Прошла, прошла дивизия вперОдВ пламени и славе…
После команды старшины «Разойдись!» на плацу возле казармы я нашел новоиспеченного запевалу Мелешко и спросил его:
– Ты, случайно, не белорус?
– Да! – обрадовано произнес он. – А откуда Вы узнали?
Я рассмеялся и дружески сказал ему:
– Оттуда же, из Белоруссии, где каровы рабыя, а трапкi гразныя.
Он удивился еще больше, а потом тоже рассмеялся.
Мы подружились. Ведь для нас в Германии уроженец соседней области считался не только земляком, а едва ли не родственником.
Но это, как говорится, присказка.
Результат здесь не заставил себя долго ждать. А вот со словом «Рыфмочка» дело обстояло куда как сложнее.
Много-много лет назад я, с юности увлеченный поэзией Сергея Есенина, едва ли не с душевным трепетом начинал читать строки его бывшего друга Анатолия Мариенгофа:
«Есенин вывез из Харькова нежное чувство к восемнадцатилетней девушке с библейскими глазами.
Девушка любила поэзию. На выпряженной таратайке, стоящей среди маленького круглого двора, просиживали они от раннего вечера до зари. Девушка глядела на луну, а Есенин в ее библейские глаза.
Толковали о преимуществах неполной рифмы перед точной, о неприличии пользоваться глагольной, о барабанности составной и приятности усеченной.
Есенину невозможно нравилось, что девушка с библейскими глазами вместо “рифмы” – произносила “рыфма”.
Он стал даже ласково называть ее Рыфмочка».
«Так она же моя землячка!» – невольно вырвалось у меня. Она родилась в Белоруссии.
Но дальнейшие строки тут же остудили мой восторг:
«Горланя на всю улицу, Есенин требовал от меня подтверждения перед Почем-Солью сходства Рыфмочки с возлюбленной царя Соломона, прекрасной и неповторимой Суламифью.
Я, зля его, говорил, что Рыфмочка прекрасна, как всякая еврейская девушка, только что окончившая в Виннице гимназию и собирающаяся на зубоврачебные курсы в Харьков».
«Нет, Винница к Белоруссии никакого отношения не имеет», – успокаивал я себя.
К тому же и начало повествования о приезде Есенина и Мариенгофа в Харьков в «Романе без вранья» никоим образом не подтверждало мою догадку. Еще на пути к другу Есенина Льву Повицкому они повстречались с ним на улице. А, поскольку тот не имел своего жилья, а гостил у старых друзей, отправили его к ним попросить разрешения на визит. И вот что дальше написал Мариенгоф:
«Не прошло и минуты, как навстречу нам выпорхнуло с писком и визгом штук шесть девиц.
Повицкий был доволен.
– Что я говорил?»
Оставим без внимания то, что автор считает девиц на штуки, а также подробности их забот о гостях в этот вечер и процитируем то, что было назавтра: «Как уснули на правом боку, так и проснулись на нем (ни разу за ночь не повернувшись) – в первом часу дня.
Все шесть девиц ходили на цыпочках…»
Из прочитанного можно было сделать вывод, что все эти девицы, в том числе и Женя-Рыфмочка – сестры, живущие с родителями в своем просторном доме. Только возникал вопрос: «Зачем Жене надо было ездить в Винницу или в Белоруссию, чтобы заканчивать там гимназию?»
Впервые я почувствовал недоверие к написанному Мариенгофом.
Оставалось только радоваться встрече и взаимным чувствам поэта и девушки с библейскими глазами, так неожиданно вспыхнувшим у них той памятной весной 1920 года.
К большому сожалению, мы не знаем содержания письма Сергею, которое Женя первой написала ему в Москву. И вот как 8 июня откликнулся на него поэт:
«Милая, милая Женя! Сердечно Вам благодарен за письмо, которое меня очень тронуло. Мне казалось, что этот маленький харьковский эпизод уже вылетел из Вашей головы.
В Москве сейчас крайне чувствую себя одиноко. Мариенгоф по приезде моем из Рязани уехал в Пензу и пока не возвращался. Приглашают меня ехать в Ташкент, чтоб отдохнуть хоть немного, да не знаю, как выберусь, ведь я куда только не собирался и с Вами даже уславливался встретиться в Крыму… Дело в том, как я управлюсь с моим издательством. Я думал, уже все кончил с ним, но вдруг пришлось печатать спешно еще пять книг, на это нужно время, и вот я осужден бродить пока здесь по московским нудным бульварам из типографии в типографию и опять в типографию.
Ну как Вы живете? Что делаете? Сидите ли с Фридой на тарантасе и с кем? Фриде мой нижайший, нижайший поклон. Мы часто всех вас вспоминаем с Сахаровым, когда бродим ночами по нашим пустынным переулкам. Он даже собирается писать Лизе.
Конечно, всего, что хотелось бы сказать Вам, не скажешь в письме, милая Женя! Все-таки лучше, когда видишь человека, лучше говорить с ним устами, глазами и вообще всем существом, чем выводить эти ограничивающие буквы.
Желаю Вам всего-всего хорошего. Вырасти большой, выйти замуж и всего-всего, чего Вы хотите.
С. Есенин»
Писем от девушек, да и от кого бы то ни было, Есенин не хранил, так как даже его рукописи и книги из-за отсутствия собственного жилья всегда находились у друзей и знакомых. Но, обладая феноменальной памятью, позволяющей ему читать наизусть все свои стихи и поэмы, а при случае и прозу Гоголя или «Слово о полку Игореве», он, безусловно, помнил и нежные послания понравившейся ему Рыфмочки.
Уезжая из Харькова, поэт подарил подругам Фриде и Жене, выпущенную здесь книгу «Харчевня зорь», в которой были напечатаны его стихи, а также Анатолия Мариенгофа и живущего здесь Велимира Хлебникова с надписью относящейся к Жене: «Я тебя, милый друг, помнить буду. Есенин».
Вскоре, находясь в Ростове-на-Дону, он сфотографировался вместе с Мариенгофом и отправил снимок в Харьков с надписью: «Привет из Ростова Фриде, Жене и Фанни. С. Есенин». (Фанни Абрамовна Шерешевская – подруга этих девушек, как недавно мне стало известно, приехала в Харьков из местечка Шерешево нынешней Брестской области). А затем по пути из Ростова в Минеральные Воды поэт пишет письмо:
«Милая, милая Женя! Ради Бога не подумайте, что мне что-нибудь от Вас нужно, я сам не знаю, почему это я стал вдруг Вам учащенно напоминать о себе, конечно, разные бывают болезни, но все они проходят. Думаю, что пройдет и это…»
Изливая душу перед Женей, поэт рассчитывает на понимание и поддержку, потому смело высказывает крамольные мысли о «нарочитом социализме», о «тяжелой эпохе умерщвления личности как живого», о грустных раздумьях, навеянных ему бегом тонконогого жеребенка рядом с поездом. Ведь он знал, что Женя не харьковчанка, что она лишь недавно приехала сюда из голодающего Петрограда в более благополучную столицу Украины, чтобы переждать здесь тяжелые времена. Сам он по этой же причине приезжал сюда на три недели вместе с Сахаровым и Мариенгофом, а теперь вот отправился из, «ставшей скучной Москвы» аж в Баку. По этой же причине не возвращался в столицу из Пензы Мариенгоф, а ему о своем поспешном отъезде из родной деревни было «говорить в письме неудобно», потому что их соседи умерли с голоду, а дед постоянно ругал большевистскую власть. Да и случайно ли в хлебосольном Харькове Есенин с друзьями издает книгу с недвусмысленным словом «харчевня» в названии?
Буйные противоречивые чувства любви и тоски, неустроенности и безысходности поэта выливаются в исключительно пронзительные строки поэмы «Сорокоуст», которую Валерий Брюсов назвал лучшей из всего написанного за последние годы: