вам мешает, сидим ли мы здесь или нет, если вы давно уже спите? Мы честные люди, у вас ничего не утащим и не расплатившись не уйдём. Ни в одной ещё харчевне я не позволял так обращаться со мной.
Женщина гневно вскинула на него глазами.
— Не думаете ли вы, что из-за всякого сброда из мастеровщины, из-за всякого бродяги, который даёт мне заработать двенадцать крейцеров, я буду изменять свой домашний распорядок? Говорю вам теперь в последний раз, что я не потерплю беспорядка!
Механик хотел что-то ещё возразить, но студент выразительно посмотрел на него, а остальным сделал знак глазами.
— Хорошо, — сказал он, — если уж хозяйка не хочет оставить нас здесь, тогда проведите нас в наши комнаты. Однако нам нужно достаточно света, чтобы найти дорогу.
— Этим я не могу вам услужить, — возразила она угрюмо. — Остальные найдут дорогу и в потёмках, а с вас довольно и этого ночника. Больше у меня в доме нет огня.
Молодой человек молча взял огонь и встал. Остальные последовали за ним. Ремесленники взяли свои узлы, чтобы положить их в комнате около себя. Они шли за студентом, который освещал лестницу.
Когда они пришли наверх, студент попросил их идти потише, затем отворил дверь и дал им знак войти в комнату.
— Теперь уже нет сомнения, — сказал он, — что она намерена предать нас. Заметили ли вы, как настойчиво она старалась уложить нас спать, как устраняла все средства, чтобы не дать нам бодрствовать и быть вместе? Весьма вероятно, она думает, что теперь мы ляжем, и тогда поведёт игру гораздо легче.
— Но как вы думаете, можем ли мы ещё уйти? — спросил Феликс. — В лесу всё-таки скорее можно рассчитывать на спасение, чем здесь в комнате.
— Окна и здесь с решётками! — воскликнул студент, в то же время напрасно стараясь вытащить из решётки железный прут. — Остаётся только один выход, если мы захотим бежать, — через дверь, но я не думаю, что они нас выпустят.
— Надо сделать попытку, — сказал извозчик. — Попробую-ка я дойти до двора. Если это возможно, я вернусь назад за вами.
Остальные одобрили это предложение, и извозчик, сняв сапоги, на цыпочках пошёл по лестнице, в то время как наверху его товарищи внимательно прислушивались. Он уже прошёл половину лестницы вполне благополучно и никем не замеченный; но когда тут он прислонился к столбу, вдруг перед ним выскочила огромная собака. Она упёрлась лапами о его плечи, обнажив как раз против его лица два ряда длинных, острых зубов. Он не смел двинуться ни вперёд ни назад, потому что при малейшем движении ужасный пёс схватил бы его за горло На лай и рычание собаки вскоре показались слуга и женщина со свечами.
— Куда? Что вам надо? — крикнула женщина.
— Мне надо кое-что принести из телеги, — отвечал извозчик дрожа всем телом, потому что, когда отворилась дверь, он заметил много темных и подозрительных личностей с ружьями в руках.
— Не могли вы раньше-то всё покончить? — ворчливо произнесла хозяйка. — Фазан, назад! Запри, Якоб, дворовую калитку и посвети у повозки этому человеку!
Пёс со страшной мордой снял свои лапы с плеч извозчика и снова улёгся поперёк лестницы, а слуга запер дворовую калитку и посветил извозчику. О бегстве нечего было и думать. Когда извозчик соображал, что же, собственно, нужно ему принести из телеги, то вспомнил о фунте восковых свечей, которые должен был привезти в ближайший город. «Ночник едва ли прогорит и четверть часа, — сказал он себе, — а огонь всё-таки нам будет нужен». И он взял из повозки две восковых свечи, спрятав их в рукав, а для вида понёс свой кафтан, которым, как он объяснил слуге, хотел укрыться в эту ночь.
Благополучно вернувшись в комнату, он рассказал про огромную собаку, которая караулит лестницу, о людях, которых он видел мельком, обо всех приготовлениях, которые делаются, чтобы захватить их, и заключил тем, что вздыхая произнёс:
— Эту ночь нам не пережить!
— Этого я не думаю, — возразил студент. — Я не считаю этих людей настолько глупыми, чтобы они из-за ничтожной выгоды, которую могут извлечь из нас, лишили бы нас четверых жизни. Обороняться же нам незачем. Я со своей стороны потеряю больше всех. Моя лошадь уже в их руках, а она четыре недели тому назад стоила мне пятьдесят дукатов. Кошелёк же и платье я отдам охотно, потому что ведь, в конце концов, жизнь для меня дороже всего этого.
— Вам хорошо говорить, — возразил извозчик. — Те вещи, какие вы можете потерять, вы легко приобретёте снова; а ведь я послан из Ашаффенбурга, и у меня в телеге много всякого добра, а в стойлах — пара отличных лошадей. Это моё единственное богатство.
— Я не считаю возможным думать, что они причинят вам зло, — заметил механик. — Ограбив посланного, можно вызвать в стране очень много крика и слез. А я думаю так же, как только что сказал господин студент. Я скорее отдам решительно всё, что имею, и дам клятву ничего не говорить об этом и никогда не жаловаться, чем из-за своего ничтожного имущества буду сопротивляться людям, у которых есть ружья и пистолеты.
Во время этого разговора извозчик вытащил свои восковые свечи, прилепил их к столу и зажёг.
— Так будем ждать, во имя Божие, что случится с нами, — сказал он. — Сядем опять вместе и разгоним сон разговорами.
— Идёт! — отвечал студент. — И так как очередь осталась за мной, то я расскажу вам что-нибудь.
Холодное сердце
Часть первая
Кто путешествует по Швабии, тот никогда не должен забывать хоть ненадолго заглянуть в Шварцвальд. Не из-за деревьев, хотя не всюду найдёшь столь неисчислимое количество великолепных огромных елей, но из-за людей, которые поразительно отличаются от остального окружного населения. Они выше обыкновенного роста, широкоплечие, с крепкими мускулами. И причиной этому является не что иное, как укрепляющий аромат, струящийся от елей по утрам, который наградил их в юности более здоровыми лёгкими, ясными глазами и характером, твёрдым и мужественным, хотя, быть может, и более грубым, чем у жителей речных долин и равнин. Они резко отличаются от живущих не в лесу не только осанкой и ростом, но также обычаями и одеждой. Лучше всех одеваются обитатели баденского Шварцвальда. Мужчины отпускают бороды, как они растут от природы. Черные кафтаны, широчайшие, необъятные шаровары и остроконечные шляпы с широкими полями придают им некоторую своеобразность, но вместе с тем серьёзность