Читать интересную книгу Алая буква (сборник) - Натаниель Готорн

– Не думаю, что таковой действительно был, – ответил почтенный старик. – Как бы то ни было, мне не посчастливилось до сих пор увидеть подобное ни среди них, ни в ином месте. А я повидал немало, и не только кухни и задние дворы, я был и на верфи, и в других местах, куда звало меня дело, и смею сказать, мисс Хепизба, что никогда еще не встречал человека, который работал бы столь же рьяно, как эта малышка Фиби. Она словно ангел Господень.

Хвалебная речь дядюшки Веннера могла показаться слишком напыщенной в этих обстоятельствах, однако несла в себе тонкий и истинный смысл. В деятельности Фиби действительно преобладало духовное. Длинный и полный хлопот день – проведенный в занятиях, которые могли считаться неопрятными и отталкивающими, – стал светлым и радостным благодаря прирожденной грации, с которой она выполняла все домашние обязанности, и, похоже, за какой бы труд она ни бралась, он тут же обретал легкость игры. Ангелы не трудятся, в их присутствии добрые дела вершатся из самой их сути, так было и с Фиби.

Две родственницы – юная девушка и старая дева – еще до заката, в промежутках между торговлей, сумели довольно быстро проникнуться доверием и восхищением друг к другу. Отшельницам наподобие Хепизбы свойственна предельная честность и способность улыбаться даже в таком безнадежном положении, без возможности отступить, а потому она, словно ангел, с которым боролся Иаков, готова была благословить соперницу за ее победу.

Старая леди испытывала мрачную гордость и удовлетворение, проводя Фиби из комнаты в комнату и рассказывая семейные предания, которые, можно сказать, траурными фресками покрывали стены. Она показывала углубления, оставленные рукоятью меча лейтенанта-губернатора на деревянной двери кабинета старого полковника Пинчеона, почившего хозяина, который встретил своих перепуганных гостей мертвым взором. Сумрачный страх перед его взглядом, рассказывала Хепизба, до сих пор витает в этом коридоре. Она предложила Фиби встать на высокий стул и изучить древнюю карту владений Пинчеонов на востоке. На участке земли, к которому она прижимала палец, располагалась серебряная шахта – ее точное местонахождение указано в заметках самого полковника Пинчеона, однако его нельзя открывать до тех пор, пока притязания семьи не будут признаны правительством. А потому ради всей Новой Англии семейство Пинчеон должно получить свои земли. Она рассказала также об огромном кладе английских гиней, спрятанном в самом доме, или в подвале, или же, возможно, в саду.

– Если найдешь его, Фиби, – говорила Хепизба, глядя на девушку с грустной, но доброй улыбкой, – мы навсегда избавимся от колокольчика в лавке!

– Да, дорогая кузина, – ответила Фиби, – но пока что я слышу, как кто-то в него звонит!

Когда покупатель ушел, Хепизба начала туманный и долгий рассказ о некой Эллис Пинчеон, красота и достижения которой сто лет назад считались выдающимися. Ее аромат до сих пор витал в комнатах, словно запах розового бутона, остающийся в ящике после того, как бутон в нем засохнет. Эта прекрасная Эллис страдала от ужасной и таинственной болезни, от которой она все бледнела и таяла, пока и вовсе не покинула этот мир. Но даже сейчас призрак ее посещает Дом с Семью Шпилями – в особенности перед смертью одного из Пинчеонов, – и многие слышали, как она играет на клавикорде чудесные мелодии. Одна из таких мелодий, рожденных ее призрачным прикосновением, была записана любителем музыки и оказалась настолько печальной, что никто до этого дня не мог выдержать ее звуков; лишь те, кто сам пребывал в бедственном положении, могли познать ее истинную сладость.

– То был тот самый клавикорд, который вы мне показали? – поинтересовалась Фиби.

– Тот самый, – ответила Хепизба. – Он принадлежал Эллис Пинчеон. Когда я училась музыке, отец запрещал мне его открывать. И, поскольку мне было позволено играть лишь на инструменте учителя, я давным-давно позабыла всю нотную грамоту.

Оставив старинные предания, старая леди начала рассказывать о дагерротиписте, который показался ей воспитанным и порядочным молодым человеком, пребывающим в стесненных обстоятельствах, а потому она позволила ему обитать в одном из семи шпилей. Но, присмотревшись поближе к мистеру Холгрейву, она уже не знала, что о нем думать. Его посещали самые странные гости: мужчины с длинными бородами, одетые в парусиновые рубахи и тому подобные новомодные, плохо сидящие платья, реформаторы, проповедники умеренности, разнообразные, но не менее странные филантропы, сторонники порядка и радикалы, которые не готовят пищи насущной сами, но живут, принюхиваясь к чужим кухням и выискивая себе пропитание. Что же касается самого дагерротиписта, она читала о нем в дешевой газете статью, где его поносили за дикие идеи и возмутительные речи, а также за похожих на бандитов товарищей. Со своей стороны, у нее были причины верить, что он практикует животный магнетизм и, если подобное сегодня в моде, наверняка изучает темные искусства в своей одинокой комнате.

– Но, дорогая кузина, – сказала Фиби, – если этот юноша настолько опасен, зачем же вы позволили ему остаться? Он может поджечь весь дом, а то и учинить что похуже!

– О, иногда я всерьез задаюсь вопросом, не стоит ли его отослать, – ответила Хепизба. – Но при всех своих странностях он очень спокойный человек, с весьма интересным складом ума, и, хотя я слишком мало знаю этого юношу, я пожалею, если совершенно избавлюсь от его общества. Когда женщина столь долго живет в одиночестве, ей простительно радоваться и таким знакомствам.

– Но что, если мистер Холгрейв вне закона? – запротестовала Фиби, которая была очень законопослушной особой.

– О! – беззаботно воскликнула мисс Хепизба; при всей ее сдержанности жизненный опыт заставлял ее скрежетать зубами при одном упоминании о человеческих законах. – Полагаю, что он сам себе закон.

6

Родник Молов

После утреннего чая деревенская девушка отправилась в сад. Когда-то огромный, теперь он сократился до маленького пятачка, огражденного высокими деревянными заборами и пристройками домов, стоящих на другой улице. В центре его находилась лужайка, окружающая руины небольшого строения, в котором можно было узнать летний домик. Побеги хмеля, растущие из прошлогодних корней, уже начали оплетать его, но понадобится еще немало времени, чтобы зеленая мантия прикрыла дырявую крышу. Три из семи шпилей прямо или искоса глядели в мрачном смирении на этот сад.

Черная жирная почва долгое время кормилась разложением: опавшими листьями, лепестками цветов, стеблями и семенными коробочками беззаконных сорняков, куда более полезных после своей гибели, нежели при жизни.

Злые семена прошлых лет вполне естественным образом прорастали снова и снова (что символично перекликается с дефектами общества), стремясь укорениться как можно ближе к людским домам. Однако Фиби заметила в саду и следы неустанного труда. Белый близнец розового куста был заново подвязан у дома ранней весной; грушевое дерево и три тернослива, единственные плодоносящие растения помимо красной смородины, похоже, были недавно подрезаны и избавлены от чересчур разросшихся или больных ветвей. Обнаружила она также несколько старинных сортов цветов, передававшихся здесь по наследству, не в самом лучшем состоянии, но тщательно прополотых; словно кто-то, в проявлении любви или любопытства, стремился придать им все возможное великолепие. В остальной части сада росли разнообразные овощи. Летние тыквы почти распустили свои золотые цветы, огурцы широко раскинули свои плети, два или три ряда стручковой фасоли вились по опорам; томатам отвели весьма уютное и солнечное местечко, и стебли их превратились в настоящих великанов, обещая ранний и щедрый урожай.

Фиби раздумывала, чьему же труду и заботе могут быть обязаны все эти овощи, кто содержит сад в чистоте и порядке. Наверняка не кузина Хепизба, у которой вовсе не было склонности к разведению цветов, хотя это занятие считалось пристойным для леди, и – учитывая ее затворничество и привычку прятаться в мрачных тенях дома, – она едва ли вышла бы под открытое небо, чтобы выпалывать сорняки и окучивать грядки с бобами и тыквами.

Фиби впервые в жизни оказалась вдали от привычной деревенской обстановки, поэтому она нашла неожиданное очарование в этом уголке среди травы, кустарников, благородных цветов и плебейского огорода. Словно само Небо глядело на них с мягкой доброй улыбкой, радуясь тому, что природа, которую успели вытеснить из пыльного города, смогла найти себе этот уютный уголок. Который обрел немного дикой красоты, невероятно нежной, благодаря паре малиновок, устроивших гнездо на грушевом дереве; они деловито и радостно порхали в переплетении темных ветвей. К тому же пчелы, как ни странно, считали, что это местечко достойно их внимания, и прилетали сюда от фермерских ульев за много миль. Как далеко они путешествовали по воздуху со своей сладкой ношей, не раз возвращаясь в сад с рассветного до закатного часа! Вечер уже настал, однако одна или две пчелы приятно жужжали над тыквенными цветами, в глубинах которых вершили свой золотой труд.