Читать интересную книгу Алая буква (сборник) - Натаниель Готорн

Но, несмотря на цену, какой бы та ни была, Хепизба радовалась тому, что день закончился. Никогда еще время от рассвета до заката не тянулось для нее столь мучительно и долго, никогда оно не было заполнено презренной утомительностью труда и не оставляло уверенности, что лучше будет лечь в угрюмой покорности и позволить жизни со всеми ее трудами и неприятностями спотыкаться о лежащее тело как угодно! Последним покупателем Хепизбы стал маленький пожиратель Джимов Кроу и слона, собравшийся проглотить и верблюда. В своем замешательстве она вначале подала ему деревянного солдатика, а затем пригоршню мраморных шариков, что никоим образом не удовлетворило его – в остальном всеядного – аппетита, и потому она поспешно протянула мальчишке все оставшиеся пряники и вытолкала его из лавки. Затем обернула колокольчик недовязанным чулком и заперла дверь на дубовый засов.

Именно в этот момент под ветками старого вяза остановился омнибус, и сердце Хепизбы едва не выпрыгнуло из груди. Отдаленным и сумрачным, не знавшим с давних пор лучей солнца был тот регион Прошлого, в котором она ожидала единственного своего гостя! Неужто она встретит его теперь?

Как бы то ни было, кто-то уже пробирался из дальнего конца омнибуса к выходу. Вышел джентльмен, но, как оказалось, лишь для того, чтобы подать руку стройной молодой девушке, которая, ничуть не нуждаясь в подобной опоре, быстро сбежала по ступенькам и легко спрыгнула с последней на тротуар. Она наградила своего кавалера улыбкой, искренний свет которой его лицо сохраняло, пока он возвращался на свое место. Девушка же повернулась к Дому с Семью Шпилями, к двери которого – но не к лавочке, а к старинному порталу, – водитель омнибуса уже отнес легкий сундучок и шляпную коробку. Постучав по двери старым железным дверным молотком, он оставил свою пассажирку и ее багаж на ступенях и уехал.

«Кто бы это мог быть? – подумала Хепизба, изо всех сил разглядывая прибывшую своими близорукими глазами. – Девушка наверняка ошиблась домом».

Мягко прокравшись в коридор, невидимая снаружи, она разглядела в свете пыльных фонарей у входа юное, прелестное и крайне приветливое лицо девушки, которая явилась на порог мрачного старого особняка. То было лицо, перед которым любая дверь готова была распахнуться сама по себе.

Юная девушка, свежая, чуждая условностям и в то же время послушная порядку общепринятых правил, как вы мгновенно могли бы заключить по ее поведению, на тот момент представляла собой огромный контраст всему, что ее окружало. Мрачная и неприглядная пышность гигантских сорняков, росших на углах дома, тяжелая тень верхних этажей, изъеденная временем рама двери – все это совершенно с нею не сочеталось. Однако, как солнечный луч, падающий на любое мрачное место, немедленно создает себе полное право там находиться, так и девушка на пороге производила на зрителя тот же эффект. Казалось не менее очевидным, что дверь должна распахнуться перед нею. Сама старая дева, упрямо неприветливая изначально, вскоре почувствовала, что нужно открыть ей дверь, отперев проржавевшим ключом заедавший замок.

– Неужто это Фиби? – спросила она себя. – Это, должно быть, малышка Фиби, больше некому, – и как же она похожа на своего отца! Но что ей нужно здесь? И это вполне в духе деревенских кузенов – свалиться вот так, словно снег на голову, не предупредив за день и не спросив, могут ли ее принять! Что ж, ей, видимо, придется остаться на ночь, а завтра дитя отправится домой, к матери.

Здесь нужно отметить, что Фиби принадлежала к слегка заблудшей ветви семейства Пинчеон, о которой мы уже упоминали как об обитателях деревенской части Новой Англии, где еще частично сохранились старые обычаи и отношения. В ее собственных кругах никоим образом не осуждались родственные визиты без приглашений или же предварительного церемонного уведомления. И все же, учитывая затворничество мисс Хепизбы, на сей раз письмо с сообщением о грядущем визите Фиби было написано и отправлено. Это послание уже три или четыре дня лежало в кармане грошового почтальона, у которого не было иных адресатов на улице Пинчеон, а потому он так и не удосужился доставить его в Дом с Семью Шпилями.

– Нет, ей можно остаться лишь на одну ночь, – сказала Хепизба, отпирая дверь. – Если Клиффорд найдет ее здесь, ему это не понравится!

5

Май и ноябрь

В ночь своего приезда Фиби Пинчеон спала в комнате, окна которой выходили в сад старого дома. Окна смотрели на восток, а потому в должный час алые лучи рассвета хлынули в комнату, раскрасив грязный потолок и выцветшие обои богатством собственного оттенка. Кровать Фиби была занавешена старым темным балдахином с изумительными фестонами. Когда-то он был роскошен и поражал воображение, но теперь нависал над девушкой, как мрачная туча, сохраняя ночь в дальнем углу, в то время как в остальной комнате уже воцарилось утро. Утренний свет, однако, вскоре пробрался в изножье кровати, проникнув в щель между поблекшими занавесками. Обнаружив там новую гостью – с румянцем на щеках, столь схожим с утренним румянцем неба, слегка шевелящуюся во сне, как шевелятся листья от нежного утреннего ветерка, – рассвет поцеловал ее в лоб. То была ласка небесной девы, бессмертной богини Эос, подаренная спящей сестре отчасти как порыв необоримого восхищения, отчасти как ясный намек на то, что пора открывать глаза.

От поцелуя света Фиби тихонько проснулась и в первый миг не поняла, где находится и отчего вокруг нее задернуты тяжелые фестоны полога. Ей было совершенно ясно лишь одно: настало раннее утро, и, что бы оно с собой ни несло, прежде всего нужно встать и помолиться. Тягу к молитвам подхлестывала и сама обстановка мрачной комнаты с ветхой мебелью, в особенности высокие строгие стулья, один из которых стоял у ее изголовья и выглядел так, словно старомодный персонаж сидел над нею всю ночь и исчез лишь за миг до того, как мог быть на нем обнаружен.

Тихонько одевшись, Фиби выглянула в окно и увидала в саду розовый куст. Довольно высокий и сильно разросшийся, он подпирал стену дома и был буквально усыпан очень красивыми белыми бутонами довольно редкого вида. Бóльшая часть цветков, как потом обнаружила девушка, была изнутри попорчена плесенью, однако издали могло показаться, что весь этот розовый куст буквально этим летом был пересажен из райского сада вместе с питающей его почвой. На самом же деле его посадила Эллис Пинчеон – прапрапратетушка Фиби – в грунт, который подходил лишь цветущим растениям, но за минувшие два века стал жирным и липким от сгнивших на нем овощей. Однако цветы, питавшиеся истощенной старой землей, все так же посылали Творцу свежую благоуханную благодарность, ничуть не уменьшившуюся из-за того, что ныне ею дышала Фиби, в окно которой долетал аромат роз. Торопливо сбежав по скрипучей, не покрытой ковром лестнице, она нашла тропинку в сад, собрала самые лучшие розы и принесла в свою комнату.

Юная Фиби принадлежала к тому типу людей, которых природа одарила, как исключительным правом, способностью преображать все вокруг. Это своего рода врожденное волшебство, владеющие которым способны извлекать из окружающих вещей скрытые в них возможности и создавать вокруг себя уют и домашнюю атмосферу, в каком бы месте и на какое бы время они не останавливались. Даже кривой шалаш из ветвей кустарника, сложенный путниками посреди лесной чащи, стал бы уютным домом после того, как в нем переночевала бы подобная женщина, и сохранял бы уют еще долгое время после того, как ее молчаливая фигурка растворилась бы в окружающих сумерках. Заброшенной, мрачной и сумрачной комнате Фиби, столь долго никем не востребованной – кроме пауков, мышей, возможно, крыс и призраков, – требовалась изрядная доля ее волшебства, поскольку долгое отсутствие обитателей имеет свойство стирать все следы более радостных дней. Как именно Фиби с подобным справлялась, понять невозможно. У нее, похоже, не было никакого изначального плана, но парой прикосновений то здесь, то там, сдвинув часть мебели к свету и убрав другую в тень, подвязав или опустив занавеску, за полчаса она сумела придать жилищу гостеприимный вид. Не так давно, всего лишь прошлой ночью, ее спальня более всего напоминала сердце старой девы, в котором не было ни солнца, ни домашнего тепла, одни лишь призраки и призрачные воспоминания; в течение многих лет ни один гость не переступал порога ни комнаты, ни сердца.

Этому непостижимому волшебству была свойственна еще одна характерная черта. Спальня, без сомнения, была свидетельницей множества сцен человеческой жизни: здесь пролетали радости брачных ночей и новые бессмертные души сходили в мир, совершая первый свой вздох; здесь умирали старики. Но – либо благодаря белым розам, либо же иному незримому влиянию – обладающий тонкими чувствами человек сразу бы понял, что отныне девичья спальня очищена от всего былого зла и печалей – одним лишь ее дыханием и счастливыми мыслями. Сны прошлой ночи были настолько радостны, что навсегда изгнали из комнаты прежние горести.