Читать интересную книгу Джерри-островитянин. Майкл, брат Джерри - Джек Лондон

— Послушайте… — воинственно начал Доутри.

Доктор Эмори бросил предостерегающий взгляд на доктора Мастерса. Доктор Мастерс властно поглядел на сержанта, который, в свою очередь, бросил повелительный взгляд на полисменов. Но полисмены не стали набрасываться на Доутри. Напротив, они отступили еще на один шаг, подняли свои дубинки и с угрозой посмотрели на Доутри. Поведение полисменов было для Доутри более убедительным, чем все остальное. Они явно боялись прикоснуться к нему.

Когда он сделал шаг, они концом своих вытянутых дубинок ткнули его в бок.

— Не вздумайте подходить ближе, — предупредил его один из них, размахивая дубинкой у него над головой. — Стойте на месте до нового приказания.

— Надень рубашку и стань рядом с хозяином, — приказал доктор Эмори Квэку, внезапно поднимая кресло и сбрасывая его на пол.

— Ради всего святого, — начал Доутри, но его прежний друг, не обращая на него ни малейшего внимания, обратился к доктору Мастерсу:

— Чумной барак свободен с тех пор, как умер тот японец. Я отлично знаю, какая банда трусов сидит у вас в управлении, и поэтому советую вам дать дезинфекционный материал этой парочке — пусть они сами продезинфицируют свое помещение.

— Ради всего святого, — умолял Доутри, утратив всю свою воинственность при мысли об ужасающей болезни, которой он был поражен. Он дотронулся пальцем до онемелого места на лбу, затем понюхал его и узнал запах горелого мяса, а он даже не почувствовал, что горел именно его лоб. — Ради всего святого, не спешите так. Раз я болен, тут ничего не поделаешь. Но это еще не причина, чтобы мы не могли сговориться с вами, как это приличествует белым людям. Дайте мне два часа сроку, и я покину этот город, и через двадцать четыре часа нас и духу не будет в этой стране. Я сяду на корабль и…

— И будете впредь представлять собой угрозу общественной безопасности, — вмешался доктор Мастерс, ясно увидевший перед собой столбцы вечерних газет с трагическими заголовками. Он знал, что будет выведен героем, новым святым Георгием, охраняющим своим копьем город Сан-Франциско от дракона проказы.

— Уберите их, — сказал Уолтер Меррит Эмори, избегая смотреть Доутри в глаза.

— Готово! Марш! — скомандовал сержант.

Оба полисмена с вытянутыми дубинками приблизились к Доутри и Квэку.

— Ступайте прочь отсюда, — злобно зарычал один из них. — Слушаться, а то раскрою` башку. Выходите вон! Скажите-ка негру, пусть он держится рядом с вами.

— Док, позвольте мне вам сказать два слова? — взмолился Доутри.

— Время разговоров прошло, — последовал ответ. — Вы теперь изолированы. Доктор Мастерс, не забудьте о моем кабинете, когда пристроите этот груз.

Итак, процессия под предводительством врача санитарного управления, с сержантом и двумя полисменами в арьергарде, выходила из дверей.

На пороге Доутри, рискуя целостью своего черепа, обернулся и крикнул:

— Док! Мой пес! Вы ведь его знаете!

— Я вам его доставлю, — быстро согласился доктор Эмори. — Ваш адрес?

— Комната семь-восемь, Клэй-стрит, меблированные комнаты Баухэд. Вы это место знаете, как раз за углом от кабачка Баухэд. Вы мне его пошлете, куда бы они меня теперь ни поместили, правда?

— Конечно, пошлю, — сказал доктор Эмори. — У вас, кажется, и попугай был?

— Вы правы, Кокки! И, пожалуйста, пришлите их обоих, сэр!

— Поразительно, — сказала мисс Джадсон вечером, обедая с юным интерном[58] госпиталя святого Иосифа. — Доктор Эмори прямо чародей. Не удивительно, что ему так везет. Вы только себе представьте. Сегодня на наш прием явилось двое отвратительных прокаженных. Один из них был негр. Доктор с первого взгляда понял, в чем дело. Он — воплощенная осторожность. Вы не поверите, что он проделал со своей сигарой. А они и не подозревали, что он, собственно, делает. Он взял сигару и…

Глава XX

Собака, как и лошадь, низкого делает еще ниже. Желание во что бы то ни стало получить Майкла заставило Уолтера Меррита Эмори пасть еще ниже. Если бы не Майкл, его поведение было бы совершенно иным. Он поступил бы с Доутри так, как, по словам последнего, и следовало поступать людям белой расы. Он предупредил бы Доутри о его болезни и дал бы ему возможность уехать в Южные моря, Японию или в другие страны, где прокаженные не подвергаются изоляции. Доутри не представлял бы собой угрозы в этих странах, ибо там, по закону и обычаю, прокаженные пользовались полной свободой, а доктор Эмори избавил бы Доутри и Квэка от ада чумного барака, к которому он их, по своей низости, приговорил на весь остаток их дней.

Далее, если сосчитать расходы по содержанию вооруженной стражи, денно и нощно охраняющей чумной барак в течение нескольких лет, то Уолтер Меррит Эмори сохранил бы несколько тысяч долларов плательщикам города и округа Сан-Франциско, и эти деньги при ином употреблении могли бы уменьшить перегрузку школьных помещений, обеспечить хорошим молоком детей бедняков или же увеличить площадь парков для запертых в душных трущобах горожан. Но если бы Уолтер Меррит Эмори принял бы все это во внимание, то не только Квэк и Доутри уехали бы далеко-далеко через океан, но с ними уехал бы и Майкл.

Никогда еще пациенты не были так скоро отпущены, как в тот день, когда доктор Эмори закрыл дверь за Дэгом Доутри и его свитой. Не дожидаясь завтрака, доктор Эмори уже катил на своей машине по направлению к «Берегу», направляясь к меблированным комнатам Боухэда. По дороге, благодаря своему влиянию в городе, он захватил с собой начальника сыскной полиции. Присутствие последнего оказалось полезным, ибо хозяйка решительно запротестовала против увоза собаки, принадлежащей ее жильцу. Но начальник сыскной полиции Миликен был ей слишком хорошо известен, и она склонилась перед законом, символом которого он являлся в ее глазах. Сам закон ей представлялся чем-то темным и неизвестным.

Когда Майкла на веревке выводили из комнаты, с подоконника раздался жалобный голос крохотного белоснежного попугая:

— Кокки, — крикнул он. — Кокки!

Уолтер Меррит Эмори оглянулся, и один момент казалось, что он колеблется.

— Мы пришлем за птицей потом, — сказал он хозяйке, которая, все еще причитая и жалуясь, провожала их вниз по лестнице и не заметила, что начальник Миликен по небрежности оставил дверь в комнату Доутри полуоткрытой.

Но Уолтер Меррит Эмори был не единственный низкий человек, которого желание обладать Майклом сделало еще более низким. Сидя в глубоком кожаном кресле и положив ноги на другое такое же кресло, Гарри Дель Map в своем яхт-клубе сонно предавался пищеварению после весьма плотного завтрака, лениво просматривая выпуск дневной газеты. Его глаза остановились на напечатанном крупными буквами заголовке и коротеньких пяти строчках сообщения. Ноги его тотчас же соскользнули с кресла, и он живо встал. Подумав секунду, он снова сел, надавил на кнопку звонка и, ожидая прихода клубного лакея, перечитал крупный заголовок и коротенькие пять строчек.

В таксомоторе, спешащем к «Берегу», Гарри Дель Map предавался золотым мечтаниям. Эти мечтания воплощались в двадцатидолларовые золотые, в желтые банкноты Соединенных Штатов, в чековые книжки и купоны, и все это заслонялось образом мохнатого ирландского терьера, который, стоя на ярко освещенной эстраде, открыв пасть и подняв нос к блистающим огням рампы, пел, постоянно пел, как не пел до него ни один пес на свете.

* * *

Кокки первый заметил, что дверь в коридор приоткрыта, и смотрел на нее, явно желая использовать это обстоятельство (если так можно определить мыслительный процесс птицы, каким-то таинственным путем воспринимающей новые впечатления и готовой к действию или воздержанию от него, в зависимости от влияния этих новых впечатлений). Люди поступают именно таким образом, и некоторые из них называют это «свободной волей». Кокки, глядя на открытую дверь, как раз решал вопрос о том, стоит ли ближе ознакомиться с этим ходом в широкий мир, знакомство с которым, в свою очередь, должно было определить, стоит ли знакомиться с самим этим миром, когда его глаза встретились с глазами другого исследователя, заглядывающего в эту комнату.

Это были хищные глаза желто-зеленого цвета, и зрачки их быстро расширялись и суживались. Кокки сразу понял грозящую ему опасность — опасность неминуемой, страшной смерти. Но Кокки не двинулся с места. Страх не коснулся его сердечка. Неподвижно сидя на подоконнике, он одним глазом смотрел поверх головы и глаз тощей кошки, просунувшей в дверь свою голову.

Бесконечно прозорливые, быстрые и осторожные, эти глаза с блестящими черными зрачками, вертикально прорезанными на изумительно зелено-опаловом фоне, рыскали по комнате. При виде Кокки они словно зажглись. По голове чувствовалось, что кошка вся напряглась, припала к земле и словно застыла. Выжидание отразилось в глазах, и их выражение было подобно выражению глаз сфинкса, смотревшего через безотрадные вековые пески пустыни. Взгляд этих глаз, казалось, был устремлен на Кокки века и тысячелетия.